Здесь так не хватало ярких красок, и всё казалось холодным, как бесконечный снег за окном.

Хотелось уже солнца, тёплых деньков, свежего ветра в лицо, но надоевшая зима отказывалась уходить не по сезону. Не стоило и надеяться. Сегодня, как и вчера, как и позавчера, как и все дни до того, шёл снег. Пушистые снежинки, огромные, будто мотыльки, торжественно спускались с опостылевше серого неба. Здесь, в горах, так близко к холодному Ардану, зиме некуда было спешить – она, раздобревшая без всякой меры, даже могла задержаться подольше, разлечься телесами сугробов до самого лета. Пугающая перспектива, когда в душе уже так хотелось весны: быстрого перестука капели, пронзительно синего неба, задорного пения птиц, набухающих почек, первых подснежников – таких зелёных и свежих, живых.

В долинах, рядом со столицей, уже в лютом часто сходили снега, и поля стояли чёрными, жирными, ждали солнца, тепла, чтобы дать поскорей урожай. Здесь же, похоже, будет снежно и в травне, когда торговки на рынке вовсю расхваливают краснобокую редиску, кислый ревень, петрушку и лук, а девушки переодеваются в тонкие платья, распускают волосы и позволяют ветру играть цветными косынками, больше открывая, чем пряча.

Здесь, в горах, царило безмолвие. Так что шум одиноких шагов разносился по замку-отшельнику подобно колокольному звону в никогда не спящей столице.

Ариэль заправил постель, и лишь шуршание белья нарушило мёртвую тишину. Принялся одеваться, вспоминая слышанный давно смех и улыбки. Хотелось вернуться туда, вдохнуть полной грудью тот тёплый, напоённый множеством запахов воздух. Несбыточная мечта, но он позволял себе ею насладиться. Прямо видел, как заплатил бы за румяное яблоко золотым, будто не знал его красную цену – медяк за мешок. Милостыню он не подавал, но за труд всегда платил щедро. И из всех торговцев выбирал тех, кто победней, рядом с кем детей больше.

Серый свет лил из окон на серые стены и пол, а Ариэль всё вспоминал яркие краски, людской говор, смех детей и ржание лошадей, жаркие споры покупателей и торговцев, грызню собак за объедки, бряцание оружия стражников, крики глашатаев с предупреждениями о нарушении закона и казнях, назначенных на день.

Улыбка, будто талая вода, стекла с лица Ариэля. Он и не думал, что в собственных воспоминаниях попадётся в ловушку. А ведь тогда искренне умудрялся смотреть и не видеть, слышать и не понимать простых слов – как кладбищенские вороны, возвещающих о грядущей смерти чьих-то детей и отцов.

Тогда он считал наказание преступников справедливым. Но сейчас-то знал правду: многие из казнённых на площадях были невинны. Сколько из них – теперь известно только богам.

Нет, в прошлое возвращаться не нужно. Тогда надо и на помост с виселицей внимание обратить, тот самый, который всегда стоял рядом с рыночной площадью. Наверное, и сейчас стоит. Ведь как бы ни обвиняли отца в том, что он обезумевший монстр, Душелом – не единственное зло в этом мире. И новому королю наверняка тоже приходится принимать меры, чтобы разбойники не бесчинствовали в городах и на дорогах. Для кого-то Фер уже сейчас стал кровным врагом и новым монстром, которым пугают детей, чтобы те вели себя мирно и тихо. Такова судьба правителя, и Феру её не избежать, даже если он до сих пор считает иначе.

А вот Ариэлю уже не носить корону, не принимать тяжёлых решений о жизни и смерти людей, не судить и не миловать, не отправлять на войну здоровых и сильных, заведомо зная, что многие из них не вернутся домой. Ему, больше не альфе, уже не быть королём. И возможно, да, возможно, ему следует благодарить судьбу за снятую с плеч тяжёлую ношу, которую – он с малых лет знал – так трудно, так невыносимо тяжко нести.

Так может, считать всё случившееся везением? Как ни смотри, его жизнь здесь – вовсе не ад на земле.

Он взглянул на себя в зеркало: отличия от вчерашнего отражения оказались разительными. И как он мог не замечать, погрузившись с головой в хозяйственные заботы, что потерял себя в них? Кай, настоявший на переменах, приказавший пожалеть себя, отдохнуть, в конце-то концов, оказался во всём прав. Чтобы вспомнить себя, стоило хорошенько, без спешки помыться, сменить одежду, проснуться не задолго до, а после рассвета, а потом никуда не торопиться – дать другому позаботиться обо всём.

Ариэль глубоко вздохнул и провёл ладонями по новому сюртуку, поправил кружева у горла и выглядывающие из-под манжет, кивнул себе, глядя в зеркало. Утренний свет придал его лицу известную бледность. Глаза – с чем там Рами их сравнил? «Как сарацинская бирюза»? Разглядывая себя, Ариэль был склонен с ним согласиться. Благодаря яркому синему сюртуку его глаза обрели большую глубину цвета.

Отросшие волосы касались воротника. Их золотистый оттенок будто выцвел в этом вечно сером сумрачном свете. «Красивые, будто липовый мёд», – однажды сказал о них Рами. Или это случилось только во сне? Из-за снов, в которых из ночи в ночь Ариэль видел супругов и беседовал с ними, видения и настоящие воспоминания совсем перепутались в его голове. Но разве это имело значение, пока он видел хорошие, добрые сны?

Он пригладил волосы гребнем: после стрижки ухаживать за ними стало в разы легче и проще – хоть одно хорошо. Но, увы, только одно. И речь шла не об утраченной красоте. Эх, знать бы заранее, чем его решительность обернётся. Кто бы мог подумать, что оправдаются народные верования о связи магической силы и длины волос её обладателя. Как альфа Ариэль и то был сильней, чем сейчас, омегой, без подпитывающих его силы мужей, без длинных волос, без хоть каких-то умений.

– Они со временем отрастут, – сказал Томи, – и ты обязательно вернёшь свою силу.

«Но до этого придётся ждать, может быть, годы», – осталось непроизнесённым. Да и зачем травить душу, ведь все всё понимали. Каждому из них приходилось смиряться с тем, что нельзя изменить.

Магия Ариэля могла быть опасной даже для него самого, но, оставшись без сил, не развивая свой дар, он чувствовал себя уязвимым. Рядом находился Дамир – человек-загадка, обладатель крайне опасных умений, закрытый, будто шкатулка, от которой потерян ключ. А единственный способный подобрать этот ключ – Ариэль, маг разума, между прочим, – ничего не мог узнать о чужих чувствах, не мог воздействовать на них, ничего не мог сделать, как ни пытался. И ведь правда пытался, старался, пусть и рисковал грубым вмешательством вновь сдвинуть лавину. Хотел знать: его силы иссякли, или только страх навредить не позволял ими воспользоваться? В итоге убедился лишь в том, что чужой разум для него закрыт – не пробьёшься.

Дамир говорил, что слышит голос Ариэля в своей голове – но сам Ариэль не имел понятия, что именно слышит Дамир. Для Ариэля между ними стояла полная тишина, если они и могли обмениваться мыслями, то только высказанными вслух, в разговоре.

С другой стороны, Дамир, казалось, даже желания Ариэля предупреждал. Например, уходил на охоту ещё до того, как Ариэль понимал, что давно мечтает о зайчатине на их столе, и приносил именно то, что нужно. Может, и правда что-то внутри себя слышал? Или всё это лишь совпадения?

Вопросы множились, ответов не находилось, и Ариэль, раз-другой потерпев неудачу, бросил попытки понять как Дамира, так и себя самого. Его магия, казалось, спала, а дел в замке хватало, чтобы к вечеру валиться с ног от усталости и засыпать, головой едва коснувшись подушки.

– Ты пережил страшное время, ты голодал, ты до сих пор выглядишь бледной тенью себя самого. Зачем требовать от себя столько? Ты с ног валишься от усталости – так наберись сил. Но ты, вместо отдыха, слишком стараешься, – увещевал его Кай. – Ты говорил, что примешь мою помощь, а что делаешь сам? Заранее извини меня, и я говорю это лишь потому, что люблю тебя, брат, но посмотри, наконец, в кого ты превратился!

Ариэль посмотрел, и увиденное ему не понравилось. Кай правильно сказал: он слишком старался за всем успеть и превратился в свою тень, бледное, измученное, покрывшееся пылью и копотью отражение славного прошлого, ходящее в почти что рванье, не замечающее своего непристойного для принца крови вида и поведения.