Черно-белые фотографии не передают красоты и изящества жены Шухова, но ведь в ту эпоху были другие стандарты привлекательности. Лицо ее довольно крупное, мощный нос, большие глаза. На одной из фотографий — селфи по-сегодняшнему, а тогда просто стереофотоснимке, выполненном при помощи автосъемки в 1910-х годах, мы видим благостные лица супругов Шуховых, но у Владимира Григорьевича все-таки немного лукавый взгляд… Тем не менее ревность его имела свои глубокие психологические причины, особенно учитывая то (если верить сыну), что супруга не давала поводов к этому. Но ведь и Наталья Николаевна Гончарова также поводов вроде бы не давала (так, легкий флирт с Дантесом), но кончилось все плохо…

Как говорил Яго, обращаясь к Отелло:

Кстати, Владимир Григорьевич звал свою супругу «Ягочка», странное прозвище, согласитесь. Ведь Яго — коварный обманщик, плетущий сети заговора против своего хозяина мавра Отелло. И хотя нередко игривое обращение к любимой супруге лишь отражает специфическое чувство юмора мужа, но в каждой шутке есть доля правды. Звал же Чехов свою (совсем не чужую Шухову) жену Книппершу и «замухрышкой», и «актрисулькой», и «милой моей собакой», а также «змеей» и «крокодилом души моей». В вопросе придумывания оригинальных эпитетов Антон Павлович мог дать Владимиру Григорьевичу фору, оно и понятно — писатель!

Александр Сергеевич Пушкин писал, что «главная трагедия Отелло не в том, что он ревнив, а в том, что он слишком доверчив!». Причиной ревности психологи называют неуверенность в своих силах. Есть даже такой термин — «синдром Отелло», обозначающий патологическую ревнивость, сопровождающуюся различными побочными явлениями, не украшающими семейную жизнь. Как правило, ревность побуждена комплексом неполноценности, имеющим корни в детских годах того, кто ревнует. Откуда это у Шухова — человека, живущего по распорядку, исполненного повышенной требовательности прежде всего к самому себе, а потом уж и к окружающим? Вероятно, причиной сему опять же главенствующая роль матери в семье, исказившая у подрастающего Володи представления о принятых на первый взгляд основах общения супругов. Не равноправное поведение мужа и жены, базирующееся на взаимоуважении, а подчинение одного другому, сравнимое с собственническим инстинктом. А вместо доверия к другу — подозрительность, мнительность, нескрываемое раздражение кажущимися неудачами супруга, которое в глазах совершенно постороннего наблюдателя выглядит банальным предлогом поскандалить и лишний раз унизить человека.

Володе Шухову как единственному сыну наверняка с детства внушали его особенность. Соответствующим было и его представление о собственной персоне. Но за внешней собранностью и сосредоточенностью (бросающейся в глаза на фотографиях), без которых он не мог бы заниматься любимым инженерным делом, скрываются ранимость и впечатлительность, повышенная чувствительность и тревожность к любым масштабным изменениям в судьбе. Шухов с таким трудом добивался своего личного счастья, сначала будучи вынужденным порвать с Книппер, затем жить без благословения с Мединцевой, что априори боялся, страшился потерять достигнутого благополучия. Все это вызвало у него что-то наподобие фобии — той же ревности. Свои переживания, будь он гуманитарием, Шухов мог бы доверить бумаге или холсту. Но он-то был не художником, не актером, а технарем до мозга и костей, а точнее сказать, технократом.

Вот почему такими странными нам кажутся воспоминания его сына о припадках необоснованной ревности. Как это на первый взгляд не похоже на Шухова, которого называли даже человеком-фабрикой — сравнение, прямо скажем, нелестное (он даже Лермонтова ценил за «способность к аналитическому мышлению»). Можно подумать, что у Шухова вместо сердца — паровой водотрубный котел. А он такой же живой человек, на чьих плечах лежит огромная ноша — талант, вынести которую всю жизнь дано далеко не каждому. И он сам это осознавал, потому и воспитал в себе завидное трудолюбие. Шухов не скрывал, что жизнь его отнюдь не легка. «Ты не знаешь, как это трудно, — говорил он своему внуку Феде, — надо думать, все время думать, днем и ночью, и все время придумывать новое, иначе тебя жизнь отбросит»^{100}. Но отсюда же и весьма специфические требования к женщине, выбранной им в спутницы жизни раз и навсегда. Как мы знаем, Владимир Григорьевич не скрывал мнения, что женщина — своего рода прилагательное к мужчине, украшающее его жизнь. Он твердо решил, что его жена будет украшать только его. А тут что же — еще какой-то араб со своими фамильными ценностями, Гаврилов, с которым они съели не один пуд соли в Баку, и все туда же: оказывают Анне Николаевне свое расположение, внимание, в котором она же и виновата! Можно подумать, что сам Шухов не дарит ей драгоценностей. Да он даже усадьбу ей готов купить под Москвой, просто руки никак не дойдут: все работа да работа, резервуары, насосы, котлы… Лишь в 1916 году Шухов серьезно озаботится покупкой загородной недвижимости, но вскоре будет уже не до этого.

«Моя личная жизнь и жизнь и судьба конторы были одно целое», — признавался на склоне лет Владимир Григорьевич. Более того, работа, что очевидно, заслонила ему личную жизнь, а быть может, и заменила ее. Те принципы, которыми он руководствовался в своей инженерной деятельности, Шухов пытался применить, строя свою семью, свой большой дом. А напряжение умственных и физических сил в его работе было большим: «Риск при выполнении заказа исключался. Разрушение конструкции — это не только убытки конторы, но и потеря моего инженерного авторитета, потеря возможности самостоятельного творчества, а значит, конец творческой жизни»^{101}. Но жить без творчества он не мог, оно и составляло смысл существования изобретателя.

Все он сумел разложить по полочкам и на работе, и дома, как в буквальном, так и в переносном смысле. Мог взять с закрытыми глазами любую понадобившуюся вещь, книгу, журнал, тетрадь. Как пишет сын Сергей, «во всем у него царил безупречный порядок, во всем чувствовался его творческий дух. Все вещи клались отцом как-то особенно логично, и даже трудно передать ту последовательность и мудрость, с которой он давал место каждой из них»^{102}. Скрупулезно все фиксируя и записывая в свои большие тетради мелким убористым почерком, он знал, где и что лежит (почерк, правда, весьма сложный, не очень разборчивый, что по отзывам архивистов препятствует окончательной расшифровке записей изобретателя). Но вот как просчитать верность супруги? Где найти такую универсальную формулу, применяемую во всех случаях жизни? Размышления одолевали Шухова и уж конечно мешали налаженному десятилетиями умственному изобретательскому труду.

Так любовь к жене у Шухова постепенно срослась с ревностью, родив причудливый и довольно распространенный у нас плод мичуринской агробиологии. Нездоровое представление о женской верности приводило к тому, что любые предпринимаемые супругой самостоятельные шаги означали для изобретателя путь к ее возможной измене. Не будем забывать и о разнице в возрасте, что также могло способствовать все чаще проявляющейся с годами подозрительности Шухова в отношении обожаемой Анны Николаевны.

Вот и убеждаемся мы еще раз, что быть супругой гения, гиганта мысли — дело непростое. Всю свою жизнь женщина полностью отдает мужу, в свою очередь, вынужденная подчинить мысли, слова, поступки служению его таланту. Он — главное, а она при нем. Так было и в брачном союзе Софьи Андреевны и Льва Николаевича Толстых. Правда, в этом известном случае жена еще и в буквальном смысле выполняла роль технического персонала, переписывая по пять раз на дню все, что сочинил автор «Войны и мира», руководила издательскими делами. Но жена Шухова не могла же чертить или считать в помощь супругу — это мужское дело. Кстати, Владимир Григорьевич так и считал — «женщина-инженер», что может быть нелепее?