— Ишь ты, как у нас, Сук, все по этикету, гляди — ка… Откуда ж ты меня знаешь, голубь?

— Я твой Личный Охотник. А Суками ты Судей больше не зови. Кто — то из Братьев услышит — будет очень плохо, даже за жизнь твою не поручусь.

— А ты разве настучать не собираешься, Личный?

— Я — это я.

Снова затевать драку с гадом Виктором бесполезно, он сильнее. У меня осталась в запасе одна невинная чара, не колдовство, а так, фокус. Мы называем ее «ну ты же хочешь». Произносишь коротенький заговор над едой или питьем. Тот кто пробует заговоренное полминуты делает не то, что собирался, а то, что хочет на самом деле. Иногда очень смешно получается. Мне сейчас вовсе не смешно, но почему бы и нет? Узнаю напоследок про сокровенные желания Личных Охотников. Умирать — так с музыкой, мелочь, а приятно, хоть что-то свредничаю!

— Виктор? — прищурилась я, и заинтересованно оперлась на локти, потянувшись к мужчине. — Красивое имя. А что еще ты можешь о себе рассказать, чтобы не выдать судейских тайн?

Он обиделся, но сдержался, только сглотнул. И начал гудеть про то, где родился и учился. Что и требовалось доказать! Под урчание раскатистого баса я спокойненько и незаметно произнесла заговор над витенькиной чашкой.

— Да пожалуй, и все. — закончил он, и отхлебнул кофе. — Остальное — интимные подробности, о них я говорить не готов.

Я спрятала ухмылку за своей чашкой, с удовольствием сьорбнула.

— Точно не готов?

Хлебнула еще глоточек, поставила чашку и сунула руку под стол. Скользнула по брюкам, ловко расстегнула ширинку, отодвинула трусы. Его член начал быстро наливаться и твердеть, а я гладила, легонечко тыкала ногтями, обхватлывала, сжимала, терла и гладила снова. Эх, почему нельзя залезть под стол! Однако, какой он! Если так пойдет дальше, я потеряю голову и все-таки залезу!

Виктор вздрогнул совсем незаметно, в первую секунду. Мгновенно овладел собой, и продолжал смаковать свой большой латте. Судя по заметной только мне дрожи губ, и по-звериному дергавшимся ноздрям, кофе был просто охуительный! По пальцам потекло горячее, действие заговора кончилось. Не поднимая глаз, я свободной рукой зашарила по столу. Уронила стакан с салфетками, все — таки вытянула одну, и лихорадочно обтирала руку под столом.

— Я думал, так только тинейджеры делают. — задумчиво сказал Виктор — Ты правда как ребенок, Люб. Неужели тебе твои не говорили, что нас с первых дней учат бороться в первую очередь с отравителями? Знаешь, как мы следим за едой во время трапезы? Конечно, я заметил твои детские хитрости, и поменял чашки. Знал бы, что ты так… я бы не стал. Извини.

Я сроду не плакала такими крупными слезами. Они плюхались на стол, как водяные бомбы. И так стыдно мне тоже не было еще никогда. Я попыталась перестать реветь, и разрыдалась в голос.

— Пошли. — он чуть ли не под мышки поднял меня из-за стола и повел –

— Куда? — взвыла я.

— Просто отсюда. Кафе — не место для таких сцен.

В том же самом скверике, он попытался отпоить меня минералкой, потом валерьянкой, но я, похоже, решила умереть от слез. Когда Виктор колданул что-то, и тоже не подействовало, он растерялся.

— Перестань, ну? Что случилось-то?! Успокойся, ты же ведьма!

— Ты не поймешь! — пробулькала я — Это Сглаз! Он судьбоносный, он… а ты его сорвал! — тут ко мне вернулось отчетливое ощущение его члена в руке, и я снова захлебнулась слезами и соплями.

Судья взял меня за виски и повернул к себе, будто голову собирался оторвать. Уставился в глаза и заговорил, на каком — то птичьем языке. Я видела как, его брови сходятся в линию, потом удивленно взлетают под лоб. На щеки рваными пятнами пополз румянец, глаза округлились. Он оттолкнул меня, и отвернулся.

Я уже почти справилась с собой, но теперь с ним творилось странное. Мы дышали, как две загнанные лошади.

— Пошла прочь. — его голос звучал, как из могилы.

— Мы же ждем Конвой. — ляпнула я.

— Это я жду Конвой, мне с ним и объясняться. Тебе с Конвоем общаться не советую. Сил на Сглаз у тебя не осталось. Я сам нашлю Сглаз на садистку.

— Ты…. Ты врешь… Зач-чем тебе это…

— Судьи не врут. — гулко бухнул он, и негромко добавил — …. ну, так нас учили. Я обещаю выполнить Сглаз точно как следует. А тебе лучше уйти.

— Но…

— Я взломал твою память. Видел все, что ты видела в дупле. Про Сглаз все понятно, не выполнить его нельзя.

— Ты… видел… ВСЕ? — в горле у меня пересохло, я сама не слышала своего вопроса. Но Виктор услышал.

— Взлом памяти не фильтрует информацию. Я видел все. Уходи, дура! Быстрее!!!

Судья не обманул. Я проконтролировала, несмотря на то, что ощущала себя сломанной игрушкой. Выждав пару часов, наведалась в офис жертвы сглаза. Не помню, под каким предлогом заглянула, типа «вы не знаете, «Энергосервис» в каком офисе?» Все уточнила, но неважно это, как и многое другое в печальной земной жизни. Цель достигнута. Я поймала взгляд бабы-садистки и удостоверилась — сглаз сработал. Мы, ведьмы, умеем с гарантией определять — сглазили человека или нет, а как это делаем — не скажу. Судья даже слегка перестарался, расфигачил Наталью Олеговну фундаментально, пару лет «подновлять» Сглаз не придется. Честный какой, Сука. Дело сделано, мир от маньяка спасен. Глаза бы мои на этот мир не глядели! Слишком больно после поражения, слишком больно. Я вообще не соображала, чувствовала все как сквозь вату. Отвращение вызывали люди, звуки, деревья. Бежать, бежать от горячего стыда и… от ощущения утраты. Меня не волновало, насколько сильно ударит по моей карьере ведьмы сегодняшний разгром. Мне было безразлично, что скажет Бабка, как меня накажут за то что попалась Судье и провалила Первый Сглаз. Даже если вышвырнут из сообщества Ведьм, лишат колдовских сил — что с того? Суета это все. А не суета — лишь палящий стыд и ощущение утраты. Спроси, что именно я потеряла — не смогла бы ответить. Но то, что жизнь без этого «сама не знаю чего» — не жизнь, а мутный кисель, я знала так же твердо, как размер своей груди. Я разлетелась на куски.

В состоянии готовальни заявилась к Варьке. С порога потребовала, чтобы она сию секунду отвезла меня в Ащериху, мне вкрай надо побыть одной.

Подруга погасила сияющие любопытством зенки, проглотила плясавшие на губах вопросы, и притворилась (с немалым, надо сказать, трудом) что и не собиралась виснуть у меня на шее.

— В Ащериху? Да с тобой, Любка, хоть на край света! Ты Бабке когда должна сообщать результаты?

— Никогда. Это ж Бабка. Сама все узнает. Одевайся.

Мы молчали до самой Ащерихи. А в деревне мне полегчало. Увидела унылую серую улицу, черный гребень ельника поодаль, мой старый дом — и немножко отпустило. Дом темной скалой торчал на самом краю… нет, даже не деревни. На краю реальности и потустороннего бреда. Он ждал меня. Одну меня. Я бы и Варьку с собой не взяла, да машину водить не умею.

Только забившись в самый темный угол самой темной комнаты, завернувшись в черные теткины простыни, я, может быть, пойму, как жить дальше.

Мы вошли в скрипящую половицами тьму, дверь хлопнула, и к моей спине прижалось горячее варькино тело. Рот, соски, низ живота моей красавицы пылали, не оставляя места сомнениям.

— Лю-юбочка-а… — варькин шепот заполнил весь воздух, она шептала как будто со всех сторон сразу — Я обещала научить тебя как нам веселиться, чтобы Бабка не узнала… Прежде всего, надо ночь правильно выбрать, есть такие, особенные. И сегодня — она. Сегодня Бабка не почует.

Варька ловко дернула вниз мою блузку, язык искусительницы заходил по голым плечам, . Руки змеями скользнули по бедрам и воткнулись между моих ног.

— Аууу! — застонала Варька. — Любонька, милая, мякенькая моя, я чуть с ума не сошла! Я же каждую минуту чуяла, как ты меня хочешь! Я тебя выпью по глоточку!

— Варь. — я вынула ее пальцы из… ну, вобщем, откуда вынула оттуда и вынула! и подтянула трусы. — Не могу сегодня. Я провалила Сглаз.