«Мы отстали от передовых стран на 50-100 лет. Мы должны пробежать это расстояние в десять лет. Либо мы сделаем это, либо нас сомнут», — провозгласил Сталин в 1931 году на первой Всесоюзной конференции работников социалистической промышленности. В этом же русле стала рассматриваться и грандиозная программа перевооружения Военно-воздушных сил Красной армии, в результате чего планировался переход на принципиально новые самолеты на высокооктановом бензине. А вот его-то как раз и не хватало — бензин Б-70 никак не мог использоваться для тех 30 тысяч самолетов советских ВВС, которые должны были иметься в СССР к концу 1941 года. Заправлять эти самолеты, откровенно говоря, было нечем.

Шухов, скончавшийся в 1939 году, уже не мог знать печальной статистики за 1940 год: на советских нефтеперерабатывающих заводах было переработано 29 миллионов 414 тысяч тонн нефти, в результате выработано в том числе 883,6 тысячи тонн авиационного бензина, 3 миллиона 476,7 тысячи тонн автомобильного бензина, 5,6 миллиона тысяч керосина, 1 миллион 274 тысячи тонн лигроина, 1 миллион 459 тысяч тонн дизельного топлива, 413,2 тысячи тонн флотского мазута, 9,8 миллиона тонн топочного мазута, а также 1 миллион 469 тысяч тонн различных масел. Основной объем авиабензина был с низким октановым числом — от 70 до 74, а вот доля авиабензина Б-78 для новых самолетов Як-1, Як-3, МиГ-3, ЛаГГ-3, Ил-2, Ил-4, Пе-2 и других составляла лишь 4 %. Вот почему такую большую роль сыграла в снабжении Красной армии помощь союзников по ленд-лизу, что не раз подчеркивал маршал Георгий Константинович Жуков. За счет американской и британской помощи по ленд-лизу в общем было получено 1 миллион 117 тысяч тонн высокооктанового бензина, что примерно равнялось потребленному объему собственного производства этого топлива в СССР (1,1 миллиона тонн), произведенного преимущественно на импортном оборудовании^{243}.

Причины неприглядной ситуации в нефтепереработке лежат в том числе и в результатах той бакинской поездки Шухова, и в той обстановке, в которой она проходила. Тогда зачастую одной из весомых причин, заставлявших людей принимать ответственные решения, был страх. Страх обострился особенно после Шахтинского дела 1928 года и дела Промпартии (или «Инженерного центра») 1930 года, по итогам которых главными обвиняемыми во вредительстве в советской промышленности были объявлены старые инженерные кадры. Ряд инженеров и технических специалистов, «уличенных» еще и в шпионаже, были приговорены к расстрелу. В оборонной промышленности в результате репрессий число инженеров сократилось с десяти тысяч до шести тысяч человек.

Но ведь всех не поставишь к стенке, потому на исходе нэпа, по сути, началась массовая травля высококвалифицированных специалистов — так называемых спецов, к которым прежде всего относился Шухов. Вредители были повсюду — такая мысль успешно внедрялась в умы пролетариата с высоких и малых трибун, на митингах и собраниях, со страниц газет. Свою роль в этом процессе сыграл и Владимир Маяковский, писавший в 1928 году:

В это время Сталин провозглашает: «Нельзя считать случайностью так называемое шахтинское дело. «Шахтинцы» сидят теперь во всех отраслях нашей промышленности. Многие из них выловлены, но далеко еще не все выловлены. Вредительство буржуазной интеллигенции есть одна из самых опасных форм сопротивления против развивающегося социализма. Вредительство тем более опасно, что оно связано с международным капиталом»^{244}. Старые инженерные кадры опасны еще и вот почему — они хоть на словах и за советскую власть, и производят хорошее впечатление, но втайне мечтают о реставрации капитализма, тонко и скрытно занимаются саботажем, исповедуя узкую корпоративность, морочат голову молодым коммунистическим кадрам, суют палки в колеса, стремясь любой ценой сорвать выполнение планов первой пятилетки.

С опаской относились к спецам и в нефтяной промышленности, во время нэпа их еще терпели: «Надо сказать честно, что без спецов мы пока работать не можем. Нефтяников-спецов осталось очень немного, многие уже повымерли. Мы понимаем, что спецы — среда, которая крепко держится за свои навыки, которая думает, что без них мы не обойдемся, и бывают правы. Поэтому не нужно ерепениться, а немного подучиться…»^{245} Но пока терпели, уже строили планы по их устранению. В воспаленном мозгу сотрудников ОГПУ рождались разветвленные схемы, соединявшие воедино советских инженеров-вредителей с живущими за границей бывшими владельцами нефтепромыслов — Нобелями и Лианозовыми, компаниями «Стандард ойл» и «Шелл», английским Генеральным штабом.

В связи с бакинской поездкой Шухова чрезвычайно интересным представляется тот факт, что в нефтяной отрасли главным проявлением вредительства в это время называлась задержка внедрения крекинга. А это уже готовое обвинение против старого инженера. Кроме того, на одном из процессов вредительством был назван и неверный выбор направления магистральных нефтепроводов: «Они [вредители] намеренно скривили их направление на Батум и Туапсе вместо Новороссийска и Поти». Шухов, как руководитель экспертной комиссии Госплана, нес прямую ответственность за «скривление» нефтепровода. Кроме этого, старые инженеры-нефтяники подозревались еще и в умышленной дезинформации о запасах нефти в Баку, Грозном и Эмбе.

Навязываемая сверху теория непрекращающейся классовой борьбы, которая к тому же и обострялась с приближением коммунизма, породила недоверие между старыми «буржуазными» и новыми «коммунистическими» кадрами, которое было взаимным, о чем свидетельствуют все те же бакинские записки Шухова, в которых он прямо говорит об этом.

То, что Шухов починил аппаратуру для крекинга в Баку, спасло его от неминуемой расправы. И в этом нет сомнения, ибо к 1931 году уже осудили, например, профессора Императорского московского технического училища Николая Францевича Чарновского — видного ученого в области технологии металлов, в 1938 году его расстреляют. За вредительство был осужден Лазарь Германович Рабинович, горный инженер, бывший депутат Государственной думы и председатель промышленной секции Госплана СССР. В 1929 году расстреляли крупнейшего специалиста в области экономики горного дела, инженера, консультанта Госплана СССР, участника составления плана ГОЭЛРО Петра Акимовича Пальчинского, Героя Труда, как и Шухов. И это лишь несколько известных имен, можно себе представить, какие невосполнимые потери понесла русская инженерная мысль в 1920—1930-е годы.

Решение советского правительства закупать оборудование для крекинга на Западе избавило Шухова от вполне предсказуемых осложнений в судьбе. Он сосредоточил свои усилия в новой области, связанной с другим видом топлива — природным газом. Владимир Григорьевич проектирует типовые проекты хранилищ природного газа объемом до 100 тысяч кубических метров, в 1934 году в составе авторского коллектива он получает свидетельства на подушку для уплотнительных приспособлений к поршням сухих газгольдеров (свидетельство СССР № 37656) и и в 1938-м за приспособление для прижатия к стене резервуара уплотнительных колец для поршней сухих газгольдеров (свидетельство СССР № 39038).