Без объяснений царь покинул палату, задрав бороду и тяжёло опираясь на посох. Послы переглядывались, ждали объяснений, ибо их должны были позвать к царскому столу, а этого не происходило. Оскорбленные, они покинули палату вслед за боярами.

На следующий день послы и ближние бояре государевы провели бесполезные, долгие, пустые переговоры. Иоанна посланники Стефана уже не увидели.

— Государь наш не может именовать вашего "братом", ибо он, князь Семиградский, ровня князьям Трубецким, Мстиславским и иным, а те служат государю. И женитьбой своей на сестре покойного Сигизмунда он никак не доказывает свое право именоваться королем Речи Посполитой, ибо сестра-королева государству не отчич[12]! — заявляли сидевшие по лавкам бояре.

— Кто же, по мнению вашего государя, имеет право на корону? — вопрошали послы.

— Государь ваш по одному колену был нашему братией[13], — со всей серьезностью отвечали бояре. — И так как того роду не осталось, потому королевство Польша и Великое княжество Литовское — вотчины нашего государя. И потому, ежели король ваш хочет, дабы наш государь мирно отказался от своих законных прав, пущай он уступит части Смоленской и Полоцкой земли, что до завоевания нашего находятся в землях ваших.

Послы еще пытались уговорить бояр повлиять на Иоанна, но безуспешно. Было ясно — Стефан пытался оттянуть неизбежное столкновение с московитами до тех пор, пока он окончательно не упрочит свою власть.

Иоанн же, до того старавшийся избегать развития конфликта с Польшей, теперь был настроен решительно. Он знал, что император Максимилиан отправил к нему гонца с грамотой — видимо, настроен бороться со Стефаном! И гонец прибыл скоро и привез грамоту, кою чли перед государем и всей думой — император обещал в скором времени прислать послов для заключения союза в борьбе против Стефана, узурпировавшего корону Речи Посполитой, и весть сию встретили с великим ликованием…

Но никто не знал, что в тот самый миг, когда чли эту грамоту, император Максимилиан уже скончался после долгой борьбы с тяжелой болезнью. Вместе с ним еще до своего рождения погиб союз России и Священной Римской империи.

Новый император, молодой Рудольф, заверял позже царя в своей грамоте, что готов следовать планам отца и бороться против общих врагов. Но Иоанн мало верил ему и оказался прав. Советники молодого императора не дали ему вмешаться в борьбу России и Польши, более того, вскоре к Стефану были отправлены германские послы — имперская знать решила наладить отношения с Речью Посполитой.

Россия, как и ранее, оставалась один на один со своими многочисленными врагами.

В январе люд праздновал Святки. Вопреки болезням, смертям, разорениям и обнищанию русский народ продолжал чтить древние традиции и гулял, как в последний раз. Ряженный во всякую нечисть люд ходил по домам, веселил хозяев песнями и танцами, получая за это съестные подарки. Затаив дыхание, молодые девушки при свечах гадали на суженого.

В это долгожданное для всех время все были равны меж собой — и боярские семьи, и посадские, ибо под личинами не разобрать, кто есть кто, и обнимались друг с другом, пели песни, баб хватали в охапку и падали с ними в снег, резвясь. Иные бесстыдно доходили до греха — сегодня можно! Не зря именно в эту ночь вся нечисть выходит на улицы, и строгие обеты православного люда словно теряют свою силу.

И, по обычаю, ночью с пустынных заснеженных холмов спускали горящие колеса, силясь помочь долгожданному солнцу этим самым победить вездесущую тьму и привести за собою весну и счастье. Уносящиеся в темень охваченные пламенем колеса провожали свистом и радостными криками: "Колесо с горы катись — весной красной к нам вернись!" Дальше будет лучше, даст Бог, а сегодня — гуляем!

С улыбкой Иван Шереметев Меньшой наблюдал в Новгороде сие празднество, слушая отовсюду доносящиеся звуки озорного свиста, бабских веселых вскриков, песен, перезвона колокольчиков запряженных в сани троек. Вспоминал сейчас воевода свою юность, своих покойных ныне старших братьев, как весело гулял с ними в сию пору. И сам ходил ряженый (из-за того, что был крупным и широким, по обыкновению, надевал личину медведя, даже рычать научился подобно лесному зверю, ох и визга от баб было!), и плясал, и пел песни, и девиц утаскивал в укромные и темные места! Ушло всё, растаяло. Вспоминая давно ушедших братьев, уже растворившихся в памяти с годами, он помрачнел, сдвинул брови под низко надетой лисьей шапкой. Ворчал и едущий рядом с его конем младший брат Федор:

— Гуляют всюду, а нам помирать ехать!

…Под Новгородом собиралось войско для очередного похода на занятый шведами Ревель[14]. И в лагере, куда они прибыли вскоре, нет песен, плясок, бабьего смеха. Здесь огни, лязг железа, ржание коней, бесстрастные переговоры ратников, тревожное ожидание скорой битвы…

В шатре главного воеводы, молодого князя Федора Ивановича Мстиславского, проходил военный совет. Юноша недавно вернулся из победоносного похода на Венден, в котором участвовал под началом своего великого отца. Теперь же рядом нет матерого родителя, учившего его военному ремеслу прямо на поле боя. Здесь он — главный воевода, вынужденный быть им по праву своего происхождения. И он сидит во главе общего стола, на коем расстелена карта, безбородый, с породистым, аккуратным и правильным лицом, с надменным взглядом светлых широко расставленных очей под русыми тонкими бровями.

— Молвят, после Вендена-то боярский сан получил, — завистливо шепнул на ухо брату Федор Шереметев, когда входили они в шатер. Оправив на плечах соболью шубу, молодой князь бегло взглянул на вошедших Шереметевых и отвел взор. Иван Шереметев Меньшой назначен вторым воеводой Большого полка, и с его приходом начался совет. Молодой князь Мстиславский молчит, внимательно слушает более опытных воевод, что сидят по обе стороны стола, пристально глядит им в очи. Говорят о путях, морозах, фуражировках, пушках, снарядах, теплых одеждах для ратников. Тут Василий и Иван Голицыны, герой битвы при Молодях Дмитрий Хворостинин, князья Хованский и Палецкий — все уже не раз испытанные в боях воеводы.

Вскоре выступили — в лютые морозы и стужу. Огнестрельный наряд вяз в снегу, из-за чего движение войска замедлялось. Ратники, облепленные снегом, шли с красными и опухшими от холода лицами. Воеводы, верхом въезжая на пригорки, кружились на лошадях, вглядывались в плотную пелену метущего снега.

— Вслепую идем, будь она неладна! — хрипло кричал сквозь завывания ветра Василий Голицын подъехавшему к нему Хворостинину. Они командовали Передовым полком.

— Ничего, идем верно. Поторопиться бы, — не разжимая перемерзших онемевших губ, отвечал Хворостинин и, развернув коня, окинул взором вереницу идущего в снегу войска. Конь его, едва не проваливаясь в снег по шею, тяжело двинулся вперед, закидывая голову и обнажая желтые зубы. Воевода подъехал к ратникам ближе, подбодрил их добрым словом и отъехал к замыкающим, приказал подтянуться.

Только через три недели в столь тяжелых условиях рать добралась до Ревеля, один из последних шведских бастионов в Ливонии. Мощные стены его черной зловещей тенью возвышались в снежной пелене. С залива жестоко дули морозные морские ветра, пробирающие до костей…

Иван Шереметев, изможденный тяжелой дорогой, весь облепленный снегом, злобно и пристально глядел на очертания крепостной стены. Вспоминал, что, когда получил от Иоанна приказ отправиться в этот поход, пообещал ему, что либо погибнет, либо возьмет город. Иному не бывать.

Разбивали лагерь, готовились к осаде. Пурга прекратилась, но снег продолжал крупно сыпать. Ратники копали рвы для стрелков, расчищали местность для установки пушек. Воеводы разъезжали всюду, торопили, раздавали приказы, проверяли работу. Съезжались, щурясь от ветра, издалека осматривали стены города.