Ио тут же вскочила на ноги и побежала на зов. Из ее бойцов в море никто не падал. Неужели кто-то из рыбаков с тех растерзанных лодок? И как она только уцелела?

Но сомневаться не пришлось: из темноты доносились призывы о помощи на ладдийском. Голос девичий и совсем юный, подметила капитан. Наверное, дочь вышла с отцом на промысел. Злосчастная.

За борт уже кинули веревку. Раз-два, взяли! Худая фигурка показалась из темноты и повалилась на палубу.

— Огня, огня! — командуя, капитан одновременно сбросила плащ и укутала им девушку.

Это надо было сделать немедля: борясь с холодными ночными волнами, бедняжка продрогла до костей. Некоторое время она просто лежала под плащом капитана, свернувшись клубком и без остановки стуча зубами.

— Ш-ш-ш, — Ио, как могла ласково, погладила тело под плащом. — Все позади. Не бойся.

Наконец огонь и теплый плащ сделали свое дело, и девушка подняла глаза на своих спасительниц.

Ей лет шестнадцать, много семнадцать, решила Ио. Тело натруженное и соразмерное, но слишком уж жилистое. Такая худоба свойственна людям, живущим в крайней бедности. Русые волосы до плеч совсем вымокли. Серые глаза, цвета ноябрьского неба, смотрели внимательно и настороженно. Будто заранее ждали подвоха или наказания.

Девушка подняла голову, привстала, и капитан опустилась перед нею на корточки.

— Здравствуй, дитя. Я Ио, дочь Юны, капитан Орифийской Фаланги.

— Я… я знаю, кто вы, — кивнула девушка; ее все еще донимала дрожь. — Видела вас в городе.

— Мне очень жаль, что с тобой случилось такое. Ты вышла в море с отцом или братьями?

— Нет, капитан. Я вышла одна.

Кто-то из воительниц, услышав это, присвистнул.

— Одна? — переспросила капитан. — Одной удить рыбу ночью, так далеко от берега?

— Мне нужны деньги.

— Но зачем же одной?

— У меня никого нет.

Вот так дела. Послал Птун круглую сиротинку.

— Ну, хорошо. Как тебя звать?

— Ариста.

— Просто Ариста?

Девушка ответила на одном дыхании, как из лука выстрелила.

— Ариста Солонид.

— Что ж, Ариста Солонид, рада…

— Врешь!

Окрик вышел резким и звонким, как удар хлыста. Ио вскинула глаза на воительницу, столь дерзко подавшую голос.

— Я знаю тебя! — рослая женщина в доспехе ткнула пальцем в хрупкую девушку у себя под ногами. — Ты как-то сорвала без спросу яблоко в саду моего брата! Ты Ариста Гракх!

Смерть и преисподняя.

Ио поймала затравленный взгляд серых глаз.

— Это правда? Ты Гракх?

Девушка потупилась и вжала голову в плечи.

— Да, капитан. Простите.

Никому не пришло в голову спросить, за что она извиняется. Известно за что. Только вот родовое имя Гракх не искупишь и сотней извинений.

Ио оглядела своих бойцов. Женщины, только что смотревшие на рыбачку с участием и жалостью, теперь отступили от нее с опасением и неприязнью.

— Все на весла! Гребем к берегу что есть сил!

Ио обернулась к Аристе Гракх. Девушка сидела, завернутая в плащ, подняв на капитана серые глаза. Не было в них ни злости, ни удивления. Только горькое понимание. «Знаю, почему вы так испугались».

— Сиди тут и ничего не трогай, — что тут еще сказать, Ио не придумала.

Капитан отошла на нос корабля и постаралась думать только о теплой ванне и спокойном сне.

— Разумно ли везти ее с собой, капитан? — младший командир опять оказалась тут как тут.

— Предлагаешь выбросить ее обратно? — огрызнулась Ио.

— Нет, просто…

— Просто она Гракх. Сама знаю. Надейся, что молитвы ораторов пересилят то несчастье, которое она может на нас навлечь.

***

Должно быть, ораторы и впрямь молились сегодня на славу. Триремы добрались до гавани без приключений и опасностей. С ними, пузатый как призовой бык, подплыл к причалу и торговый корабль.

Перед тем как сойти на твердую землю, Ариста сняла воинский плащ и молча подала его капитану.

— Не… не нужно. Оставь себе.

Ио не была уверена, что движет ею больше: щедрость и жалость, или страх того, что плащ теперь сглажен.

Ариста, по-прежнему молча, спустилась по трапу на причал. Сейчас она уйдет, и это паскудное напряжение в воздухе наконец рассеется.

— Подожди! — вырвалось у капитана Фаланги. — Тебе ночевать-то есть где?

Ио тут же прокляла себя за сентиментальность. Ей-то что за дело, есть ли проклятой Гракх где ночевать? Можно подумать, если негде, то капитан готова дать ей кров!

Рыбачка обернулась. Русые волосы подсохли и лежали на плечах непослушной гривой. Одинокий голодный зверек.

— Сегодня есть.

Она зашагала прочь по причалу. Капитан хотела было сказать что-то еще, но не нашлась. Вроде и нечего было говорить.

Худенькая фигурка с чужим плащом на плечах шагнула во мрак спящего города и исчезла.

С вершин священных зиккуратов огласили начало вечерней молитвы. Закатное солнце, пылающее остатками дневного жара, озаряло величайший из городов алыми лучами.

Свет и жар в последний час этого дня изливались на крепостные стены из жженого кирпича, заложенные семью мудрецами в молодые дни мира; на тучные поля и пастбища в пригородах, которым несла влагу хитроумная ирригационная система; на тысячи глиняных домов, теснившихся вдоль узких улиц. Закат пустыни догорал над лавками и базарами, над грязными пятнами трущоб и золочеными крышами зиккуратов. Но всех ярче горела огромная статуя на главной площади. Золотой колосс возвышался над лачугами, дворцами, и даже храмами — статный мужчина с пышной кудрявой бородой, в боевых доспехах, с обнаженным клинком в правой руке и табличкой для письма в левой.

Таков был закатный час над Камаргандом, столицей империи Хеменидов, величайшим из городов земных.

Услышав призыв с вершин зиккуратов, купцы и ремесленники закрыли лавки и мастерские, крестьяне оставили плуги, а пастухи погнали домой стада овец и коз. Дети побежали домой, прочь от игр и забав. Затихли гнусавые причитания нищих на площадях. Город погрузился в молитву.

О чем же молился народ Камарганда? О послушании. Каждый крестьянин и ремесленник, купец и жрец повторяли в этот час заученные с детства слова, обращенные к Хемену — грозному царю древности, чья статуя возвышалась над городом.

Честные люди говорили Подателю Законов, что были в этот день верны и искренни, послушны властям и законам великой империи. Те же, кто сегодня запятнал себя — взяткой, обманом или дерзким словом — молили Истребителя Чудовищ о прощении, обещали впредь повиноваться его законам и не навлекать более его гнев. При этом грешники невольно содрогались. Они знали, что неукротимая воля основателя империи и через тысячу лет после его смерти довлеет над ними и не замедлит покарать за грех — неудачами в делах, бедами в семье или гневом нынешних правителей.

Главная площадь Камарганда упиралась в холм, который как бы вырастал из сердца города, стремясь ввысь, к жестокому пустынному солнцу. И там, на холме, раскинулся прекрасный висячий сад. В окружении зеленых побегов и пестрых цветов с пьянящим ароматом журчали фонтаны. Все тише пели уходящие ко сну диковинные птицы.

А в тени сада стояли великолепные просторные палаты из белого камня, чья крыша была покрыта червонным золотом. Шум городской жизни почти не долетал сюда; это место было скрыто от гама и жары тенью прекрасного сада.

Дворец императора.

***

Тамриз в последний раз вдохнула прохладный воздух сада и прошла через террасу в зал. Перед дверьми девушка сбросила с ног сандалии; по обычаю только правитель империи мог ходить в обуви по священным залам дворца.

Отец и брат как раз окончили молитву. Отец развалился в удобном ложе с мягкими подушками и протянул руку за кубком вина. Смуглая рабыня, полностью обнаженная за исключением набедренной повязки, в молчаливом усердии подала кубок владыке.

— Мой император, — громко сказала Тамриз, надеясь, что слова ее звучат уверенно и твердо.