Строительство нефтепровода Грозный — Туапсе можно назвать семейным делом Шуховых — в нем участвовал сын ученого, Сергей, сотрудник Государственного исследовательского нефтяного института (ГИНИ), организованного в 1925 году в Москве при ВСНХ СССР. Институт создал и возглавил Иван Михайлович Губкин. Это было головное научное учреждение в области нефти в СССР. Шухов принимал участие в проектировании здания института на Большой Калужской улице{232}. Силами института решено было построить опытный участок будущего нефтепровода в Москве в 1925 году, для испытаний которого привезли образцы нефти из Баку и Грозного. В лаборатории ГИНИ также была создана и действующая модель трубопровода.
Сооружение нефтепровода в Туапсе началось 2 марта 1927 года, оно включало в себя и возведение нефтеперерабатывающего завода. Если для самого нефтепровода применялось все отечественное, в том числе и 10-дюймовые стальные трубы, и насосное оборудование, то строительную технику пришлось закупать за рубежом, на что ушло немало времени и средств. Пока экскаваторы дошли, все делалось вручную — рабочие лопатами копали траншеи, а трубы, привезенные гужевым транспортом, опускали в вырытые ямы с помощью веревок. Так проложили почти половину маршрута. Неудивительно, что газеты вовсю писали об ударной стройке первого советского магистрального нефтепровода. Ударная — значит киркой и лопатой. Но были и объективные причины для гордости — впервые в мире трубы соединялись электродуговой сваркой.
В рамках создания нефтепровода Шухов проектировал листовые клепаные цилиндры мешалок для керосинового завода в Грозном, резервуары, стропила, мосты для нефтепроводов, мост через реку Сунджу. Ряд зданий, обслуживавших нефтепровод, были также спроектированы архитектором Капитоном Дулиным. В основном строительство закончилось к концу 1927 года, сам же нефтепровод должны были сдать (традиция того времени) к празднику — 7 ноября 1928 года. Так и вышло: в «красный день календаря» нефтепровод был торжественно пущен, в этот день заработал и нефтяной пирс Туапсе. А первая грозненская нефть наполнила туапсинские резервуары 5 декабря 1928 года.
Но Шухова на этом празднике жизни не было и быть не могло — в октябре 1928 года у него случился инсульт. Произошло все дома во время обеда 16-го числа, когда Владимиру Григорьевичу стало плохо — отнялась левая рука. Врачи поставили диагноз: кровоизлияние как следствие переутомления и истощения сил. 75-летний ученый надорвался. Ему прописали длительный отдых и полный отказ от какой-либо работы, в том числе и от чтения. Советом врачей подлечиться в Кисловодске Шухов пренебрег, как и предупреждением, что избранный им ритм жизни в его возрасте следует серьезно пересмотреть — годы-то уже не те! Но похоже, что у Шухова свой взгляд на то, чем и как ему заниматься. Он лучше знает, ведь столько работы его ждет, сколько дел пришлось отложить… Жена Анна Николаевна выхаживает его, общая слабость, отсутствие аппетита, приступы болезни — все это на некоторое время заставляет Шухова взять паузу в творчестве, даже читать ему разрешено совсем немного. Дневник он не ведет — без сил, да и писать-то не о чем, работы-то нет…
Свою роль в ухудшении здоровья неутомимого изобретателя сыграли, по всей видимости, отнюдь не творческие неудачи в поиске оптимальных инженерных решений. Еще в 1925 году бывшая «Строительная контора Бари» была соединена с заводом «Парострой», что было расценено Шуховым как уничтожение конторы. Свое несогласие с предпринимавшимися попытками объединения ставшей для него родной конторы с различными организациями Шухов открыто высказывал и позже, писал разные записки, доказывающие нецелесообразность предстоящих изменений{233}. Иногда к его мнению прислушивались, а порой просто игнорировали. Так, в 1930 году контора стала подразделением вновь созданного треста «Стальмост». Шухов тяжело переживал неудачные реформы, вредившие делу и с организационной, и с экономической точки зрения.
Оклемался Владимир Григорьевич лишь к весне 1929 года. А тут как раз предложение от советской власти поступило — передать все патенты на котлы безвозмездно родному государству. Здесь надобно вспомнить, что в 1926 году Шухов получил патенты на водотрубный котел, № 1097 от 27 февраля 1926 года взамен привилегии от 1913 года, на водотрубный паровой котел, № 1596 от 31 августа 1926 года, на воздушный экономайзер, № 2520 от 31 марта 1927 года, на устройство для выпуска жидкости из сосудов с меньшим давлением в среду с большим давлением, с соавторами, № 4902 от 31 марта 1927 года. В Архиве Академии наук хранится договор национализации патентов Шухова, согласно которому изобретатель передает Машинотресту безвозмездно право на «исключительное в СССР изготовление и сбыт означенных котлов в течение всего времени… одновременно отказываясь от права непосредственного осуществления означенных изобретений»{234}.
Предложение это было того рода, от которых не отказываются. Почему именно котлы понадобились от Шухова в виде подарка — вполне понятно, ибо это было на тот момент одно из самых востребованных его изобретений. Статистика утверждает, что в одном лишь только 1927 году завод «Парострой» выпустил 351 котел Шухова, в 1929 году — 369 котлов, в 1930-м — 588 котлов, в 1931 году — 606 котлов. Столь высокие темпы были связаны с осуществлением в это время первой пятилетки (1928–1933), которую выполнили за четыре года и три месяца. По всей стране развернулось строительство предприятий тяжелой индустрии, которой как воздух необходимы были шуховские паровые котлы. Сам Шухов принимал участие в проектировании так называемых гигантов первых пятилеток — огромных металлургических заводов, в том числе мартеновских цехов Кузнецкого, Ижевского, Верх-Исетского, Таганрогского, Запорожского, Пермского заводов, «Азовстали». Имя Шухова связано с проектированием Челябинского тракторного завода, Харьковского паровозостроительного и других заводов{235}.
Работа над проектами для Магнитки и Кузнецкстроя отняла у Шухова немало сил и времени — число необходимых чертежей исчислялось сотнями. Шухову пришлось отстаивать свою правоту в долгих спорах с зарубежными консультантами, к услугам которых вынуждено было прибегнуть советское правительство. «Проверка американцами наших расчетов и чертежей Кузнецкого строительства», — отмечает он в дневнике 2 августа 1930 года. А через три дня: «Сердечный припадок». Несмотря на плохое самочувствие, Владимир Григорьевич работу не откладывает, 6 августа он пишет: «Американцы настаивают на поправках нашего проекта Кузбасса. Требуют изменения колонн, верхних связей, оснований и т. д. Особые требования предъявляют к жесткости секций длиной 60 метров»{236}.
Главный инженер Кузнецкстроя Иван Бардин позднее вспоминал: «Мне посчастливилось самому в период постройки Кузнецкого завода пользоваться советами Владимира Григорьевича и работами созданной им проектной конторы на Кривоколенном переулке. Несмотря на свой возраст, Владимир Григорьевич всегда принимал личное участие даже в разработке рабочих чертежей мартеновского цеха Кузнецкого завода. Небезынтересна краткая характеристика темпа и качества проектирования этого сооружения, выполненного под руководством Владимира Григорьевича без какой-либо иностранной помощи, так как американские консультанты приехали лишь тогда, когда не только были уже готовы рабочие чертежи, но даже были изготовлены основные колонны, и им пришлось согласиться с проектом «Паростроя». Это мартеновское здание по количеству печей, по их размерам и тоннажу являлось в те времена первым в мире. К проекту приступили в августе 1929 года, рабочие чертежи стали получаться в июне 1930 года. Четыре печи вместе со зданием на шесть печей были готовы в сентябре 1932 года, и первая печь дала первую плавку. Здание было значительно экономнее последующих мартеновских цехов других заводов, спроектированных под руководством американцев. Оно было рассчитано сразу на двойную осадку и в эксплуатации не потребовало никакого укрепления подкрановых балок и колонн. В последующей эксплуатации в суровых условиях сибирской зимы это здание показало себя исключительно хорошо, не потребовав никаких дополнительных реконструкций. По производству стали в одном здании цех, спроектированный конторой Шухова, не имеет себе равных в мире. Этим всем мы обязаны громаднейшему опыту, знаниям, трудолюбию, исключительной скромности этого великого инженера и созданной им школе. Забыть такие заслуги и не изучить все оттенки его творческой жизни нельзя, надо на них учиться»{237}.
