Сам же Геракл так о своей свадьбе Иолаю кратко поведал:

– Свадьба моя произошла в конце мая, а это время, как ты сам знаешь прекрасно, считается самым несчастливым потому, что поженившимся в мае придется всю жизнь маяться. Кроме того, плохим знаком было отсутствие моих родных и то, что свадьба справлялась в доме невесты. Поэтому уже на бракосочетании было ясно, что прочного счастья от этого брака нам с Мегарой изначально Мойрой не предназначалось, а мне это было понятно еще до свадьбы, когда Мойра явилась ко мне, чтоб научить меня ей подчиняться.

Разбирая подарки богов, Алкиду больше всего понравились упругий лук и изоострые стрелы, подаренные Аполлоном, поскольку вместо подаренных Аресом меча и копья он предпочитал верную палицу-дубину, вместо подаренного Зевсом щита – львиную шкуру (пока еще Киферонского льва), вместо вытканного Афиной плаща – короткий хитон, а вместо посейдоновских коней – собственные ноги, казалось, в то время совсем не ведающие усталости. Долго он, причмокивая, лук тот рассматривал и вертел в руках так и этак, и круговидно его напрягал.

Упруго изогнутый лук был изготовлен из огромных рогов козерога, добытого в труднодоступных горах Артемидой и подаренного милому брату. Аполлон не обращался к Гефесту, в художественных ремеслах самому искусному из богов, и сам друг к другу приладил оба рога, серебряные пластины на них укрепил он искусно, вылощил лук и к середине золотое кольцо приспособил.

Вскоре этот лук пригодился, ибо недолго Алкиду на лаврах довелось почивать – против Фив выступил давний союзник минийцев царь эвбеев Пирехм. Про владыку эвбеев говорили, что он, хоть ростом не вышел, но в бою всегда появлялся в нужное время и в нужных местах внезапно и сражается отчаянно и неистово.

Эвбеи в начале сраженья оленицам подобились робким, которые свободно по лесу гуляют туда и сюда и становятся быстро пищей львов, волков и шакалов, ни в какую борьбу не вступая! Так и эвбеи редко решались, не жалея себя, доблестно биться.

Тут на горячем взмыленном коне Пирехм, со сверкающими глазами и яростно раздувающимися ноздрями, сбросив шлем и панцирь на землю, как демон неистовой смерти стал носиться по полю, где пылало сражение. Никто не мог даже ранить слившегося с быстрым конем маленького Пирехма ни мечом, ни копьем, ни стрелой, и его воины, глядя на своего неуязвимого царя, воодушевлялись и старались бесстрашно биться, как он.

Алкид истратил несколько обыкновенных стрел, пустив их в Пирехма, но они просвистели над ушами его понапрасну. Тогда отпрыск Зевеса вспомнил о подаренных Дальновержцем стрелах, которые он, как драгоценность, берег, и первая же Фебова пернатая хищница, со звоном с упругой слетев тетивы, свою жертву настигла безжалостно, вонзившись в нее изоострым серебряным клювом. Не знающая промаха стрела Аполлона попала Пирехму в левый висок и застряла в незащищенной шлемом его голове.

Как только владыка эвбеев кубарем с лошади покатился, и глаза его дерзкие мраком навечно багровым покрылись, битва быстро стала клониться к закату. Растерявшиеся эвбеи, смелость в сердце утратив, словно почуявшее могучего льва стадо ланей пугливых, вскоре все побежало, и над полем, где только, что неистовое пылало сраженье, гордо зареяла Ника. Подлетев на радужных крыльях к Алкиду, богиня победы стала биться у него за плечами.

Набирающий славу герой, разбив наголову эвбеев, решил прекратить дальнейшие войны соседей против родных Фив семивратных очень необычным образом. Собрав на берегу реки, впоследствии получавшей название Гераклея многих людей, он, встав на возвышении, выставил вперед одну ногу, упер руки в бока и так надменно всем возвестил:

– Все знают, что не я напал на Пирехма, а он на меня. И потому, чтобы другим затевать войны со мной впредь не повадно было, я так накажу Пирехма, хоть он и мертвый уже, что об этом долго все будут помнить и ужасаться!

Алкид у всех на виду, неспеша привязал руки и ноги мертвого царя крепкими веревками к четырем жеребцам и потом несколько раз стегнул длинным бичом их так быстро, что они одновременно рванулись в разные стороны. Когда казавшийся совсем небольшим окоченевший труп царя было конями легко разорван, словно это было не тело, а тряпичная кукла, он приказал своим людям подальше отогнать лошадей с рваными окровавленными кусками растерзанного Пирехма в разные стороны и только потом отвязать их.

Когда кто-то крикнул о том, что Пирехма необходимо похоронить, Алкид гневно сузил глаза, выискивая кричавшего и закричал злобным голосом, громогласно, чтобы все слышали:

– Что за глупый болтун голос тут дерзкий свой подымает?! Смолкни, кто бы ты ни был, не смей мне указывать. Пирехма разодранные на части останки, никто похоронить не посмеет! Никто его не сможет почтить! Без похорон, без дани плача я его оставляю, чтобы бездомным псам, вечно голодным и хищным птицам роскошным пиром стала разорванная на части его плоть! Пусть же тот, кто только еще задумает со мной воевать, живо вспомнит Пирехма и содрогнется, и в неописуемый ужас придет…

Некоторые, что не любят Геракла, их мало, но они есть, говорят, что не раз еще придется справедливостью гордой Элладе не только восхищаться и восторгаться, но и содрогаться, и ужасаться от деяний Геракла! Они злобно порицали Геракла за излишнюю жестокость к побежденным врагам и, особенно, за не погребение Пирехма, ведь и эллинский, и божественный законы строго предписывали всегда предавать скованное холодом Эона тело земле, чтобы неприкаянная душа мертвого обрела вечный покой в гостеприимном Аиде и не тревожила, поднимаясь на землю, трепетные сердца людей, живущих под ярким солнцем чудесным.

Другие же, которых огромное большинство, говорят, что гремящая слава о выдающихся подвигах Геракла вознеслась до самых немеркнущих звезд и быстро распространилась по всей обширной Элладе, вызывая всеобщее восхищение невероятностью свершенного, ведь отважный герой почти в одиночку всего с несколькими десятками безусых юношей, вооруженных древним трофейным оружием, разбил два огромных войска – Эргина и Пирехма.

Место, где жеребцы разорвали эвбейского царя, назвали «жеребцы Пирехма» и, как говорят, в этом месте раскатистое эхо всегда доносит как будто из самого жилища Аида жуткое конское ржание, от которого леденела в жилах кровь даже у закаленных спартанских воинов, саму беспощадную смерть презиравших с улыбкой.

Правящий во всей пеласгийской земле царь златообильных Микен Эврисфей был обеспокоен возвышением Алкида. Он знал, что быстро набирающий славу герой был его подданный, почти раб, хоть и дальний родственник – двоюродный племянник. Однако, будучи человеком рассудительным и осторожным, он не хотел торопить событий и все молча терпел, наблюдая за Алкидом издали. Его пугала не столько сила Алкида, сколько буйная необузданность, часто переходящая в настоящее бешенство.

Когда Эврисфей узнал о том, как его племянник расправился с послами Эргина, а потом и с Пирехмом, он долго гладил то одно, то другое ухо, тер свои вечно печальные глаза и морщился, и в конце концов решил с Алкидом по своей воле не встречаться, однако Гера все решила иначе.

В одну из ночей царица Олимпа явилась Эврисфею во сне, встала у его изголовья и, внимательно поглядев на свернувшегося клубочком царя, величественно изрекла:

– Радуйся Эврисфей, владыка златообильных Микен – Арголиды главного града, таких немного в Элладе! Тебя удостоила тебя своим посещеньем сама Гера, богиня богинь, царица Олимпа! Надеюсь, что не напрасно я поставила тебя над всеми окрестными править. Ведь это я так устроила, что ты в семь месяцев первым из потомков Персея родился, а девятимесячный Алкид на свет появился только вторым.

Гера вынула из складок пурпурного пеплоса свои большие медные ножницы и повертела ими перед лицом Эврисфея. Сфенелид знал, что эти ножницы – атрибут Геры, как разрешительницы родовых мучений, хотя никогда не слышал, чтобы она пользовалась ими, чтобы помочь какой-нибудь роженице. Он вспомнил рассказ о том, как богиня богинь в незапамятные времена не давала титаниде Лето родить от Зевса Аполлона и Артемиду и, испугавшись, что его мысли может узнать Гера, схватился за рот.