— Вот как? Никитка богатством кичится своим? — молвил он с презрительной усмешкой.

Нет, Нагой не испытывал неприязни к Захарьиным и не ставил перед собой цели погубить боярина. Тем более он до последнего сомневался в том, стоит ли соглашаться на предложение Никиты Романовича — тот предлагал приличную сумму! Но вскоре решил, что выслужиться перед царем важнее, стало быть, надобно доказать ему свою верность.

— Сам небось прикарманил серебро-то? А? — лукаво спросил Иоанн. Едва Нагой, вмиг побледневший, хотел возразить, но Иоанн махнул ему рукой и отвернулся:

— Всё, ступай!

Довольный собой, Нагой с улыбкой откланялся и удалился.

Все большое семейство Никиты Романовича Захарьина едва умещалось за столом в просторной светлице. Боярин, столь редко бывая дома, ценил такие мгновения, когда все чада его и супруга вечеряли с ним, ведя неторопливые разговоры. Верный Буян лежал у него в ногах, уложив морду на лапы и лениво виляя хвостом.

Старшие сыновья, Федор, Лев, Александр и Михаил, сидят ближе всех к отцу. С ними он обсуждает ведение хозяйства и некоторые государственные дела. Пятнадцатилетняя дочь Анна и двенадцатилетняя Марфа сидят поодаль, рядом с матерью и младшими детьми. Старшие дочери, статные, пока еще тонкие, словно молодые березки, облачены в нарядные сарафаны, волосы заплетены в толстые косы. Глядя на них, Никита Романович не может скрыть своего теплого, любящего взгляда. До чего красивыми дочерьми наградил его Господь! Княжескую стать, видно, унаследовали от матери. Правда, у самой Евдокии Александровны (в девичестве Горбатой-Шуйской) стати этой уже давно не осталось. Два года назад она родила Ирину, одиннадцатого ребенка по счету, и от частых родов Евдокия рано состарилась, раздалась вширь и, коренастая и полная, она так нелепо смотрелась рядом со своим статным, высоким мужем, который с наступлением зрелых лет выглядел краше, чем когда-либо! Но Никита Романович не стал любить супругу меньше, ибо был бесконечно благодарен ей за детей, за домашний очаг и ту любовь, коей она одаривала своего мужа. И даже сейчас, ложась в постель к нему, она по-девичьи стеснялась рано поседевших и поредевших волос, своих грудей, донельзя высосанных многочисленными детьми, наполовину выпавших зубов. Понимала и чувствовала она, что муж уже не ласкает ее с той страстью, как в былые годы, и с тоской и болью думала о том, что в долгих походах и частых разъездах Никитушка не чурается случайных любовных связей, но никогда о том не спрашивала. А самому Никите Романовичу было не из-за чего чувствовать перед ней свою вину — он хранил жене верность и с отвращением наблюдал вездесущие похоть и разврат, верные спутники любой войны.

Никита Романович, беседуя с сыновьями, наблюдал, как жена, держа на коленях двухлетнюю Ирину, успевала вытирать рот четырехлетнему Васеньке и строжить Ваняту, задиравшего старшую сестру Фиму и норовившего нырнуть под стол, дабы снова затискать Буяна. Пес давно заметил это и иногда приоткрывал один глаз, следя за непоседливым малышом, но, убеждаясь в своей недосягаемости, вновь засыпал. Никита Романович ласково погладил пса за ухом и вновь взглянул на жену. Евдокия, уловив его нежный взгляд, не смогла сдержать смущенной улыбки, от которой нутро Никиты Романовича наполнялось теплой негой. Он даже на мгновение отвлекся от громкого спора сыновей о положении при дворе.

— Слышал, отец, как брат Афанасия Нагого угрозами и едва ли не пытками выбил из Андрея Щелкалова целых пять тысяч? — молвил Александр, выпучив свои разбойные глаза. — Отец, справедливо сие? Как он посмел?

— Слышал, — кивнул Никита Романович. — Без государева приказа никак бы не посмел. Вот тебе и ответ.

— Чем он провинился? — вопрошал удивленно и тихо Лев, худощавый и бледный.

— А младший сын князя Мстиславского чем провинился? — заметил Федор. — За что у него отобрали чин кравчего? Молвят, служил он исправно…

— Тревожное что-то происходит, — подметил Александр. Михаил, самый юный из них, слушал, запоминая.

— Отец, а Протасия ты спас? Просил государя? — не унимался лихой Александр.

— Думаю над этим, — отвечал Никита Романович, на последнем слоге заглянув тревожно под стол — Буян не спал. Подняв голову и навострив уши, пес недвижно лежал, глядя в открытые двери светлицы. Недовольно и грозно зарычал, готовясь вскочить и рвануть с места.

Все произошло в долю секунды — Буян с лаем вылетел из светлицы, заревел, испугавшись, Васютка, Евдокия с дочерьми замерли на своих местах, Федор и Александр бросились следом за псом. Вскочил за ними и Никита Романович. Вскочил, было, с места и Мишка, но отец, проходя мимо, усадил его на лавку, мол, сиди! Лев поднялся с места, но двинуться следом за отцом и братьями не решился, кинулся к окну.

— Давайте-ка наверх, живо. Братьев возьмите! — укачивая на руках ревущего Васятку, приказала Евдокия. С улицы грохнули поочередно два выстрела, пронзительно взвизгнул пес, и Евдокия, пригнувшись, стала прятать самых младших детей, повинуясь материнскому чутью, девочки вскрикнули и залились слезами:

— Матунька, что это? Кого-то убили?

Никита Романович уже выскакивал на крыльцо, когда увидел вошедших на его подворье стрельцов, столпившихся в воротах. Буян яростно лаял и, кидаясь то в одну сторону, то в другую, не давал никому пройти дальше, в то время как холопы и дворовые замерли и стали пятиться к дому, испугавшись до зубов вооруженных бородатых вояк.

— Да уберите вы его! — приказал вышедший вперед стрелецкий голова, и двое стрельцов, послушно вскинув ручницы, поочередно выстрелили. Жалобно взвизгнув, Буян, повалившись на бок, отскочил в сторону и, скуля, начал метаться на одном месте, пятная землю кровью. Стрелецкий отряд, осмелев, вступил наконец во двор. Никита Романович, багровея от гнева, с крыльца грозно глядел на незваных гостей. Стрельцы вновь замерли, увидев разъяренного боярина и его сыновей на пороге дома. Буян уже не бился, с вывалившимся из открытой пасти языком лежал он на боку и продолжал жалобно и громко скулить, косясь темным глазом на стоявших над ним стрельцов. Стрелецкий голова, облаченный в отороченный мехом кафтан, вновь выступил вперед и, не снимая соболиной шапки, ответил Никите Романовичу:

— Именем государя велено тебе, боярин, добровольно отдать нам утварь и корм, ибо уличен ты в неправдах и измене.

— Измене? — вскипел Александр и выхватил из-за пояса кинжал. Федор удержал его за руку и, взглянув грозно, велел ему молчать. Молчал и Никита Романович. Он глядел в седобородое, грубо отесанное лицо старшого, вспоминая его. В Кремле ему часто доводилось видеть этого мужика, говорили, что он старый вояка и за особые заслуги был записан в чин головы стрелецкого полка, расположенного в Москве. Сомневаться в том, что эти люди пришли по приказу Иоанна, не стоило.

— Дозволь мирно исполнить государев приказ, — продолжал седобородый. — Не хочется лишнюю кровь проливать.

— Пса почто убили? — с болью выплеснул Александр, выступив из-за спины отца. Буян, оплывая кровью, все еще скулил у ног стрельцов. Наконец, один из них, приставив к голове несчастного пса дуло пищали, выстрелил. Окутанный пороховым дымом, Буян забился в короткой судороге, вытянулся и тут же затих.

— В последний раз тебе говорю, отступи! — грозно завил седобородый, глядя прямо в очи Никите Романовичу.

— Как звать тебя? — не отводя глаз, вопросил боярин.

— Никифор Чугун — так меня величают! — задирая бороду, отвечал голова. — Ежели захочешь меня найти опосле, спроси у любого стрельца, все меня знают! Но я не враг тебе, боярин. Служба есть служба.

— Уведи баб и младших в дальнюю горницу, сторожите их! — молвил Никита Романович сыну Федору. Тот было воспротивился, но отец приказал: — Оба! Живо!

Нехотя сыновья ушли в дом. Никита Романович тяжело спустился по крыльцу и, не сводя взора с Никифора, подошел к нему и молвил в самое лицо:

— Ежели кого из холопов моих или дворовых тронете, а уж тем паче кого-нибудь из моих детей, я тебя лично убью. И всех вас, кого смогу, заберу с собою. Ясно тебе, ты?