И тут, уже без всякого разрешения, Баррад Дарафалл заговорил снова:

— План императора подобен прекраснейшему из алмазов с ничтожной трещиной. Увы! От этой трещины может разбиться и весь алмаз.

По залу пробежала волна ужаса. Возражать императору вообще считалось делом опасным. Но спорить с владыкой, когда он уже высказал свою волю — верный способ убить и себя, и тех, кому не повезет оказаться рядом.

— Хочешь сказать, мы ошибаемся? — в голосе Аббаса зазвенела сталь.

— Доблестному Джохару нет равных в битве и в совете мужей. Но пусть владыка рассудит: тут ведь потребуется долго жить среди варваров, — на этом слове лицо под капюшоном исказила гримаса, — слушать их подлые речи, прятать вражду под тенью дружбы и лгать о намерениях! Выдержит ли благородное сердце Джохара такую низость?

«Твой сын круглый дурак, и ты прекрасно это знаешь», — перевела про себя Тамриз с языка придворной лести.

— Дочь императора справится куда лучше.

Если бы прямо сейчас в зал ворвалось одно из гигантских чудовищ древности и проглотило ее целиком, Тамриз от всего сердца поблагодарила бы чудище. Изучающие, изумленные взгляды мужчин были невыносимы. Даже отец взглянул на неё с недоумением, будто забыл, что дочь стояла здесь всё это время.

— Тамриз? — скептически произнёс Аббас. — Что она смыслит в таких вещах? Она не обучена войне и смерти.

— Но она девушка, о император.

— При чем здесь это?

— Орифийцы чтут храбрых женщин. Их лучшее войско из женщин и состоит. Если послать к ним принцессу и сказать, что она желает научиться у орифиек их прославленному воинскому искусству, ей, несомненно, поверят. Более того, такая просьба может вызвать у варваров симпатию.

— Силы моей жизни принадлежат императору!

Слова верности вырвались у Тамриз без раздумий, в порыве момента.

— Пусть владыка прикажет, и я исполню любую его волю!

Джохар вот уже несколько минут не понимал, к чему идет разговор, льстят ему или обманывают. Но сейчас он почуял, что шанс показать себя уходит сестре-слабачке, и вспыхнул от зависти и возмущения.

— Исполнит?! Да она не удержит в руках и ножа для мяса! Ты почему ещё здесь?! — взорвался он на сестру. — Вон! Ей не место в совете мужей!

— Пусть отец и владыка сам скажет, где мне место, — ответила Тамриз, поражаясь собственному спокойствию.

Но трусить перед братом ей было нельзя. Не сейчас, когда у нее появился такой шанс проявить себя.

И снова девушка заметила, как после её слов на лице Баррада Дарафалла мелькнула одобрительная улыбка.

Аббас II думал менее минуты.

— Обычаи орифийцев нам ясны. Мы используем их слабость перед женщинами и обратим себе на пользу. Готовься к отплытию, дочь наша.

***

Тамриз нагнала фигуру в черном уже на террасе. Висячие сады погрузились в сон, только цикады наполняли ночь мелодичным трезвоном.

— Стой, чернокнижник!

Дарафалл обернулся. Ночные тени скрыли его черты под капюшоном; только стеклянный глаз сверкнул серебром, отражая свет полной луны.

— Ответь: зачем помог мне? Зачем уговорил обо мне отца?

Тамриз ожидала льстивой и витиеватой речи в ответ. Но здесь, в саду, где они были наедине, колдун не сказал ничего.

— Ты знаешь обычаи язычников стократ лучше меня. Ты мог отправиться сам. Или выучить любого из слуг отца. Почему предложил меня? Отвечай же! — повысила голос Тамриз, гневаясь на молчание язычника. — Что тебе до меня?!

В глубине сада плеснул фонтан: какая-то поздняя пташка слетела утолить жажду.

— Ты одинока, принцесса, и сердце твое томится, — тихо ответил Дарафалл. — Только подвиг и смелое дело в силах утолить твою тоску. А в моих силах было помочь тебе.

От удивления Тамриз даже не заметила, сколь грубо колдун пренебрег этикетом обращения. Как дочери императора, ей угождали рабы и льстили мужи государства. Но никто с самых ранних лет детства не говорил с ней о ее чувствах. О том, что она ощущает и почему. Это казалось странным и почему-то неправильным.

Девушка придала голосу властность, надеясь скрыть за нею смущение.

— Научи меня, безбожник. До моего отплытия ты расскажешь мне о делах Орифии, о законах, богах и обычаях. Все, что мне нужно знать, чтоб заручиться доверием варваров.

Голова в капюшоне чуть наклонилась.

— Сила моей жизни принадлежит отважной Тамриз.

Черный силуэт шагнул с террасы и быстро сгинул в тени висячих зарослей.

В ту ночь Тамриз Хеменид в последний раз стояла на террасе, слушая пение цикад и ощущая на лице мягкую прохладу ночного сада.

— Горе мне! — завыл Солон, хватаясь за редеющие седые волосы. — Моя лодка, моя лучшая лодка!

— Меня саму еле вытащили. Жаркий был бой, — Ариста надеялась, что сочувствие в ее голосе смягчит горе и обиду старика.

Зря надеялась.

— Молчи! — зарычал старый рыбак, тыча в девушку мозолистым пальцем. — Лучше бы это ты потонула!

«Спасибо за заботу, старый жлоб», — хотелось огрызнуться Аристе. Вместо этого она сказала:

— Была б забота, Солон. Дай мне три месяца, я на тебя так отпашу — пять таких лодок сможешь купить!

— Нет! — закричал старик. — Я взял тебя в дом, дал тебе работу, и вот боги карают меня! С меня хватит!

— Солон, не дури, я же на все деньги тебе снасти купила…

Глаза старого рыбака загуляли по комнате, ища предмет потяжелее.

— Не уберешься из моего дома сей же час, и я сам утоплю тебя в заливе! — прошипел озлобленный старик.

Ариста поняла, что спорить бесполезно. Убить он ее, конечно, не убьет — она легко поборола бы старого козла. Но на шум и крики, чего доброго, сбежится стража.

— Не хворать тебе, Солон, — сквозь зубы бросила Ариста и вышла за дверь.

***

Оказавшись на улице, девушка огляделась и призадумалась. Орифия, как всегда, кипела жизнью. Рыбаки спешили к своим лодкам на пристанях. Из гавани тянулись вереницы ослов и мулов, груженных тяжелыми тюками. Гул рынка, окрики погонщиков, перестук кузнечных молотов плыли над городом.

Никому не было дела до Аристы Гракх.

Между тем, всю выручку за последний улов она действительно пустила на новые снасти для лодки Солона. Надеялась сработаться со стариком хотя бы на год. А старик даже подаренный намедни плащ отобрал и сжег, чтобы отвести сглаз.

Так что теперь в кармане туники лежал один-единственный серебряный обол. Это миска мясной похлебки на обед. Если за день не найти новой работы, уже вечером ей будет нечего есть и негде ночевать.

Ариста невесело хмыкнула и зашагала к центру города.

— У меня и так два сына в помощниках, куда мне еще? Спроси-ка дальше по улице.

— Работников не держу, все вы воры, как один! Ну, уйди, не мешай!

— Рада бы помочь, милая, да только лавку-то я закрываю. К землякам жить еду.

— Ты кого в дом тащишь, она же дочь Гракха! Прочь с крыльца, проклятая девка! Прочь!.

— Чего врешь, я тебя, Гракхово семя, знаю. Ступай себе, сама знаешь почему.

В этих и подобных им разговорах прошло время до полудня. Везде работу расхватали, а где не расхватали, там спрашивали имя. Как Ариста ни старалась скрыть свое происхождение, ее везде признавали. А признав, отказывали, боясь навлечь гнев богов на родной кров или дело.

Вчерашний случай на море и сегодняшний день все яснее давали понять: в городе Ариста слишком известна. В последние пять лет она переменила уже столько работ и воровала фрукты в стольких садах, что на каждой улице Орифии ее кто-нибудь да признает и сможет указать на обман.

Если подумать, к этому давно все шло. Впервые Ариста назвалась чужим родовым именем еще три года назад. Тогда она нанялась таскать свитки со стихами за одним малоизвестным трагиком. На репетиции его первой трагедии — речь там шла, конечно же, о запретной любви двух молодых людей — Аристу признал по знакомству плохо выбритый актер на роли Невесты. Актеры запаниковали и сорвали репетицию. Жених сбежал, даже не утерев с груди овечью кровь (по сюжету его предательски закалывал родной отец, желавший невесту собственного сына). О скандале вскоре узнали, и сюжет трагедии стал считаться проклятым и несчастливым. Трагик вспылил и подал в суд. Аристу приговорили к десяти ударам плетью за обман деятеля искусств и месяцу бесплатных общественных работ. Деньги за уборку выгребных ям пошли на компенсацию морального ущерба трагику.