Будучи от природы очень осторожной как в частной жизни, так и в профессиональной деятельности, Одри никого не подпускала к себе слишком близко, в частности своих поклонников. Но Андреа Дотти понял, как ей плохо и какое воздействие развод может оказать на Шона. Она была ему за это благодарна. «Он такой восторженный и жизнерадостный, — скажет она чуть позже, когда у неё будет возможность проанализировать происходящее. — Конечно, по мере того как я его узнавала, я находила его рациональным и очень чутким». Из-за того, что Андреа Дотти был человеком с твёрдым положением в обществе, со стабильными доходами, из обеспеченной семьи, она была с ним доверчивее, чем обычно. Хотя развод с Мелом дорого ей обошёлся, она всё ещё была богата. Но Андреа Дотти не гонялся за приданым. Это был уверенный в себе сердцеед, умелый утешитель. Его увлечённость светской жизнью в Риме бросалась в глаза, но это было необходимо, чтобы вывести Одри из депрессии. Интуитивно Одри сняла с Андреа обвинения в возможной неискренности. Он стал «своим».
Для Андреа знакомство во время романтического круиза переросло во внезапную любовь. Для актрисы это было медленное и постепенное пробуждение любви. Однако к концу путешествия молодой римлянин завоевал сердце кинозвезды. Разве сможет она когда-нибудь позабыть тот момент, когда почувствовала, что не в силах противиться глубокому чувству? «Господи, разве знаешь, что тебе на голову упадёт кирпич?» — воскликнула она. И добавила, подумав: «Это свалилось с неба. Этот человек — такой восторженный, такой весёлый, что кажется мне очень привлекательным. И, разумеется, по мере того как я его узнавала, я находила, что он умён и умеет глубоко чувствовать».
Чем больше она его узнавала, тем сильнее её поражало сходство их прошлого. Хотя Дотти были большой католической семьёй, родители Андреа расстались, как и родители Одри, и их брак был аннулирован. Мать Андреа была графиня, а мать Одри — баронесса. Всё сложилось так, что Одри поддавалась нарастающей близости их отношений, тем более что Шон хорошо поладил с Андреа. Вот и славно. А главное — Андреа Дотти сообщил ей о своём желании иметь «много детей». После тщетных попыток обзавестись вторым ребёнком эти слова были бальзамом на израненную душу Одри и заставили её задуматься о новом браке.
Двадцатого ноября 1968 года, без всякой шумихи, она получила развод. На Рождество в Риме Андреа Дотти официально попросил её стать его женой, а когда она согласилась, надел ей на палец обручальное кольцо с рубином. Но даже тогда друзья отмечали, что Одри не решается выйти за него замуж. «Она не хотела, чтобы будущий муж превратился в знаменитость второго плана, больше известную как супруг кинозвезды Одри Хепбёрн. Она знала, насколько такое положение вредно для самолюбия мужчины, какова бы ни была его профессиональная репутация, в особенности в такой области, где скромность превыше всего», — уверял её бывший пресс-секретарь. «Я сказала ему, что люди, то есть женщины, могли проявлять к нему интерес, потому что он мой супруг, и что это нехорошо и даже опасно для его профессиональной репутации», — призналась она тогда Юберу де Живанши.
Но Андреа Дотти её успокоил: он не считает себя публичным человеком. Просто он не стал говорить о том, как влечёт его известность. Ибо, несмотря на неподдельное удовольствие, которое он получал от общества Одри, в его мечтах жила кинозвезда, которой он так восхищался. Его больше привлекал гламур, чем помолвка. Мел Феррер знал, что под сияющим образом звезды может скрываться совершенно иная реальность — гораздо менее блестящая и гораздо более монотонная. Андреа Дотти это открытие причинит большую боль: его жена — не совсем та женщина, о которой он грезил в 14 лет, когда любовался ею на экране.
Мать, брат и вся семья Андреа были в восторге оттого, что они поженятся. Андреа успокоится, сделается мужем, да ещё и кинозвезды, у него появится своя семья. Неженатый сын в 30 лет — большая забота для любой итальянской матери. Ну и пусть невеста почти на десять лет старше — будущая свекровь быстро её приняла.
Когда отпрыск видной итальянской семьи берёт себе жену из другого круга, а то и другой национальности, нередко бывает, что будущую супругу подвергают суровому экзамену, даже обряду посвящения, чтобы удостовериться, пусть и не нарочито, в её достоинствах. Одри удалось этого избежать. Её репутация и она сама произвели впечатление на будущих родственников. «Она станет идеальной снохой, — сказала Паола Роберти Бандини, бывшая графиня Дотти. — Андреа годами говорил о том, что хочет жениться и иметь много детей, но всё никак не мог решиться. Он продолжал учиться и думать о своей карьере, говорил о женитьбе и снова учился. Но когда он вернулся из круиза, он был по уши влюблён. Для всей нашей семьи это идеальная женщина, вот почему разница в возрасте не имеет значения».
Свадьбу отпраздновали не в Риме, а в Швейцарии, потому что в Италии нельзя было обвенчаться в церкви после развода[49]. Объявления о «бракосочетании Андреа Паоло Марио Догги, тридцати лет, врача-психиатра, и Одри Кэтлин Хепбёрн, тридцати девяти лет, гражданки Великобритании» были вывешены на стене почтового отделения Толошнасюр-Морж 6 января 1969 года. Это полагалось сделать за десять дней до события. Заминки не произошло. 18 января мадам Батта, ведавшая актами гражданского состояния в городе Морж, объявила врача и актрису мужем и женой. Свидетелями со стороны невесты были Дорис Бриннер и актриса Капуцин[50], со стороны жениха — Поль Вейер и художник Ренато Гуттузо. Гостей было всего три десятка человек. Невеста была одета в вязаный розовый ансамбль — подарок её друга Юбера де Живанши, голову покрывал платок того же цвета, защищавший от моросящего дождя. Фотограф запечатлел её лицо в тот момент, когда она закусила губу — выражение подростка, которое показалось некоторым журналистам очень милым для женщины, которой через несколько месяцев стукнет сорок. Но, оглядываясь назад, Одри скажет: «Я ощущала себя на двенадцать, двадцать лет — не знаю. Помню только, что я чувствовала себя счастливой, совершенно счастливой, а Андреа держал меня за руку».
Одри с новым мужем провела часть медового месяца в поисках квартиры в Риме. В конце концов они выбрали апартаменты на последнем этаже: просторное помещение с очень высокими потолками в отреставрированном палаццо, который несколько веков тому назад принадлежал какому-то церковному деятелю. Оттуда открывался великолепный вид на Тибр, и Одри была просто в восторге. Как она любила говорить, это было «божественно». Но и осторожность не помешает: всем, кто расспрашивал её о палаццо, она сухо отвечала: «У нас в Риме нет никакого дворца, только квартира». Просто в те годы беззаботные дни и мотовство эры «дольче вита» ушли в прошлое: «красные бригады»[51] грозили богатым людям и политикам похищением. Выставлять напоказ своё богатство становилось опасно.
Главной заботой Одри было множество вещей, накопленных за всю её жизнь. Она расставляла старые и новые вещи в квартире, где ещё шёл ремонт, работая рядом с плотниками, каменщиками; её волосы были покрыты пылью. Она подстраивалась под ритм жизни мужа, когда тот был на дежурстве и когда отдыхал. Андреа обожал ходить после работы в ночной клуб, два-три раза в неделю. Старые знакомые Одри по миру кино, знавшие, что она рано ложилась спать, когда была замужем за Мелом, удивлялись, глядя, как она отплясывает твист и другие модные танцы на переполненных танцплощадках в ресторанах и ночных заведениях. Андреа Дотти был превосходным танцором. И он с гордостью ходил показывать свою жену.
Одри испытала облегчение оттого, что её сын и Андреа поладили. «Благодаря Джине, его итальянской няне, Шон так хорошо говорит по-итальянски, что быстро нашёл общий язык с Андреа», — объясняла она друзьям. Она теперь вошла в большую итальянскую матриархальную семью, и для неё это было чем-то необыкновенным. Одри, которую воспитывали практически как единственного ребёнка, обрела там столь необходимую ей надёжность. Поэтому она с лёгкостью подчинилась порядкам, заведённым синьорой Бандини, никогда не пропускала воскресных обедов и, хотя не была католичкой, по большим праздникам сопровождала свёкра и свекровь в церковь.
