На фоне взаимоотношений Людвига II и Рихарда Вагнера становится очевидно, что именно вынужденная разлука с Вагнером стала той роковой точкой отсчета, после которой Людвиг окончательно порвал с окружающим миром. Конечно, это произошло далеко не сразу — понадобилось еще четыре года сомнений и мучительной борьбы с собой, тщетных попыток всё-таки найти компромисс между желаемым и действительным. Людвигу пришлось пройти через две войны, через стремление обрести семью — заменить Вагнера на новую родственную душу, — через окончательный крах «иллюзий монаршего подвига».

Но «точка невозврата» была пройдена. Именно с момента отъезда Вагнера Людвиг II возненавидел Мюнхен, даже всерьез намеревался перенести столицу Баварии в Нюрнберг. Этот мир он так и не смог переустроить… Раз мир так несовершенен, что не принял Вагнера, то и Людвигу в нем больше делать нечего. Королю казалось, что именно он не сумел «сохранить» и «отстоять» Вагнера. Лоэнгрин снова одинок, он самоотверженно защищал честь Эльзы, но ему всё равно пришлось признать поражение. А значит, отныне непонятый и отвергнутый подданными король будет в одиночестве служить великому Искусству, словно Парцифаль — Святому Граалю. Нужно лишь построить себе убежище (а может, и не одно) и укрыться в нем.

Мюнхенскую королевскую резиденцию Людвиг никогда не любил и даже не рассматривал в качестве своего дома. Да, одно время он пытался максимально приблизить ее интерьеры к своим вкусам. В частности, в 1867 году в резиденции был разбит знаменитый зимний сад[56], и тогда же специально для Людвига заказано роскошное тронное кресло в Зал для приемов. Тогда же Людвиг II перестроил и собственные апартаменты. Можно сказать, что это были первые попытки создать свой мир; от реконструкции личных апартаментов в Мюнхенской резиденции ведет прямая дорога к строительству новых замков. Кстати, глядя на интерьеры, запечатленные на фотографиях, можно заметить, что художественный вкус Людвига сформировался уже тогда. Любая из комнат резиденции вполне вписалась бы в интерьеры его будущих замков. Особенно впечатляет зимний сад, этот «дедушка» гротов Нойшванштайна и Линдерхофа. Вдоль берегов искусственного озера, по которому можно было спокойно плавать на лодке (она сохранилась), росли пальмы, увитые лианами, и другие тропические растения. Настоящий необитаемый остров посреди шума и суеты столичной придворной жизни!

Но всё это уже не могло удовлетворить короля, тем более что он не желал жить в Мюнхене — городе, отвергшем Вагнера…

Вагнер и Людвиг II, как две одинаково заряженные частицы, оттолкнулись и стали двигаться в противоположных направлениях, придав друг другу определенный импульс. Жизнь короля отныне поворачивается в сторону трагического конца; жизнь композитора — к вершинам творчества и славы. Каждый из них выполнил по отношению к другому определенную миссию, после завершения которой они — в эмоциональном плане — стали не нужны друг другу. Об этом говорят хотя бы те редкие, можно сказать, вымученные встречи, происходившие скорее по инерции, чем вследствие действительной необходимости общения. При этом Людвиг продолжал снабжать Вагнера деньгами, от которых тот никогда не отказывался; они по-прежнему обменивались письмами, в которых клялись в вечной дружбе, но на самом деле былых сердечных доверительных отношений больше не было. Людвиг переживал разрыв гораздо сильнее; Вагнер утешился довольно быстро. Ему было не привыкать утрачивать иллюзии. Сначала его отвергла революция; теперь — королевская власть. Значит, надо встать над тем и над другим — над человечеством. И этому импульсу он обязан Людвигу II! При этом сам Людвиг постепенно встал на путь эскапизма[57], а Вагнер вернулся к действительности, окончательно отрезвев от абстрактных мечтаний, и стал с удвоенной силой воплощать в жизнь свои идеалы — пусть смелые, зато вполне реальные и осуществимые.

Наступил 1866 год. Людвиг всё еще пребывал в мрачном настроении из-за вынужденного отъезда Вагнера из Баварии. Но стремительно разворачивавшийся политический кризис, в итоге ввергнувший Баварию в пучину военного конфликта, вскоре заставил короля забыть о собственных обидах и интересах и полностью переключиться на проблемы государства.

Длительное противостояние между Пруссией и Австрией, начавшееся фактически еще с захвата Силезии прусскими войсками Фридриха Великого в 1742 году, вступило в критическую фазу. Авторитет Австрии, являвшейся официальной представительницей германских интересов на политической арене, падал. Пруссия, напротив, на этом фоне стремительно поднималась, приобретая негласный статус лидера «немецкого мира». Постепенно там утвердилась вера в то, что призвание Пруссии — объединение всей Германии. Вскоре явился и человек, способный осуществить эту высокую миссию, — в 1862 году министром-президентом (главой правительства) и министром иностранных дел Пруссии стал Отто фон Бисмарк[58].

Обладая железной волей, настойчивостью в достижении целей, главной из которых было объединение Германии, а также профессионализмом истинного дипломата, Бисмарк смог в кратчайшие сроки подняться на вершину политического пьедестала. В то же время амбиции Австрии не были подкреплены ничем, кроме «давних консервативных традиций». Попытки уладить противоречия мирным путем были изначально обречены на провал. По словам Бисмарка, «Австрия желает войны, чтобы или поправить финансы прусскими контрибуциями, или же извинить банкротство неудачей войны»^{61}. Война казалась неизбежной.

Современник событий, военный педагог и историк, представитель России при прусской ставке Михаил Иванович Драгомиров (1830–1905) писал: «Борьба между Пруссией и Австрией началась не в 1866 году, и едва ли можно сказать, что она этим годом закончена. Пруссия выросла и растет за счет Австрии. Между ними вопрос победы или поражения есть вопрос жизни или смерти; при таком положении борьба может окончиться только с совершенным низложением которой-нибудь из них»^{62}.

При этом слишком рьяную политику Пруссии поддерживали далеко не все. Властители мелких и средних германских государств отдавали предпочтение Австрии из боязни, что в процессе объединения их владения могут быть поглощены более сильной и агрессивной Пруссией. Бавария также не смогла остаться в стороне от этих «имперских баталий». Ее симпатии традиционно были отданы Австрии, тогда как к Пруссии баварцы испытывали столь же традиционную антипатию. Поэтому неудивительно, что Бавария всё-таки была втянута Австрией в войну, названную впоследствии Австро-прусской, или Семинедельной.

В цели данной книги не входит подробное изложение хода военных действий, тем более что роль Баварии в них в итоге оказалась, можно сказать, просто ничтожной. К тому же Людвиг II изначально был против любого военного кровопролития и до последнего оттягивал объявление мобилизации. При всём восхищении подвигами средневековых героев король испытывал непреодолимый ужас перед перспективой войны. В ноте от 31 марта баварское правительство призвало и пруссаков, и австрийцев воздержаться от военного конфликта, предлагая немедленно начать переговоры. В качестве альтернативы единоличным притязаниям на германское лидерство Австрии и Пруссии Бавария выдвинула свой план объединения страны — идею так называемой триады: предлагалось создать союз мелких и средних германских государств во главе с Баварией и объединить Германию под эгидой Австрии, Пруссии и Баварского союза. Но все эти призывы так ни к чему и не привели. И Пруссия, и Австрия явно готовились к войне. 10 мая под давлением правительства Людвиг II также был вынужден объявить мобилизацию.