"Семиградский воевода хочет силой быть правым, на татар, турок и иную великую силу надеется. А нам великая честь и слава стоять на своем за все христианство…". Так царю писал император, называя его "любимым братом". Непременно вместе они сокрушат общих врагов — иного не дано.

Войска стояли на Оке, готовые выступить в Крым, едва Максимилиан войдет в Краков и станет полноправным королем Речи Посполитой. Каждый день приходили странные вести. Молвят, Стефан все больше укрепляет власть, осаждает не покорившиеся ему города.

Время шло, провиант нещадно расходовался большим войском. И уже тогда Иоанн понял, что все идет прахом. Война с Крымом откладывалась, ибо назревала война с Польшей. Раз шляхта не согласилась с условиями Иоанна и его союзников, клялась в верности ставленнику османов, быть войне! Нельзя воевать с Крымом, пока за спиной сильный враг.

Собирали лагерь, возвращались домой ни с чем. Андрею Щелкалову и Афанасию Нагому царь поручил ехать впереди войска, дабы отпустить заточенных в Угличе крымских послов, снабдить дарами да узнать у них, что надобно для заключения союза с ханом.

Другие гонцы отправились к думе с наказом собирать посольство к Максимилиану. Везли они грамоту, скрепленную царской печатью, в коей Иоанн призывал властителя Священной Римской империи поскорее вмешаться в борьбу за власть в Польше и силой оружия отнять ее у Батория.

Иоанну нездоровилось. Его везли в крытом возке, куда он слег, когда понял, что не осталось сил ехать в седле. Возок покачивало на ухабах, пахло целебными травами, курившимися в чашах. Снаружи слышались конское ржание и стук копыт — неотступно следовали свита и стража. Стояла нестерпимая жара, но Иоанна трясло от озноба под меховыми покрывалами и овчиной. Сквозь небольшое оконце возка пробивался луч солнечного света, в коем, кружась, летали едва различимые для глаз частички пыли. Иоанн, истощенный переживаниями, мыслями о войне, изменах и интригах, опустошенный, молча следил за их танцем и вспоминал, как, будучи еще совсем ребенком, он так же наблюдал за ними, когда ездил с матерью на богомолье. И казалось, что он снова невинный отрок, любивший сказки няньки и сладкую тыковку на обед, и что мать рядом, и он чувствует себя защищенным в ее руках. А за окном, как тогда, деревни многолюдные, храмы беленые, тихие зеленые леса и сверкающие на солнце речушки.

— Вот, Ванюша, земля твоя. Ты великий князь, тебе оберегать ее и заботиться о ней. И о люде, что живет на этой земле. Погляди, Ванечка, сколько их, все тебе кланяются! — слышится ему голос матери. И он приподнимается на руках, заглядывает в оконце, ожидая, как тогда, увидеть разодетых в нарядные сарафаны и цветастые платки баб, и мужиков, что, крестясь, кланяются при виде государева возка, да резвых златоглавых ребятишек, что пытаются подобраться ближе, дабы увидеть великого князя Московского, такого же, как они, маленького мальчика…

И вот перед глазами появилась мать, облаченная в саван, холодная, невозмутимая, торжественная — такая, какой он запомнил ее в гробу… Иконка в ее мертвых белых руках…

Следом возникли в памяти хищные, безжалостные глаза бояр, убийц матери, устремленные на него, мальчишку… Едва не вскрикнув, Иоанн вскочил со своего ложа, весь мокрый от пота. Отдышавшись и утерев взмокшее чело, государь взглянул в окно возка.

Деревня, кою увидел Иоанн, была мертва. Чернотой зияли окна полусгнивших согнувшихся изб, у иных домов провалилась крыша. Где раньше была пашня, растет высокая, с человеческий рост, густая трава. Без сил Иоанн снова рухнул в ложе…

Надлежит скорее закончить эту затянувшуюся войну. Но поступиться Ливонией, тем, из-за чего столько лет льется кровь, Иоанн не собирался. На императора он уже почти не надеялся, хотя понимал, что, вероятно, Стефан теперь будет бороться за свою власть крепко. Иоанн с презрением думал о союзнике, все чаще в мыслях своих сравнивал первого государя Европы с трусливым зайцем. Но он не ведал и не мог ведать, что власть монарха в Священной Римской империи слаба и держится на знати, которая отнюдь не собирались разоряться и проливать кровь в далеких османских землях и, уж тем более, в дикой для них Польше. Максимилиана просто не поддержали те, от решения которых зависело очень и очень многое в политике империи.

Еще Иоанн понял, что "царь" Симеон ему больше не нужен. Назревает война с Польшей, надобно было брать власть в свои руки. Об этом надлежало объявить тут же, как только прибудет он в столицу. Молвят, среди знати все больше растет недовольство им, откладывать сие опасно.

Превозмогая слабость и недуг, Иоанн верхом въезжал в Москву. Бояре, духовенство и ликующий люд встречали государя. В народе молвили, что татар побили, другие, что крымский хан испугался государевых ратей и убег в дикие степи свои — слухи ручейками текли по городу, возвеличивая этот пустой, ни к чему не приведший поход.

Встречал царя и Симеон Бекбулатович. Он, как и придворные, испытующе глядел в бледный лик Иоанна, в его провалившиеся в черные круги глаза, замечал, как на осунувшемся лице государя сильно проступили скулы. Иоанн мужественно отстоял долгую службу, кою провел сам митрополит Антоний, но под конец Богдан Бельский и Дмитрий Годунов поддерживали его под руки. Затем устроен был пир для воевод и бояр. Симеон, все еще называясь царем, сидел во главе застолья и по наказу Иоанна жаловал участников похода и благодарил за службу. В это время сам Иоанн в беспамятстве лежал в темных покоях, смежив очи. Лекари суетились над ним, решили пустить кровь. Бельский, ни на шаг не отходивший от государя, наблюдал, как в серебряное блюдо из разреза на руке Иоанна медленно стекала черная и густая, как смола, кровь.

— Никого к нему не пускать! — приказал Бельский стражникам и велел выставить усиленный караул у покоев государя.

Иоанн не дал придворным и подумать о том, что он тяжело болен — уже на следующий день созвана была дума, куда прибыло и высшее духовенство. Симеона здесь не было. Сам государь, разодетый в золотые одежды, возвышался на троне. Бояре, взирая на него, понимающе кивали друг другу — вот и окончилось "царствие" Симеоново.

— В сие тяжелое для державы время вынужден я вновь принять власть в руки свои! — молвил Иоанн твердо, а сам видел, как плывет и качается перед глазами ярко освещенная палата. Пот градом тек из-под шапки, пальцы, дрожа от бессилия, все крепче сжимали резные подлокотники трона.

И дальше кланялись бояре. Славя государя, звонили колокола по всей Москве, была проведена служба, где присутствовали все придворные и семья Иоанна.

Симеона здесь не было, он уже покинул Москву. За день до того Борис Годунов лично принес ему приказ государев — оставить столицу и уезжать в Тверь, где получил он удел. Пышный двор Симеонов, разом потускнев, незаметно уезжал, исчезнув так же внезапно, как и появился тут однажды.

Кончилось двоецарствие. Пришла пора решительных мер.

Для начала Иоанн решил вопрос с церковными землями — митрополит и высшее духовенство настойчиво просили отменить "указы Симеона" и вернуть обителям их вотчины. Царь обещал исполнить сию просьбу и рассылал грамоты по монастырям, где сообщалось, что отобранные "прежним царем" земли возвращаются их владельцам, значительно урезанные.

Вскоре прибыли и послы короля Стефана. Кланяясь сидящему на троне Иоанну, они сообщали, что Баторий стал полноправным правителем Речи Посполитой, что он считает Иоанна своим братом и желает обсудить положение меж двумя державами. Что-то недоброе сверкнуло в глазах государя, двинулась нижняя челюсть. Бояре, сидящие по лавкам, безмолвно переглянулись.

— Верно ли мне доложили, что Стефан взял в жены Анну, сестру покойного короля Сигизмунда? — вопросил Иоанн, пристально глядя на говорившего до этого посла — низкорослого, с длинными усами на дряблом лице. Заметно было его изумление — не ожидал, что в Москве так скоро прознают об этом.

— То верно, — ответил посол и потупил взор, не выдержав взгляда царя. Среди бояр потек шелест тихих разговоров. Многие считали эти слухи ложью — Анна к тому времени была уже старухой, причем бездетной. Видимо, так Стефан решил доказать свое право на польскую корону!