Если поначалу Марианна и не думала открывать, кому бы то ни было свою, в полном смысле этого слова, неправдоподобную историю, то теперь, слушая такую милую, искреннюю речь новой знакомой, поняла, что с этими людьми можно быть откровенной. Она с удивлением понимала, что это люди редкой доброты и что встреча с ними – подарок судьбы. В душе Марианны зародилась надежда. И как только радушная хозяйка усадила её в мягкое кресло у окна, закрытого солнцезащитными шторами, подкатила столик на колёсиках с такой заманчивой индийской едой, включила освежитель, наполнивший комнату струями прохладного воздуха, Марианна, стараясь быть спокойной, рассказала Тангам всё, что с ней приключилось за эти злосчастные несколько дней, не умолчав и о том, что после глупой, пустяшной ссоры её муж Луис, всю жизнь не любивший воду, не умевший по-настоящему плавать, так дико, так жестоко прервал их путешествие, к которому они оба долго готовились, о котором давно мечтали… Рассказывая о своём визите в консульство, Марианна не удержалась, опять разволновалась, заплакала. Увидев такое, добрая старушка аптекарша запретила ей продолжать. Действительно, всё, о чём рассказала Марианна, больше походило на какой-то ужасный фильм с невероятными превращениями, обидами и смертями. Самоубийство же Луиса было настолько необъяснимо, настолько загадочно, что Тангам высказала такое предположение:
– Очевидно, ваш муж психически заболел. Поверьте моему опыту, здоровый человек никогда не кинется в объятия смерти, здоровый инстинкт самосохранения удержит его. А у вашего мужа, – Тангам перекрестилась, – даже не было для такого решительного шага никаких побудительных причин. Вы уверены, что всё было именно так, как вам сообщили? – вдруг спросила она. И добавила медленно, как бы что-то обдумывая: – Ведь вы сами, своими глазами не видели, как он кинулся в воду?…
– Что вы этим хотите сказать? – насторожилась Марианна.
– Я хочу этим сказать, – отчеканивая каждое слово, проговорила Тангам, – что если ваш муж был психически здоров, а вы уверены, что это именно так, – то такой случай требует самого тщательного расследования. Вы настаиваете на том, что у него не было серьёзных причин для такого отчаянного шага? Ну, семейная ссора. Ну, ревность… Нет, не получается. Или вы что-то недосказываете, либо это загадка для опытных детективов. Если только, повторяю, он не был психически болен, о чём, кстати, вы, Марианна, могли и не знать. Беда эта зарождается глубоко в мозгу, её трудно заметить, на начальной стадии даже порой невозможно распознать. Я не врач, вы знаете, но очень хорошо знаю, что такое душевная болезнь, как она подкрадывается и как поражает человека.
Внимательно слушавшая Марианна вопросительно посмотрела на собеседницу. Тангам была бледна, губы её дрожали.
– Да, – проговорила она после долгого молчания, – к несчастью, я знаю об этом не по книгам… А по собственному опыту.
– Что у вас случилось?… Кто?… – прошептала Марианна, чувствуя, что разговор коснулся самого сокровенного в жизни этой семьи, на первый взгляд такой процветающей, такой благополучной!…
– Да, – повторила упавшим голосом Тангам, – знаю, знаю, по собственному горькому опыту. Вот уже десять лет, как болен мой сын Джавахарлал, и никакие лекарства ему не помогают и не помогут никогда.
– Расскажите, – попросила Марианна. Она почувствовала в старой женщине родственную душу и подумала, что, может быть, такая исповедь облегчит её страдания, а вдруг она, Марианна, найдёт способ чем-то помочь или хотя бы утешить бедную женщину, протянувшую ей, Марианне, руку, может быть, в самую трудную минуту её жизни. Если бы не она, разве сидела бы сейчас Марианна в этом кресле – успокоенная, отдохнувшая, ведь, не попади она к этим аптекарям, ещё неизвестно, чем бы мог кончиться её обморок.
Тангам долго молчала, глубоко задумавшись и не зная, с чего начать. Марианне было понятно это молчание: несчастная мать редко высказывала, кому бы то ни было своё горе. Марианна не торопила её.
Солнце приближалось к закату, и в комнате воцарился успокоительный, мягкий полумрак. Женщины сидели друг против друга, пили лёгкое прохладное вино, и их сердца наполняли взаимная симпатия, взаимопонимание, так необходимое людям.
– Ах, да, – встрепенулась Тангам, – я же хотела показать вам своих детей! – Она легко встала, подошла к книжному шкафу и достала из ящика несколько фотографий. «Вот это – моя старшая дочь, я родила её, когда мне было шестнадцать лет. Она похожа на вас, не правда ли?» Марианна смутилась – молодая индуска с ярким пятнышком на лбу, с гладко зачёсанными волосами была слишком красива, голубое сари с чёрными слониками лёгкими складками облегало тонкие бёдра, тёмные изящные руки перехвачены браслетами. С других карточек смотрели весёлые детские белозубые рожицы. Вот они – все трое – с велосипедами, а вот три тоненькие чёрные фигурки у воды, вокруг огромные надувные игрушки, вот они залезли на ветвистое дерево, каждый примостился на отдельной ветке, хохочут. А вот два друга – мальчик присел на корточки и крепко обнимает за шею большую пятнистую собаку.
Лёгкий стук в дверь заставил обеих женщин оглянуться. В комнату вошёл старый аптекарь, извинился, что помешал, подошёл к Марианне, измерил, сверяясь с часами, её пульс. Пульс был нормальный. Тангам не пригласила мужа задержаться и присоединиться к ним, и старик быстро удалился, пожелав обеим женщинам спокойной ночи. Как только они остались одни, Тангам взяла последнюю карточку, которую держала рубашкой кверху, взглянула на фотографию и передала её Марианне.
– Это Джавахарлал, – тихо пояснила Тангам, – когда ему было двадцать лет. Сейчас ему тридцать. А беда случилась десять лет назад, когда ему было двадцать…
Марианна, не отрывая глаз, смотрела на фотографию большеглазого юноши, узкоплечего, но стройного. Юноша стоял, прислонившись к какому-то камню, в небрежной позе, ветер растрепал его пышные волосы, губы были сжаты, но всё лицо светилось улыбкой, задором. Что ж, десять лет – срок немалый. В молодом человеке на фотографии нельзя было узнать того, кого Марианна увидела час назад за аптечной стойкой, ему можно было дать сорок и больше лет, тёмное лицо было похоже на маску, с застывшим на ней капризным выражением. Он не обратил никакого внимания на Марианну, не ответил на слова матери о том, чтобы проводить Марианну до дому, как будто обращались не к нему. Видно, был этот Джавахарлал из породы молчунов, и его мать не ждала от него ответа. Всё это промелькнуло в голове Марианны, а Тангам тем временем начала свой печальный рассказ:
– Они учились в одном классе, были дружны, как обычно бывают, дружны дети. Правда, наблюдательные их подружки и товарищи с малых лет дразнили их «женихом и невестой». Но могла ли я принимать эти дразнилки, эти исконно детские «тили-тили-тесто», всерьёз? Ах, если бы я знала, чем всё это кончится, я схватила бы своего ребёнка и унесла на край света! Но так устроена жизнь, что нам не дано знать, что с нами будет завтра…
– О, да! – горячо отозвалась Марианна. – Если бы знать, где нам суждено упасть…
– Вот, вот, если бы знать! А тогда – ни я, ни муж не обращали никакого внимания на эти детские отношения – такие естественные, что и сейчас, перебирая в стотысячный раз это прошлое, я не могу себя винить за невнимание к сыну, к его воспитанию. Да, я не видела ничего особенного в том, что мальчик ждёт свою соученицу после школы, несёт её портфель – мы всегда учили его быть предупредительным, помогать людям… Конечно, я замечала, что он краснеет и закипает гневом, если кто-то скажет о ней недоброе слово, а я иногда такое слово произносила. Мне уже тогда эта девочка не нравилась – дурнушка, училась плохо и воспитана была плохо, вернее совсем не воспитана, и поэтому вела себя не по-детски вызывающе, грубо. Помню, на родительских собраниях учителя жаловались на её неряшливость, невнимание, нежелание учиться. Помню, даже учителя отмечали, что она своей болтовнёй, своими выходками на уроках мешает другим, и моему Джаву. Но посудите, Марианна, могла ли я принимать всерьёз эти детские шалости, эти детские влюблённости, с кем этого не бывало?… После школы она вроде бы хотела куда-то поступать, но никуда не поступила, а Джав прекрасно сдал экзамены в медицинский институт и, как мне казалось, с головой ушёл в учебу. Но нет. Я ошиблась. Даже захватившие его занятия не отвлекли его от Рену – эту девчонку звали Рену. Даже начав учиться, он стал работать, устроился санитаром в прозектуре городской больницы. И в этом – кто бы смел ему препятствовать? Ведь это такая школа для будущего врача! Опять же я понимала, что молодому человеку нужны свободные деньги, и что он никогда не воспользуется деньгами родителей, чтобы повести девушку в кафе, в кино, на танцы, да и вообще, как мог самостоятельный юноша обходиться без денег? Вот если бы он, как говорится, сел родителям на шею, за это можно было бы упрекать и его, и родителей, которые воспитали своего сына эгоистом. Помнится, в то время ни для кого уже не было секретом, что дружба Джавахарлала и Рену успела перейти в другую, более серьёзную стадию, и я старалась находить в Рену что-то хорошее, так как видела в ней свою будущую невестку. Девушка была сильная, ловкая – и это было хорошо, будут здоровые дети, думала я; она небрежно одевалась, бегала в шортах, не желала носить сари – и это я оправдывала: не будет приставать к мужу с нарядами; в её семье полно детей – девять или десять, она росла без всякого внимания со стороны родителей – тоже неплохо: будет ценить заботу и внимание в семье мужа.
