— Один спартанец избежал битвы, — продолжал Джерри. — Его отослали с донесением, и он не участвовал в бою и не погиб с товарищами.

— Киллер?

Он раздраженно мотнул головой.

— Нет, я же сказал, что он из Феспий, не из Спарты. Так вот, этот спартанец был охвачен таким стыдом, что покончил с собой. Нет, ты только представь себе, Ариадна! Ведь не его вина в том, что он остался в живых.

Любой из нас радовался бы этому, и его друзья и близкие только поздравили бы с таким избавлением, но для спартанца это оказалось позором, которого он не смог вынести.

В комнате неожиданно возникла Мейзи — темная фигура в неверном свете керосиновой лампы. Она стояла, глядя на распростертого Киллера и теребя пальцами бусы.

— Дети уснули, — сказала она. — Во всяком случае, они не шевелятся.

— Спасибо, Мейзи, — вздохнула Ариадна. — Большое спасибо. Я тут, видишь… вся в крови извозилась — я решила, что только напугаю их, если приду.

Мейзи рассеянно кивнула, не сводя глаз с Киллера.

— Он умер?

— Нет, — поднял голову Джерри. — Жезл спасет его.

Она снова нерешительно кивнула.

— Это и есть та штука, которой вы поднимали мою сумочку? Она была невидима?

— Его видят только те, кто поверил в Меру, поскольку это частица Меры, — ответил Джерри. — Вы его видите?

Она явно видела жезл, но вместо ответа только перекрестилась.

— А Грэм и тот, другой?

— Лежат связанные в соседней комнате, — ответил Джерри. — Посидите с нами, Мейзи.

Она пробормотала что-то насчет детей и ретировалась в спальню; шок до сих пор не отпустил ее.

Это верещание за стеной… они должны продолжать разговор.

— Ты начал рассказывать про Фермопилы…

— Да, — кивнул Джерри. — Спартанцы, как бы мы сейчас сказали, имели отличную прессу. Упомяни Фермопилы, и все вспоминают про Спарту. Однако там погибла тысяча греков, защищавших Грецию от персидского нашествия, — триста спартанцев и семьсот феспианцев.

Вот оно что. Человек, лежавший у ее ног, мог сражаться при Фермопилах — второй дате в европейской истории. И самое смешное, что она в это верила.

— Всего тысяча человек со всей Греции, — продолжал Джерри. — А что остальные? Некоторые продались неприятелю, но знаешь ли ты, чем занималось большинство в этот день? Олимпийскими играми! Нет, я не шучу. Теперь понимаешь, почему я думаю о них как о детях?

— В Феспиях находилось святилище Эроса, — продолжал он, — но они не так прославились, как Спарта. Если мы выберемся отсюда живыми, Ариадна, никогда не упоминай про этот разговор при Киллере!

— Нет. Разумеется, не буду. — Он доверяет ей. А она и забыла, что это такое: доверие.

— Я тоже, — кивнул Джерри. — Так вот, мне кажется, один из семисот феспианцев остался жив. Я не могу себе представить, чтобы Киллер бежал с поля боя — хотя в чистой теории и не исключено; это объясняло бы его нынешнюю безумную удаль и потребность в самоутверждении, — но я могу предположить, что его шрам — след ранения при Фермопилах, что он очнулся среди мертвых тел и сумел уползти оттуда. Вообще-то феспианцы считались не такими кровожадными, как спартанцы, но к Киллеру это не относилось — он бы точно не вынес такого позора. Мне кажется, его шрам — это печать Каина… правда, сам он утверждает, что шрам у него с детства, так что я могу и ошибаться.

— Даты совпадают, — заметила она.

Он кивнул и неожиданно рассмеялся, нарушив серьезность разговора.

— Вполне возможно, он просто опоздал на битву, славя Эроса с чьей-нибудь женой. Сам он нам этого никогда не скажет, это точно.

Он сказал ей, что Киллер скрывает какую-то темную тайну, а раньше признался, что и у него было в прошлом что-то такое… Уж не намекает ли он на то, что ее грех может послужить ей пропуском в Меру?

— В Мере множество людей, — сказал он, словно прочел ее мысль, — которые предпочитают не распространяться о своем прошлом, Ариадна. Оно известно только Оракулу.

— Твой жезл, — воскликнула она. — Он светится!

Джерри не ответил, но она посмотрела на него и увидела на его лице страх.

— Почему? — спросила она. — Почему так ярко?

— Что такое жезл? Я сам не знаю. Киллер верит, что в нем обитают духи. Я предпочитаю думать, что это некие устройства, что Оракул заряжает жезл магией, словно аккумулятор. Они всегда светятся так, когда работают в полную силу.

— Поддерживая жизнь?

— И это тоже. — Он обвел полутемную комнату тяжелым взглядом. — Но кроме этого, жезл поддерживает существование этого дома — ведь он не совсем реален. Магия удерживает демонов… пока. Их мощь все растет. Ты чувствуешь? В воздухе пахнет серой.

Зря он это сказал. Он боялся больше, чем она, — ведь он и знал больше.

На этот раз уже она обняла его.

— А могут жезлы замыкаться от перегрузки? — спросила она.

— Возможно, — неохотно ответил он.

Или они просто иссякают? Если так, это может объяснить исчезновение нескольких спасательных групп. И наверняка на то, чтобы поддерживать жизнь Киллера расходуется много магии.

Огонек в лампе мигнул. Он высвободился из ее объятия и вскочил, схватил лампу, стоявшую на столе, чертыхнулся и бросился к той, что стояла на пианино.

— Керосин почти кончился! — крикнул он. Он рванулся к канистре, поднял ее и потряс — ни звука. — Она же была наполовину полна!

Они молча, в смятении смотрели друг на друга. Огонь в лампе на пианино затрепетал и погас.

Джерри лихорадочно пихал поленья в открытую дверку печи — стопка дров у стены рассыпалась, открыв взгляду спрятанный под ней меч.

Теперь она ощущала странный покой — то ли от неизбежности, то ли от шока, как Мейзи. Она встала с дивана и заглянула в комнату, где находились дети. Мейзи стояла на коленях у кровати и молилась; слова молитвы заглушались верещанием и непристойным бормотанием за окном. Алан и Лейси… ей показалось, что она видит их темные силуэты на кровати, но с полной уверенностью утверждать это не могла, а подойти и поцеловать на прощание тоже не осмеливалась из боязни разбудить, что было бы сейчас совсем уж некстати. Может, они достаточно невинны для того, чтобы демоны овладели ими… но вервольфы? «Прощайте, милые. Простите маму за то, что втянула вас в это».

Потом она заглянула в другую спальню. Юнец сидел на полу, прислонившись к стене, крепко связанный полосами простыни. Один глаз его злобно следил за ней, второй заплыл, и рот, разбитый разъяренным Джерри, тоже кривился набок. Кто-то с треском грыз снаружи оконную раму.

Грэм, тоже связанный по рукам и ногам, с кляпом во рту, скорчился на кровати. Она склонилась над ним.

— Будешь молчать, если я выну кляп? — спросила она, и он отчаянно закивал.

Она довольно долго возилась с узлом. Что же она такого в нем нашла когда-то? Спрашивала ведь ее об этом мать. Помнится, тогда она ответила:

«Это человек, который знает, чего хочет». Вот дурища… нет бы ей тогда довериться чутью матери, ибо человек, который знает, чего хочет, легко превращается в человека, который готов на все, чтобы получить желаемое, и тогда его обаяние становится оружием, а харизма делается продажной.

Наконец ей удалось вытащить кляп…

— Вот, — выдохнула она.

— Развяжи меня, Ариадна! Не оставляй меня связанным так!

До сих пор ей ни разу не приходилось слышать, как он молит о чем-то, и она испытала отвращение к себе, настолько эта мысль на мгновение польстила ей.

— Потерпи, осталось немного, — ответила она и сама удивилась тому, как бесстрастно звучит ее голос. — Из ламп исчез весь керосин. Джерри считает, что нас скоро атакуют монстры.

— Нет!

— Мейзи молится, как конклав кардиналов, — продолжала она, — и я не сомневаюсь, она не забудет тебя в своих молитвах. Я только хотела сказать, что совсем не хотела втягивать тебя в это. Ты не безгрешен, Грэм, но не заслужил такого. Не такого, во всяком случае…

— Как утешительно, — фыркнул он. — Знай я, что белая горячка заразна, был бы осторожнее.