И потом, хотя Джон Хьюстон мало помогал ей на съёмочной площадке, он мог умело сделать комплимент: «Она так же хороша, как другая Хепбёрн» (намёк на звезду «Африканской королевы» Кэтрин Хепбёрн). В результате Одри решила, что ей не нужен дублёр для сцен с верховой ездой. Главное, она получила гонорар в 200 тысяч долларов и считала, что должна отработать эти деньги. Хотя ей было страшно (она не садилась верхом со времён «Войны и мира»), она согласилась гарцевать на белом жеребце по кличке Дьяболо. Естественно, 28 января 1959 года, когда Одри должна была сесть в седло, конь встал на дыбы, рванулся вперёд, и Одри упала на спину. При виде этой сцены съёмочная группа оцепенела. Потом началась общая паника. Джон Хьюстон и Берт Ланкастер бросились к ней с тремя ковбоями, крича остальным, чтобы отошли. «Позовите врача!» — кричал Хьюстон на бегу. Примчался доктор Эрнандес, состоявший при съёмках. Он встал на колени рядом с Одри, которая открыла глаза и попыталась пошевелиться. Но острая боль в спине ей помешала. «Не двигайтесь», — мягко сказал ей врач и велел стоявшим сзади: «Носилки! Быстро!» «Мел... не говорите ничего Мелу. Никому ничего не говорите... Я сама скажу Мелу. Он беспокоится... он такой беспокойный», — прошептала она.
Её тотчас перенесли в больницу Дуранго; она сильно мучилась от боли. У актрисы были сломаны четыре ребра и вывихнут позвонок. Джон Хьюстон был просто убит: «Поскольку я заставил её сесть верхом в первый раз, я чувствовал себя ответственным за неё. Да, у неё был превосходный учитель, и в конце концов она понемногу научилась ездить верхом, в ней обнаружилась врождённая склонность к верховой езде, но это ничего не меняло. Когда её конь встал на дыбы, а какой-то дурак зачем-то вскинул руки вверх, думая его успокоить, её падение легло на мою совесть».
Примчавшись в больницу, личный врач актрисы Говард Мендельсон подтвердил наличие переломов и констатировал также сильный вывих ступни и разрыв мышц спины. Но, к счастью, ребёнок не пострадал. Одри успокоилась и поскорее послала записку в отель «Касабланка», где жила большая часть актёров и членов съёмочной группы: «Дорогие друзья, amigos maravillosos[41], благодарю вас от всего сердца. Ради вас я снова это сделаю!»
Вскоре приехали Мел из Нью-Йорка и «сестра Люк» — Мари Луиза Хабе, решившая исполнить роль дежурной медсестры. Съёмки остановили, актрису перевезли в Лос-Анджелес. Когда её подруга Элеонор Харрис навестила её в Беверли-Хиллз, то сильно удивилась: «Одри полулежала на подушках в белоснежной постели в белоснежной комнате. <...> На ней была белоснежная викторианская ночная сорочка с высоким воротом. Волосы зачёсаны назад, гладкие, как зеркало, и стянуты белой лентой в тон белому банту её йоркшира, безупречно вычесанного. По всей комнате стояли лиможские вазы с белыми тюльпанами и орхидеями. Я заметила, что каждый раз, выкуривая сигарету, она тушила её в крошечной белой пепельнице, а потом выбрасывала окурок в корзину рядом с кроватью. Протирала пепельницу бумажной салфеткой, которую тоже выбрасывала в корзину. Потом ставила чистую пепельницу на тумбочку, рядом с фотографиями в рамках своего мужа, четырёх своих пасынков и падчериц и, верите или нет, коня, который её сбросил. Именно эта фотография, в рамке из белой кожи, стояла перед всеми остальными!»
Через три недели после этого происшествия она сделала первые робкие шаги, а ещё три недели спустя съёмки возобновились. Чтобы вернуться в Мексику, она путешествовала лёжа, в спальном вагоне. Прибыв на место, она оставалась в постели, когда не работала, поскольку ей было слишком больно сидеть. До окончания съёмок (два месяца) Одри носила бандаж. Мел не скрывал своего гнева: он не мог допустить, чтобы Одри работала, когда у неё проблемы со здоровьем. «Я думаю, что продолжать сниматься — плохая идея, но Одри очень упрямая».
Поскольку сцена, во время которой случилось несчастье, была основной, её пришлось снимать заново. Режиссёр поставил её на последний съёмочный день. На сей раз Дьяболо повёл себя безупречно. И вся группа аплодировала мужеству актрисы. Стоп! Снято!
Хотя карьера Джона Хьюстона в этом «истерическом» вестерне достигла критической точки, фильм как будто понравился большинству журналистов. Некоторые справедливо подчёркивали, что способности и потенциал Одри были использованы не в полной мере. Лилиан Гиш тоже так считала. «Одри играла мою дочь, и я любила её, как дочь. Но её талант в этом фильме не использовали в должной мере. Когда я увидела полную версию “Непрощённой”, то поняла: если бы использовали все её задатки, фильм имел бы гораздо больший успех».
Джон Хьюстон с этим согласится, признавшись много позже: «У меня есть кое-какие фильмы, которые я недолюбливаю, но “Непрощённую” я просто ненавижу. Несмотря на хорошую игру актёров, этот фильм помпезен. Однажды вечером я смотрел его по телевизору и выключил на середине. Это было невыносимо». «Нью-Йорк таймс» нашла Одри «чересчур изысканной, хрупкой и цивилизованной посреди всего этого неотёсанного и грубого мира...».
Хрупкости у Одри было хоть отбавляй. Измученная съёмками, она отказалась от сценария фильма «Никакого выкупа для судьи», предложенного Альфредом Хичкоком (тот смертельно на неё обиделся), и уехала обратно в швейцарские горы. Теперь самым важным в её жизни было стать матерью. Вернувшись в альпийское шале, она принялась к этому готовиться. Позабыты былые мрачные мысли и вечные жалобы вроде «не понимаю, почему я не могу иметь детей. Мыс Мелом так любим друг друга».
Всегда склонная к нервным срывам и депрессиям, Одри поддерживала в норме своё психологическое состояние, как другие сидят на диете. Она была безмятежна и начала вязать приданое для младенца. К несчастью, на третьем месяце беременности у неё произошёл выкидыш. Она была в отчаянии. «Я думала, что ушла вперёд, преодолела своё депрессивное состояние. Всё рухнуло в тот момент, когда врач сообщил мне, что я в очередной раз потеряла ребёнка. Я была в бешенстве. Я злилась на Бога, злилась на Мела. <...> Я была ужасно несчастна».
Её мир — зачастую такой же хрупкий, как она сама, — рухнул. Она была уничтожена, зная, что не может стать матерью. Наверное, это последствия падения с лошади. «Это трагедия», — сказал Мел глухим от волнения голосом. Одри погрузилась в «чёрные сумерки», как она сама называла это состояние, и в очередной раз боролась с депрессией. Она весила всего 44 килограмма и постоянно курила (до шестидесяти сигарет в день). «У меня было разбито сердце, и у Мела тоже, — скажет она, вспоминая о том времени. — Мы почти не разговаривали с ним несколько месяцев. Но Мел всё взвалил на себя и заботился обо мне. Я думаю, что это помогло ему выстоять. Видя, что он взял себя в руки, я тоже взбодрилась и выпросталась из депрессии». Время и любовь мужа залечили рану в её сердце. К Одри понемногу возвращался вкус к жизни.
Летом 1959 года она была одной из претенденток на главную роль в фильме с самым большим бюджетом в истории кинематографа до «Титаника» — «Клеопатре». Её агент послал черновик сценария другой своей клиентке — Элизабет Тейлор. В то время Одри и Элизабет были самыми высокооплачиваемыми актрисами в мире. Обе проявили интерес к этому проекту. Но «Парамаунт» отказалась отдать роль Одри, и вожделенный контракт получила Элизабет Тейлор, которой выплатили миллион долларов сразу и потом ещё по 50 тысяч долларов в неделю за сверхурочные часы и по три тысячи в неделю компенсации. Она также получила большой процент от сборов.
Одри упустила роль Марии в «Вестсайдской истории» и роль в «Кардинале» Отто Премингера. Она явно «превратилась в развалину», как выразилась одна её подруга; некоторые припомнили, как в 1958 году на премьере фильма «Прощай, оружие!» она впервые не смогла сдержать эмоции на публике. На экране Дженнифер Джоунс изображала родовые муки. Одри разволновалась и внезапно вышла из зала, сопровождаемая одним из друзей. На следующий день её осадили журналисты, расспрашивая о причинах такого внезапного ухода, и она сдалась: «Я так мечтаю иметь ребёнка...»
