Но с годами потребность в покое усиливалась; всё же король — очень стрессовая «профессия». Поэтому Людвиг очень болезненно реагировал, когда его планы на уединенный отдых нарушались. Биограф короля Жак Банвиль пишет: «Путешествуя по Франции под именем графа Берга, Людвиг И в Париже запросто посещал театры, музеи и даже ездил по городу на омнибусе. <…> В 1875 году он инкогнито едет в Реймс[110] с целью посетить знаменитый собор. Но народ узнал о его приезде, и когда он, долго пробыв в соборе, вышел оттуда полный размышлений, собравшаяся толпа устроила ему шумную овацию, которая, несмотря на всю ее сердечность, была такой дисгармонией с настроением Людвига, что он на другой же день покинул город»^{139}.

Примерно то же приключилось и во время путешествия короля с Кайнцем в Швейцарию. Как только пароход причалил в Бруннене, с берега раздались овации, и Людвиг увидел, что вся набережная запружена народом, ожидающим, когда он сойдет на берег. Это был удар для желающего покоя и максимального уединения «маркиза Саверни». Решено было высадиться в более отдаленном месте и уже оттуда добраться до заранее приготовленного к приезду путешественников скромного отеля. Но оказалось, что и там их уже поджидали толпы любопытных. Лишь через несколько дней королю и его спутникам удалось устроиться на уединенной частной вилле «Гутенберг» («Gutenberg»), имевшей вид простого швейцарского дома в окрестностях живописного озера, окруженного горами. Это было то, что нужно. Садовник, исполняющий на вилле также должность управляющего, рассказал русскому биографу Людвига II С. И. Лаврентьевой один весьма характерный эпизод: «Я был с королем на балконе; он дружески расспрашивал меня о том времени, что я провел в школе «Телля», и о моих школьных воспоминаниях, и о воспитании вообще, что его интересовало. Когда я, отвечая ему, употребил его королевский титул, он, быстро взглянув на меня, спросил: «Вы ведь господин Шмид?» — «Точно так, Ваше Величество!» — отвечал я. «Ну так прошу вас говорить и мне просто «mein Herr[111]». Я Majestät[112] только в Баварии. Заметьте это, любезный Шмид»^{140}.

И всё же король всегда оставался королем, тем более что он был воспитан в строгих традициях дворцового этикета, от которых не мог, даже если бы очень хотел, освободиться. Одна часть его души жаждала свободы, другая находилась в жестких тисках условностей церемониала. Парцифаль требовал простоты и непосредственности, Людовик XIV — поклонения и почитания. Именно этого не смог вовремя понять Йозеф Кайнц.

В первые дни «отпуска» Людвиг и Кайнц наслаждались покоем. В такие минуты король особенно нуждался в творческой подпитке со стороны нового друга. Мелодичный голос молодого актера, декламирующего бессмертные строки великих поэтов, был настоящим лекарством для страдающей души короля. На вилле «Гутенберг» к услугам Людвига была лодка, и он вдвоем с Кайнцем совершал ночные прогулки по озеру. Людвиг делился с другом обширными познаниями из истории Швейцарии; Кайнц читал монологи из «Вильгельма Телля». Но идиллия продолжалась недолго.

Кайнцу недоставало терпения и такта вынести испытание королевской дружбой. В какой-то момент он начал вести себя непочтительно и даже несколько вызывающе и в итоге перешагнул ту грань, которая отделяла непринужденность от фамильярности. Вначале Людвиг прощал ему всё. Но дисгармония усиливалась. Как всегда, сначала ослепленный и очарованный актером король стал постепенно освобождаться от романтической пелены на глазах. Кайнц начал открыто пренебрегать им. Однажды во время чудной лунной ночи Людвиг и Кайнц поплыли в Рютли[113], где, сойдя на берег и поддавшись магии места, король-романтик захотел послушать один из своих любимых монологов в исполнении Кайнца. Но актер демонстративно завернулся в плащ и, ни слова не говоря, преспокойно заснул на траве под деревом. Людвиг не захотел тревожить друга и даже поручил слуге остаться при спящем, а после его пробуждения сопроводить его обратно на виллу.

Тогда Кайнцу всё сошло с рук. Терпение короля переполнилось 11 июля, когда они снова поплыли в Рютли. По дороге Людвиг спросил, согласен ли Кайнц прочесть, наконец, обещанный монолог. Тот ответил утвердительно. По прибытии на место король, окинув восхищенным взглядом чудный пейзаж, озаренный луной, обернулся к Кайнцу и восторженно спросил: «Как это вам кажется?» — «Мерзко!» — услышал он в ответ. Людвиг пропустил мимо ушей столь откровенное хамство и напомнил актеру о монологе. «Я устал и не буду ничего декламировать!» — последовал дерзкий ответ. Ошеломленный король повернулся, быстро пошел к пристани и на вопрос слуги, надо ли ждать господина Дидье, сухо ответил: «Дидье устал, пусть отдохнет», — после чего уехал на виллу один…

На следующий день Людвиг, не дожидаясь Кайнца, отбыл в Люцерн, откуда через гофкурьера послал телеграмму, всё же вызывавшую актера для совместного возвращения в Мюнхен: несмотря на нанесенную обиду, Людвиг не хотел выставлять напоказ свое недовольство артистом. Однако в Баварию Кайнц возвращался уже в адъютантском вагоне.

При расставании на вокзале Людвиг обнял Кайнца и долго молча смотрел на него, словно пытаясь до конца понять его душу, казалось бы, близкую, но оказавшуюся такой чужой. Больше они уже никогда не встречались. Кайнц лишь получил от Людвига последнее прощальное письмо, исполненное не враждебности, а тихой грусти:

Впереди короля ждало уже полное одиночество…

Как не похоже по эмоциональному настрою было путешествие «графа фон Берга» в Париж в 1867 году на вояж «маркиза Саверни» в Швейцарию в 1881-м! Тогда Людвиг вернулся полный новых планов, вдохновленный и отдохнувший душой; теперь — угнетенный и подавленный. Тогда его сопровождал, можно сказать, ровня — блестящий вельможа, кутила и прожигатель жизни, друг детства граф фон Хольнштайн; теперь — молодой актер, человек из низов, которому настолько вскружило голову благоволение монаршей особы, что он возомнил себя чуть ли не выше всех. Но тогда у Людвига еще не было ни одного замка-убежища, а теперь, если считать Шахен, их имелось уже три и полным ходом шло строительство четвертого, обещавшего стать самым роскошным и великолепным, торжественным и величественным, настоящим воплощением абсолютной королевской власти. Для короля, только что фактически униженного своим подданным, это было особенно нужно.

Как мы уже говорили, замысел строительства «баварского Версаля» возник у Людвига II после посещения в 1867 году Версаля настоящего. Но тогда король был занят проектами Нойшванштайна и Линдерхофа и этот план не получил дальнейшего развития. В итоге Линдерхоф из «Версаля» превратился в «Малый Трианон», а мечта так и оставалась нереализованной.

К тому времени Людвиг уже сознательно расширял границы «параллельной Баварии». У него появились убежища в горах (Нойшванштайн и Шахен) и в лесах (Линдерхоф). Где же еще искать уединения, как не на острове, среди вод?

И в 1873 году король, воспользовавшись первым траншем из фонда Вельфов, купил самый большой остров на озере Кимзее. На Кимзее два больших острова — Херренин-зель (Herreninsel — Мужской остров), названный так потому, что в свое время на нем находился мужской монастырь августинцев[114], и Фрауенинзель (Fraueninsel — Женский остров), на котором и по сей день действует женский бенедиктинский монастырь. Король выбрал первый остров. Его территория, поросшая лесом, позволяла и построить большой дворец, и разбить регулярный французский парк. Кстати, соединив названия острова и самого озера, Людвиг «окрестил» свой новый замок-дворец — Херренкимзее.