В результате, как и следовало ожидать, нас воспитывали няни. Другие дети, бродившие по коридорам, были семьями слуг, с которыми либо нам не разрешалось играть, либо им не разрешалось играть с нами. Но у Майкла каким-то образом всегда была своя компания друзей, и они никогда не упускали возможности найти меня и обрушить на меня дождь ужаса.

Я была легкой добычей. Мне не хотелось быть в центре внимания, и я предпочитал оставаться в стороне со своим этюдником, наблюдая за тем, как все остальные общаются.

Наблюдая со стороны, можно многое узнать о человеческой природе.

По какой-то причине моему брату это во мне не нравилось. Ни ему ничего не нравилось во мне, ни мне в нем. Нас связывает только кровь, и даже в детстве я представлял, как приковываю его за конечности и обескровлю его до последней капли, хотя бы для того, чтобы разорвать нашу связь.

Тогда, конечно, у меня не было на это сил.

И требуется всего лишь постоянно быть брошенным в грязь и быть названным уродом, чтобы поверить в это. Что раз ты немного отличаешься от других, значит, ты хуже, чем все остальные.

Это вбивали в меня злыми кулаками и отмахивались от проблемы под предлогом того, что «дети будут детьми». И то, что моя семья игнорировала меня и делала вид, что я неважен, только усугубляло это чувство. То, что я был вторым сыном, давало мне свободу, но они заставляли меня жить в тени Майкла.

Но, по крайней мере, какое-то время отец заботился обо мне.

Он брал меня на край утеса, показывал созвездия и то, как даже в самую темную ночь они освещают путь домой. Я дорожил тихими вечерами с ним, потому что это было единственное время, когда я чувствовал себя часть чего-то. Он видел меня и любил меня.

Но по мере моего взросления поздние ночные встречи становились все более далекими друг от друга, его время для меня сменилось подготовкой Майкла к роли короля.

Как и все остальные, в конце концов, я был забыт.

И звезды светят не так ярко, когда смотришь на них в одиночестве.

Майкл был коронованным принцем, а я была просто… собой. Поэтому я никогда не понимал, почему, когда у него было все, он всегда заботился о том, чтобы у меня было меньше, чем ничего.

Я думал, что когда мы станем старше, все наладится, но все оказалось наоборот. Толкания превратились в длительную пытку, а ушибленные ребра — в переломанные кости. Я ускользал в тайные туннели замка, чтобы просто убежать.

Тогда я понял, что они ведут через горы в глубь леса. И там же я впервые решил перестать быть жертвой Майкла, часами представляя день, когда я заберу все у него и у всех остальных, кто обидел меня или молча наблюдал.

В этом и заключается суть обиды. Она растет и обвивается вокруг каждой вашей частички, как плющ, питаясь гневом, пока не впитается настолько, что становится вами. Живым, дышащим, пульсирующим воплощением ненависти.

А у меня, мальчика, которого отбросили в сторону, как мусор, не было ничего, кроме времени, чтобы поливать сорняки водой. Позволить им гноиться и расти, пока они не затмят все остальное.

Майкл всегда был сильнее физически.

Но я намного умнее.

И он не заслуживает того, чтобы сидеть на троне.

Шрам на моем лице покалывает, и я стряхиваю с себя это чувство, стискивая зубы и снова обращаюя внимание на темное дерево сундука, который я храню под своей кроватью. Мои внутренности танцуют, когда я закрываю металлический замок спереди и ставлю его на место, прежде чем взять зажженную свечу и выйти из комнаты в коридор.

Я двигаюсь по коридорам, пока не попадаю в туннели. Это единственный способ добраться до офиса моего брата незамеченным, а поскольку сейчас глубокая ночь, никого поблизости не будет. Туннели темные и узкие, холод от камня просачивается сквозь стены и оседает в моих костях. Я ускоряю шаг, по моим венам струится безудержная радость, когда я представляю его лицо, когда он увидит, что я ему оставил.

Из-за угла доносится какой-то шум, и я замедляю шаги, наклоняя голову, чтобы снова прислушаться.

Кто может быть в туннелях в такое время?

Мало кто знает о них.

Глубокий вздох отражается от стен, и как только я его слышу, я расслабляюсь, вынимаю свернутый косяк из-за уха и прислоняюсь к холодному камню, поднося свечу к губам, чтобы зажечь его.

Я выпускаю облако дыма в воздух, перекрещивая свои ноги, пока жду, искры кусают мои внутренности. Внезапно шаги прекращаются, и, кроме прерывистого звука дыхания, вокруг меня воцаряется тишина.

— Очень смело для Маленькой Лани пробираться ночью в туннели.

Она не отвечает, и звук ее выдохов исчезает, как будто она пытается сохранить себя в тайне.

Как будто она может спрятаться от меня.

— Если Вы не выйдете, я буду считать, что Вы хотите, чтобы я поймал Вас. И между нами двумя, Вы окажетесь в крайне невыгодном положении, — я жду еще несколько мгновений, прежде чем бросить гашиш на землю и растоптать его углом ботинка. — Очень хорошо.

— Подождите!

У меня подпрыгивает живот, когда она появляется из-за угла, перед ее лицом горит маленькая масляная лампа, отчего она выглядит почти неземной в темноте.

Я не спеша рассматриваю ее, мой взгляд путешествует от кончиков ее сапог, по черным брюкам и темному плащу, до её волос, собранных в пучок на затылке.

По моему лицу расползается медленная ухмылка.

— Вы выглядите так, будто замышляете что-то совсем нехорошее.

Она поднимает бровь.

— О Вас можно сказать то же самое.

— Кто сказал, что я хороший?

Она ерзает, прикусив нижнюю губу. Это движение — прямой выстрел в мой пах, мне хочется почувствовать ее плоть между моими зубами, интересно, какова на вкус будет ее кровь на моем языке.

Она вздыхает, проводя рукой по лицу.

— Вы не… Вы ведь никому не расскажете, что я была здесь?

— Это зависит от обстоятельств, — я придвигаюсь ближе. — Что мне за это будет?

Ее рот открывается.

— Я… что Вы хотите?

Я делаю еще один шаг, потом еще, пока кончики моих сапог не касаются её. Я так близко, что вижу, как работают мышцы ее шеи, когда она сглатывает, и мои пальцы напрягаются против желания протянуть руку и прощупать её пульс, просто чтобы увидеть, как быстро я смогу заставить его биться.

— Откройте мне секрет, ma petite menteuse, — шепчу я.

Пламя моей свечи вспыхивает в её глазах, и она поворачивает шею так, чтобы встретить мой взгляд.

— У меня нет никаких секретов.

Я усмехаюсь.

— У нас у всех есть секреты.

— И какой же Ваш? — она наклоняет голову.

— Мой — это бремя, которое я не пожелаю никому, даже Вам.

Она насмехается.

— Тогда скажите мне, как Вы меня называете.

Я поднимаю бровь.

— По-французски, — нажимает она. — Что это значит?

Я цыкаю, качая головой.

— Всегда так много вопросов.

— И никогда никаких ответов, — огрызается она. — По крайней мере, скажите мне, что Вы делаете здесь в три часа ночи.

Не в силах подавить желание, я поднимаю руку и прижимаю пальцы к её горлу, пока не чувствую ровный ритм её сердца. Она втягивает воздух, и он учащается под моим прикосновением.

— Может быть, я преследую Вас.

— Преследуете?

— А Вы бы хотели?

Она стонет.

— Вы на всё отвечаете другим вопросом? Это бесит.

Что-то теплое разливается в моей груди, и до меня доходит, что здесь, в туннелях, мы совершенно одни.

Я могу взять ее, трахнуть, сломать, и никто не узнает.

Искушение такое сильное, что мои пальцы подрагивают, а член дико дергается, когда я представляю её обнаженной и прижатой к холодному камню стены, её тело дрожит, когда я вхожу в неё, пока она не закричит. Я прижимаюсь к ней всем телом, желая, чтобы она почувствовала, что натворила.

Ее глаза расширяются от моего движения, ее пальцы крепче сжимают маленькую лампу.

— Вы так реагируете на него? — спрашиваю я, мой желудок переворачивается от этой мысли.