— Морган, — вздохнула Мурси. — Я сейчас скажу одну умную вещь, только вы не обижайтесь. Простите себя! Не придумывайте оправданий, не врите себе. Согласитесь с тем, что поступок был ужасен, ответственность за него лежит целиком на вас. А потом — простите себя за ошибку. Вы не идеальны, никто в целой Вселенной не идеален. Все совершают ошибки. Это нормально. Примите себя таким. Неидеальным. И простите. Сосредоточьтесь, вынесите урок, и простите.

— Я не понимаю, это неприемлемо. Как можно себя простить за такое чудовищное преступление? Это же не просто какое-то неповиновение приказу.

— Ладно, пойдем другим путем, — капитан повернулась к нему лицом и, держа за обе руки, заглянула прямо в глаза. — Триггер это страшно, это больно, от начала и до конца, от момента, как только всё подступило до того, как ушёл последний симптом. Если вам будет легче, представьте, что я злорадствовала со своими агентами на ваш счёт. Обсуждала все ваши действия и насмехалась. Этого достаточно, чтобы создать противовес мучениям вашей совести?

— Я же слышу по голосу, что это неправда. Зачем вы мне врёте?

— Ну что я ещё могу сделать для вас? — немного раздраженно ответила Мурси. — Хотите, обниму?

— Зачем? — запротестовал Морган. — На такое я пока не готов. Не сейчас. Дайте мне время.

— Затем, что объятия помогают психологически справиться с проблемой. Они создают ощущение, что вы не один, что у вас есть поддержка и опора. Ну, по крайней мере, у людей так. Не знаю, у катар, наверное, такого нет.

— Нет, — согласился Морган, нехотя выпуская её ладони из рук. — Нас учат самостоятельно справляться со своими проблемами. Иначе, ты каджит, а не катар!

— Какой кошмар, — проворчала Мурси, отвернулась от него и принялась копаться по ящикам в стеллаже.

— А вы сами как справляетесь с этим? Я имею в виду даже не моральную составляющую. Физическая боль, она же невыносима.

— Привычка — вторая натура, — пожала плечами Мурси. — Вы же смотрели тренировки в монастырях? Я правильно поняла?

— Да. И вот это действительно кошмар. Бедные дети!

— Ничо не бедные, так гораздо лучше. Вы же не думаете, что наставники сплошь садисты, — хмыкнула Мурси, подбирая к очередному ящику пароль. — Есть, конечно, среди них и такие, но все тренировки в монастырях именно для того и созданы, чтобы приучить детей к физической боли. Это вам ещё повезло, энергия не мутирует клетки. Тоже такое себе удовольствие. Но из-за постоянства этих процессов, боль со временем практически не замечаема, — наконец, она справилась с замком, выудила знакомый Моргану пузырек и, разломив таблетку на четвертинки, протянула один кусочек катару. — Держите. Полегчает. Через десять часов нужно будет закрепить. Только поставьте сами себе будильник.

— Спасибо, сэр, — тяжело вздохнул Морган, хотел уже уходить, но в дверях остановился и всё-таки спросил. — Вы же караулили, да? Знали, что мне станет ещё хуже.

— Я работала, — быстро отвернулась Мурси, делая вид, что ищет что-то очень важное в открытом ящике.

— Так и подумал, — улыбнулся катар. — Спасибо.

— Всё, спочь! То есть спать! Если вдруг сна не будет, почитайте, предайтесь приятным мыслям, вспомните времена из детства или когда вам было просто хорошо.

— Это покаяние?

— Нет, — усмехнулась Мурси, — это антипокаяние. Покаяние заключается в фиксации на произошедшем. Личностная установка не делать подобного впредь. Требуется в крайнем случае, если не хотите повторять.

— Я не хочу повторять.

— Вы и не будете. Это была игра подсознания. Даже если у вас вдруг случится ещё один триггер, он будет непредсказуем для всех, но он точно не заставит вас… — Мурси бегло взглянула на лицо Моргана и улыбнулась. — Не заставит вас пытаться убить меня, это я вам клянусь пяткой вакуйя. Так что покаяния в вашем случае точно не полезно.

Морган лежал у себя на кровати и смотрел в потолок. Дыхание его давно выровнялось, сердце больше не сбивалось с ритма, а разум смотрел на мир как никогда ясно. Катар не чувствовал никакого отвращения — ни к себе, ни к своему поступку. Он в принципе больше ничего не чувствовал. Только жёсткий матрац, подушку под головой и мягкость серого покрывала. Странное ощущение сковывало, словно Морган только что тонул в водовороте, его кружило и мотало, но, наконец, стихия отпустила, выбросила на тёплый песчаный берег, и теперь он неподвижно лежит, позволяя себе просто быть. Отдыхать после изматывающей борьбы, восстанавливать силы, готовиться к новым испытаниям. Ни волнения, ни предвкушения, ни страха. Ничего.

Он — катар, которого с детства воспитывал дед, готовя к выходу в большой мир, где всё подчинено строгим законам. Он — катар, от которого требовалось служить своей Родине, отдавая все силы для обеспечения безопасность прайда. Он — катар, цель жизни которого повзрослеть, создать благоприятные условия, сделать всё от него зависящее для мирного существования семьи. А потом пополнить ряды её новыми котятами, которые должны будут занять своё место в этой круговерти дней и обеспечить, в свою очередь, существование мирной жизни прайда уже в их время, в их эпоху. Реальность — с досады укусившая свой хвост змея. Отравленная собственным ядом бессмысленности.

Вся эта безысходность стала вдруг чёткой и осязаемой. В общей, глобальной картине мира мелкие метания Моргана совершенно не имеют ценности. Беспощадное время сотрёт его следы, словно вычерченный силуэт на матраце, который он оставит под собой этой ночью. Нет, об этом определенно лучше не думать.

Катар вспомнил, что Мурси как раз рекомендовала рисовать в воображении приятные картинки из детства. Наверное, и об этом чувстве тупого осознания бренности бытия она знает не понаслышке. Потому что сама в нём живет. И странные мультики смотрит, пытаясь сбежать от бесполезного существования Вне Пути.

Морган прикрыл веки и увидел себя со стороны, совсем ещё котенком — как играл с сёстрами, помогал отцу с матерью, ходил за дедом всюду, лишь только появлялась свободная минутка. Родители были молоды, мама постоянно ждала нового потомства, а папа подолгу пропадал в поле. Только дед бессменно находил время для него. Смерть жены подкосила старейшину, и если бы не твердое желание воспитать из внука достойного преемника, навряд ли бы он справился со своей трагедией. Морган помнил и бабушку. Точнее её размытый образ. Помнил, как она любила брать его на ручки, целовала и почесывала за ушком да по щекам, называя всякими приятными прозвищами. Мягкая, добрая и постоянно улыбающаяся. Помнил, как ворчал на неё дед за неприемлемые твилячьи нежности — среди катар подобное воспитание не поощрялось. А потом, когда бабушки не стало, старейшина и сам, бывало, вздохнет горько, возьмет Морика на руки, да и приголубит, как это делала его покойная жена. Но как умерла бабуля — Морган не помнил. Этот эпизод из жизни почему-то покрывала темнота. Только ужасающий чёрный провал — вот что подсовывало ему сознание вместо. Да то, как старейшина поругался с собственной дочерью. И сейчас, капрал отчетливо воссоздал в памяти те страшные секунды. Мать смотрела на деда угрожающе, подняв руку и выпустив все когти на пальцах, шипела, словно дикое животное. Она находилась под властью истерики и обвиняла в гибели бабушки самого старейшину. Что она точно тогда говорила? Что-то про Императрицу, но что именно, Морган не смог вспомнить, как не силился. При чем тут Матерь Йонгеев?

Именно после этой беды Морган стал для деда отдушиной. Не жалея сил, старейшина пестовал любимого внука. Каждое утро начиналось одинаково — приём членов прайда с их проблемами, посильная помощь и консультирование. Когда-то дед работал в Большом Мире политическим послом и имел широкий опыт в отстаивании интересов катар. И теперь пользовался им при решении проблем уже внутри общины, в поисках компромисса между спорящими, а так же учил своего внука наглядным примером, внедряя в его сознание такие понятия как честность, справедливость и соблюдение общих интересов в ущерб собственным.