Тем не менее многие биографы баварского короля и художники, обращающиеся к истории его жизни (в частности, уже упоминаемый нами Лукино Висконти), упорно считают их отношения любовными: Людвиг якобы полюбил свою прекрасную двоюродную тетушку, которая была восемью годами его старше; та была бы рада ответить ему взаимностью, но жизненные обстоятельства — Сиси вышла замуж за австрийского императора — сделали союз влюбленных невозможным, и эту трагедию каждый из них переживал всю последующую жизнь, так и не обретя счастья.
Но на самом деле всё было далеко не так просто.
Для начала сразу отбросим саму возможность существования любовного треугольника Людвиг II — Сиси — Франц Иосиф. Во-первых, императрица действительно очень любила своего двоюродного племянника, но как мать или старшая сестра, чувственности в ее отношении не было. Во-вторых, в год замужества Елизаветы Людвигу исполнилось лишь девять лет. Ее брак с австрийским императором никак не мог нанести племяннику, еще ребенку, серьезную сердечную рану. Некоторые источники вообще считают, что Людвиг и Елизавета познакомились в 1864 году. Однако эта дата вызывает большие сомнения; гораздо более правдоподобной является версия, что Елизавета была наперсницей детских игр Людвига. Стало быть, если принять версию о любви Людвига к тетке всерьез, то придется признать, что, повзрослев, он воспылал страстью к давно замужней женщине. Если бы речь шла о ком-то другом, то в данном обстоятельстве не было бы ничего невозможного. Но только не по отношению к Людвигу! Его набожность временами доходила до экзальтации. Он просто не мог позволить себе преступить Божьи заповеди (в свое время мы вернемся к этому вопросу). Таким образом, можно сделать вывод, что и со стороны Людвига II любовь к Елизавете также носила исключительно духовный, но никак не плотский характер: сначала мальчик любил в ней «прекрасную фею из сказки», затем юноша увидел в дальней родственнице единственную близкую душу.
Итак, любовь Людвига к Елизавете и Елизаветы к Людвигу — это взаимная привязанность двух одиноких сердец, не находивших понимания в своем окружении, а потому так страстно стремившихся к обществу друг друга. Это была дружба в самом высоком смысле слова. Поистине, иногда дружба бывает сильнее любви! Они были, можно сказать, одинаковыми: вкусы, пристрастия, отношение к жизни и людям — всё роднило их и позволяло общаться, понимая друг друга с полуслова. Ни тот, ни другая не могли больше никому открыться с такой полнотой, не опасаясь насмешек или холодного осуждения. Оба жили скорее в мире своих фантазий, чем в реальности, и борьбу за собственную свободу также вели, как умели, будучи не в состоянии смириться с жестким и неумолимым диктатом двора. Ведь Людвиг был королем, Елизавета — императрицей, что делало их самыми несвободными людьми в государстве. А невозможность быть вместе — это не столько трагедия разлученных Ромео и Джульетты, сколько окончательный приговор о полном душевном одиночестве.
Возможно, последующее неприятие Людвигом женщин кроется в невозможности найти ни в одной из них вторую Елизавету — его идеал и духовной, и физической красоты, совершенство во всех отношениях. Если бы Сиси не было в его жизни, он, может быть, и нашел бы счастье с женщиной, более или менее напоминающей этот идеал, хотя бы с принцессой Софией, младшей сестрой австрийской императрицы[41]. Однако сам факт существования Елизаветы доказывал Людвигу, что идеал возможен не только в мечтах, но и в действительности, только недосягаем именно для него. А те, для кого досягаем, не в состоянии это понять и должным образом оценить. Вот она — разверстая бездна отчаяния из-за ощущения несовершенства мира, крушения всех надежд…
Неужели больше ни в ком и никогда Людвиг не найдет понимания и сочувствия? Ведь должен же где-то быть человек, близкий ему по духу, носитель самых дорогих для его ученика идеалов, которые тот страстно желает воплотить в жизнь.
И вновь мы возвращаемся к Вагнеру. Именно он стал для Людвига таким духовным наставником. Его музыкальные драмы[42] воплотили тот мир, в который король всей душой стремился убежать от действительности — либо преобразовать действительность по его образу и подобию. Герои Вагнера — это сам Людвиг, различные стороны его личности. Он и Лоэнгрин, и Зигфрид, и Тристан, и Тангейзер, и Летучий Голландец… Вагнер сумел увидеть, постичь и воплотить все грани его души. Значит, Вагнер — божество. И это божество понимает его, одинокого; с Вагнером можно открыто говорить обо всём. При этом Вагнер, будучи композитором, обращается не столько к рациональному, сколько к эмоциональному началу. Вместе с Вагнером они смогут воплотить их общие идеалы.
Идеальный просвещенный монарх во главе доброго преданного просвещенного народа… Кто только не попадался в ловушку этой прекрасной утопической мечты! Отдал ей дань и сам Вагнер… Но как бы там ни было, именно приближение ко двору «великого Рихарда» стало первым наиважнейшим делом молодого монарха.
Глава вторая
ЛУННАЯ СОНАТА
В течение своей бурной беспокойной жизни Вагнер никак не мог достичь счастливого безбедного существования, к которому отчаянно стремился. Положение лишь ухудшалось. «С новым 1864 годом дела мои стали принимать всё более серьезный оборот. <…> Пока же не оставалось ничего другого, как подписывать новые векселя для погашения старых, выданных на короткие сроки. Такая система очевидно и неудержимо вела к полному разорению, и выход из нее могла дать только своевременно предложенная, основательная помощь»{39}.
Столь безрадостным, а главное, бесперспективным положение Вагнера не было уже давно. Никакой «своевременной и основательной» помощи ждать ни от кого не приходилось. Растущие долги стали угрожать самой свободе Вагнера; он решил бежать. Выбор пал на Швейцарию, этот оплот спокойствия и стабильности. Но окончательно измученный постоянной тревогой о будущем (с приходом весны композитора стали даже посещать мысли о смерти), он решил не торопиться с достижением конечной цели своего вынужденного путешествия, а постараться получить от него максимальное удовольствие и успокоить расшатанные нервы.
«Я уехал 23 марта после обеда и направил свой путь в Мюнхен, где рассчитывал, не узнанный никем, отдохнуть два дня от ужасных волнений последнего времени. Остановившись в отеле Bayerischer Hof[43], я совершил несколько прогулок по улицам Мюнхена. Это было в Страстную пятницу. Стояла холодная суровая погода, и весь город, жители которого двигались в глубоком трауре из церкви в церковь, был, казалось, охвачен настроением этого дня. Незадолго перед тем (10 марта. — М. З.) умер пользовавшийся такой любовью в Баварии король Максимилиан II, оставив трон своему юному, способному уже занять престол восемнадцатилетнему сыну. В одной из витрин я увидел портрет молодого короля Людвига II, и вид этого юного лица тронул меня тем особенным чувством участия, какое возбуждают в нас в тяжелых условиях жизни молодость и красота»{40}.
Сама судьба привела Вагнера в Мюнхен в первые дни царствования нового монарха — поистине, это был знак свыше. Но тогда, не придав баварским событиям особого значения и не теряя более время, композитор продолжил свое путешествие и направился в Штутгарт.
Именно здесь вечером 3 мая, находясь в гостях, композитор получил «в довольно поздний час карточку какого-то господина, называвшего себя «секретарем короля Баварии»: «Очень неприятно пораженный тем, что местопребывание мое в Штутгарте уже стало известно проезжающим, я велел сказать, что меня нет, и вскоре после того вернулся к себе в гостиницу»{41}. Вагнер не без оснований опасался, что его ищут кредиторы…
