Эти люди-обученные убийцы. Они могут разобрать Автомат Калашникова сорок семь (АК-47) в темноте. Они могут пронзить цель в здание с военной точностью.

Я могу неделю прожить без еды. Я могу бежать до тех пор, пока мои ноги физически не подкосились и меня не стошнит кровью. Я могу драться со связанными за спиной руками, гребаными зубами, если придется. Подготовка российских спецназовцев не имеет ничего общего со школой выживания улицах района Марьино Санкт-Петербурга.

Инстинктивно зажмуриваю глаза, когда в окно влетает светошумовая граната. Я слышу хлопок и чувствую, как у меня звенит в ушах. Но когда я открываю глаза, я не ослеп. Но даже несмотря на это, это ни в малейшей степени не равный бой.

Их десять человек.

Зои продолжает кричать, когда я вскакиваю с кровати с лампой в руке. Дверь открывается, но я готов к этому. Первому проходящему человеку достается фарфором и металлом прямо в лицо, ослепляя его. Он кричит хватаясь за лицо.

Я забираю его оружие. Теперь у меня есть пистолет.

Я стреляю ему в грудь, и следом вгоняю пулю в лицо человеку позади него. Третий быстрее и начинает отстреливаться. Я прыгаю вниз и обхватывая его ноги. Но четвертый и пятый уже вламываются в боковое окно.

Я слышу, как позади меня бьется стекло. Оборачиваясь вижу шестого и седьмого, свисающих через в окне спальни. Моя Зои все еще кричит ослепленная, когда я рыча бросаюсь на них. Я рычу, когда швыряю их обоих обратно в окно. Упираясь своим пистолетом одному из них в горло, и я нажимаю на курок.

Трое ранены.

Проволока обвивается вокруг моего горла, душит меня. Я рычу и пригибаясь, переворачиваю ублюдка на спину. Врезаясь снова и снова стволом моего пистолета ему в лицо, и к тому времени, как я нажимаю на курок, он уже мертв.

Четверо убиты.

Зои кричит снаружи, притягивая мое внимание. Я рычу и бросаюсь к боковой двери, толкая ее плечом. Я реву, когда получаю удар прикладом винтовки в живот, сбивающий меня с ног. Но я сопротивляюсь этому. Я бью изо всех сил, попадая ему по яйцам. Мой пистолет врезается ему между ног, и я стреляю.

Пять.

Я бросаюсь к разбитой двери спальни. Но двое из них выскакивают, чтобы схватить меня первыми. Я сильно ударяюсь о землю, и пистолет выпадает из моей руки. Я слышу, как она зовет меня, и я реву из-за нее, как зверь в клетке.

Я брыкаюсь и бью кулаками. Я кусаюсь и рычу. Мои большие пальцы выкалывают глаза. Мои колени врезаются в яйца. Третий мужчина наваливается на меня сверху. Но я едва осознаю это, когда вижу ее.

Двое из них выбегают из спальни, неся что — то завернутое в простыни, это Зои.

Я рычу и напрягаюсь, пытаясь вырваться из рук мужчин, удерживающих меня. Вырвавшись на секунду я бросаюсь к тем двоим, которые забирают ее. Я отбрасываю одного из них в стену, и мой кулак врезается ему в лицо через черную маску-балаклаву, которую он носит. Он рычит от боли, когда кровь хлещет по его шее из-под маски.

Но другой наваливается на меня, и я падаю на землю. Поднимаю глаза как раз вовремя, чтобы увидеть мужчину, которого я сбил, и другого, выбегающего за дверь вместе с Зои. Затем я слышу звук заводящегося двигателя. Я вижу кроваво-красный цвет, когда напрягаю с каждую унцию силы, которая у меня осталась. Я вскакиваю с земли, сбивая всех троих мужчин собой на землю.

Моя нога сильно пинает, ударяя одного из них по лицу. Его зубы рассыпаются по земле. Но они ему больше не понадобятся. Я вырываю у него из рук пистолет, сбивая его с ног, а затем переворачиваю, чтобы приставить дуло к его виску. Одно нажатие на курок, и все возвращается к соотношению два к одному.

Снаружи гравий вылетает из под шин. У меня заканчивается время.

Меня бьют сзади, и пистолет вылетает из моей руки, когда я падаю на плиту. Но моя рука сжимает чугунную сковороду, когда я в ярости разворачиваюсь. Лицо ублюдка номер семь проминается под ударом. Он падает, и я швыряю его в другого мужчину, бросаясь на него. Сковорода врезается ему в шею, и он задыхается, когда я прижимаю его к стене, и выдергиваю его собственный нож из-за пояса вонзая ему в горло.

Я даже не смотрю, как он истекает кровью, прежде чем выскочить за дверь и запрыгнуть в пикап.

Гравийные следы в верхней части подъездной дорожки показывают мне, в какую сторону направились с ней остальные. Я выжимаю до упора грузовик и мчусь за ними. Свежие следы шин на тротуаре показывают мне еще два поворота, которые они сделали на высокой скорости. Но через милю я уже знаю, что потерял их.

И ее.

Я кричу от ярости, когда направляю грузовик на обочину и жму на тормоза. Я голый, истекающий кровью, безоружный, а этот гребаный грузовик едет со скоростью пятьдесят миль в час.

Пришло время сделать звонок, который я надеялся не делать.

Виктор берет трубку на втором гудке. Я знаю, что он в отпуске с Фионой. Но номер, по которому я звонил, — это его линия экстренной помощи. И он знает, как на него ответить.

— Лев?

Я закрываю глаза и сжимаю челюсть. А потом я рассказываю ему все. Кабина грузовика-моя исповедальня, и я рассказываю о каждом грехе: о том, что произошло в ту ночь, когда он заставил меня “проверить” ее. Мою одержимость ею. Похищение ее со свадьбы и все, что произошло с тех пор.

— Господи, Лев, — тихо рычит Виктор.

— Я знаю, брат. Я знаю.

— Ты в порядке?

Я хмурюсь.

— Нет, — я качаю головой. — Я не в порядке.

— Почему блять ты не ввел меня в курс дела раньше?

— Потому что это не дело Кащенко, Виктор, — ворчу я. — Это личное. Это мой собственный…

— Лев, — вздыхает он. — Ты мне как брат. Твои трудности — это мои трудности. И это делает их бизнесом Кащенко.

Я хмурюсь, качая головой.

— Нет, Виктор…

— Ты любишь ее, да?

Я закрываю глаза. Я киваю.

— Да, — шепчу я.

— Хорошо.

Я ухмыляюсь.

— Хорошо?

— Я не собираюсь мобилизовывать наши силы и, возможно, идти на войну ради гребаного перепихона, чувак.

Я ухмыляюсь и качаю головой.

— Ну, тогда, я думаю, это хорошо, что я в нее влюблен.

Как только я это говорю, я знаю, что это правда. Это было правдой с того момента, как я ее увидел. С той секунды, как я попробовал на вкус ее губы. Зои — не просто моя навязчивая идея. Она не просто объект моей похоти и желания.

У нее мое сердце. И кто, черт возьми, знал, что у меня оно еще есть?

— Виктор…

— Это не дискуссия, Лев, — бормочет он. — Не заставляй меня приказывать это, потому что я так и сделаю.

— Юрий не собирается выступать против какого — либо Кащенко…

— Блять Юрий Волков.

Я слабо улыбаюсь.

— Виктор, я… — Я снова закрываю глаза и потираю переносицу. — Есть еще кое-что, что тебе нужно знать. Речь идет о Федоре Кузнецове. — Я делаю еще один вдох. — Он…

— Он твой дерьмовый отец, — ворчит Виктор. — я знаю.

Я моргаю.

— Ты… что?

— Лев, ты мне как брат. Ты действительно думаешь, что я этого не знаю?

Я качаю головой. — Я…

— Ты ни хрена не обязан мне говорить, брат, — ворчит он. — Но ты должен знать, я всегда здесь для тебя. Я буду всегда прикрывать твою спину.

— Даже если для этого придется воевать с Юрием Волковым?

— Юрий Волков-это пизда. На самом деле я рад такому обоснованию.

Я хихикаю. Но внезапно меня осенило еще одно ужасное осознание. В приливе адреналина от боя это не пришло мне в голову. Но теперь, когда я дышу, это единственное рациональное объяснение. Я ненавижу, что это у меня в голове, но игнорировать это невозможно.

— Есть еще кое-что.

— Da?

— Они знали, где мы находимся. Я имею в виду, что мы были практически вне сети, Виктор, и они точно знали, где нас найти.

Он хмыкает.

— Может быть, отслеживаешь ее телефон?

Это то, о чем я подумал еще до того, как мы уехали из Чикаго. Вот почему я выключил ее и оставил в "Шевелле".

— Может быть, но он был выключен, и я бросил его там, где мы меняли машины.

— Почему у меня такое чувство, что у тебя уже есть теория.