В комнате Максим утвердился очень приятный запах, даже необычайно приятный, дух которого Потап раньше не знал. Он почувствовал, что его сознание странно поплыло. Порочность… Да, именно порочность окружала его. Потап вспомнил про Жизу: его байк так и стоял возле ступеней. Он хотел мысленно себя спросить: интересно, Жека нашёлся?.. Но мысль застыла, оборвалась, и Потап вспомнил последний ужин, когда Максим положила ему ладонь на молнию брюк и надавила. Потап бросил стыдливый взгляд на спящую Максим и понял, что зря зашёл и зря посмотрел. Одеяло сбилось в кучу к стене. Макс лежала на животе, подмяв ладони под открытые груди. Спина свободная от бюстгальтера грациозно выгибалась, полоска бикини глубоко вдавилась между ягодиц, а внизу сбилась в сторону. И Потап увидел то, чего ему не должно видеть. Лицо вспыхнуло краской стыда. Он хотел отвести глаза и быстрее выйти из комнаты, но словно оцепенел — руки и ноги не слушались. Он и от мыслей хотел отказаться, которые начались со слов: у Максим безупречная фигура, как и у матери… И понеслось такое!

Нет, это не его мысли, никогда он о подобном не помышлял. С усилием воли Потап попятился, но его что-то неведомое тянуло обратно и предлагало — испробовать. Нет, качал головой Потап. Он пятился и пятился, пока спиной не упёрся в стол и повернул голову. Глаза столкнулись с фигуркой Геббельса, и Потап подумал, что нужно принять решение и самому выбросить этого урода. Новая сила тумана нахлынула на разум. «Максим принесла в комнату неизвестный наркотик, действующий запахом на расстоянии?» Потапу было тяжело двигаться к двери. Он тёрся бёдрами об крышку стола, его словно магнитом тянуло обратно, манило к кровати Максим. Нет, водил подбородком Потап. Этому не быть. Он посмотрел на дверь. Надо просто подойти и выйти. Разве это непросто — взять и выйти? Потап снова повернул лицо вправо, будто искал спасения и ответ на происходящее, и глаза остановились на цветной фарфоровой статуэтке — кубок с глобусом, овитый красной розой и белой лилией. Потап вылетел за дверь, точно тяжёлая невидимая рука вытолкала его из комнаты. Он хотел о чём-то подумать, но не успел. Правильная мысль безвозвратно ускользнула.

Потап заглядывал в открытую дверь и сомневался: случилось ли с ним только что — не давало выйти? Или необъяснимый нахлынувший дурман всего-навсего извратил его мысли. Он не решился вновь зайти, да и не нужно. Он тихо прикрыл дверь.

К Диане в комнату Потап сначала заглянул, осмотрел скользящим взглядом, чтобы не получилось, как с Максим, не увидеть то, отчего придётся пунцоветь.

Диана спала укрытая одеялом с головой.

Потап зашёл в комнату и улыбнулся, нахлынувшая любовь к дочери подняла настроение. Свет с улицы сквозь шторы бледной полосой падал на бело-розовый напольный ковёр, скупо освещал серый полумрак. В глаза бросилась скрипка на стуле, придвинутом впритык к кровати. Ладонь дочери сжимала гриф ближе к колкам, лоб повёрнут в другую сторону к стене.

— Да что же ты и во сне перестала с ней расставаться? — шёпотом произнёс Потап и улыбнулся. Малютка Диана. Когда-то одну скрипку выкинула из окна, а вторую, чтобы не вернули, отправила поездом странствовать, пока они с Анжелой покупали Кока-Колу на перроне. То сама светилась упоением от вида играющего на скрипке, то ненавидела всем сердцем — злилась и плакала. «Хрипит, как пьяный дядька!» — кричала Диана, когда только начинала учиться играть.

Потап подошёл и погладил дочь по волосам и потянулся, чтобы поцеловать в пухлую белую щёчку. Диана повернулась на другой бок, шумно засопела. Боясь её разбудить, он передумал. Диана ещё раз повернулась, едва не уткнувшись носом в скрипку. Потап осторожно приподнял ладонь дочери, вытащил скрипку со стула. Поднёс ладонь к губам, собираясь поцеловать, и увидел кровянистые синие припухлости на подушечках пальцев.

— Ты зачем так играешь? — тихо спросил Потап. — Ты же так себя можешь сильно изранить. — Потап раздвинул пальцы дочери и внимательно осмотрел. Он потянулся через одеяло, чтобы посмотреть на вторую ладонь. Диана будто узнала о намерении отца, и сама вызволила руку из-под одеяла.

— Да что это? — удивился Потап: пальцы правой ладони дочери неумело перебинтованы. — Куда смотрела Анжела? Да и Максим? Нужно завтра, точнее, уже сегодня, это прекратить. Запретить Диане играть. Пусть остынет. И пальцы подживут.

Потап потянулся к стене, чтобы убрать смычок готовый проскользнуть в щель между кроватью и стеной и остановился. Он не верил глазам: тонкое бронзовое распятие не больше десяти сантиметров прикреплено скотчем к стене в полуметре над кроватью. «Откуда оно у неё?» Потап взглянул на дочь. «И зачем оно на стене? Девочка моя, что случилось? Или балуешься, ведёшь какие-то свои игры?» Да, день начинается с сюрпризов. Если отдирать распятие от стены — затрещит скотч.

— Ладно, думаю ничего страшного, — прошептал Потап, — сама уберёт, когда надоест. — Он ещё раз приблизил лицо, чтобы повнимательнее рассмотреть Христа. — А это ещё что?

Сразу над верхом креста из стены торчал тёмно-синий бугорок, похожий на кусочек твёрдого пластика. Потап точно знал, что раньше такого здесь не было. Стены в доме — идеальны. Тысячи раз он садился на кровать к дочери: читал сказки на ночь, рассказывал занимательные истории, смешил или просто разговаривали. Он бы заметил. Потап погладил пальцем полукруглый выступ. «О, немного даже острый. Надо сказать работягам, чтобы убрали, зачистили стену, выровняли и покрасили».

Неожиданно для себя Потап вскочил с колен и ринулся к себе в спальню, подбежал к букету. Бегающими глазами рассмотрел и, напарываясь на иглы роз, полез ладонью осматривать листья, где увидел болтающийся на цепочке крестик — чёрное перевёрнутое распятие, в перекрестии которого звезда с рогатым демоном, рвущимся на свободу.

И всё-таки Потап не вытерпел и насладился женой, после чего еле добежал до туалета, чтобы одарить унитаз выплеском рвоты.

3

Потап разлепил веки, перед взором — плитки резной лепнины на потолке. Он резко повернул голову: жены рядом нет. Глаза метнулись к часам на тумбочке. Стрелки замерли на двенадцати. Потап окаменел. Но… ведь, кажется, кто-то сидит у изножья кровати. И это не Анжела. Не хотелось поворачивать шею, но по-любому необходимо, ведь не ждать, пока само испарится как дым. Потап медленно повернул лицо.

Ладонь Максим коснулась его ступни. Нежная матовая белизна лица, окаймлённая тяжёлыми чёрными прядями, приблизилась, громадные глаза настолько синие и глубокие, что Потап увидел себя тонущего в их круговороте и тянущего к небесам раскрытую ладонь для спасения. Глаза настолько красивые, что захватило дух. Глаза настолько пустые, словно в них жизнь менялась на смерть. С гнетущим беспокойством Потап успел подумать, что Максим невероятно, слишком невероятно красива. А ещё пронеслась мысль, которую сразу отпихнул: он влюбляется в Максим.

Потап нервно сглотнул и спросил:

— Где мама?

Макс не ответила. Её ресницы медленно-медленно моргнули, на губах начала растягиваться улыбка и застыла. Слеза — блеснула от солнца? — скатилась к уголку рта. Максим опустилась на коленки, поджав под себя ступни, подобрала подол длинной чёрной футболки к пупку.

Глаза Потапа непроизвольно опустились. На тёмной ткани майки злобно ухмылялся череп с наложенными чертами Геббельса. Максим постучала указательным пальцем себя в грудь.

«Что?.. Что она хочет этим сказать? — Потап нервно прикрыл глаза, тяжело вздохнул. — Что с ней? Чего она хочет?»

Макс будто прочитала его мысли, произнесла сухим, каким-то мёртвым тоном:

— Ты же ведь ночью хотел что-то со мной сотворить.

— Макс!.. — прикрикнул Потап, жар заливал его лицо, испарина покрыла лоб, шею и грудь. — Где мама?

— С Дианой, нас ждут к завтраку.

— Ну так… ты иди. — Потап ломал пальцы обеих рук в нервном напряжении. — Дай мне одеться… и я приду следом.

Максим качнула головой и хохотнула.

— Не-а. — Она встала на четвереньки и приблизила рот к его губам. Невообразимый аромат шёл от тела Макс. Рот медленно расширялся в улыбке, чёрная помада соблазнительно блестела.