Все, кто встречался в те времена с Одри — «независимой молодой женщиной», — подчёркивают её простоту. Ей, наверное, немного не хватало зрелости, но она видела всё в романтическом свете — ценное качество для предприятия и города, которым оно неведомо! «Мне всегда хотелось иметь покатые плечи, — сказала она Хедце Хоппер, — а не такие, под которые словно вата подложена».
Новая голливудская звезда всё ещё думала, что её лицо слишком широкое, зубы неровные, а во внешности нет ничего необычного. Что касается актёрской игры, она сделала всё, что могла, чтобы ей обучиться, но на самом деле чувствовала, что играть по-настоящему — это совсем другое.
Её скромность выглядит искренней. Под внешней непринуждённостью и твёрдой решимостью добиться успеха скрывались страх, неуверенность и всепоглощающая тревога. Она также обладала душевным теплом и живым умом.
Расставшись с Джеймсом Хансоном и Уильямом Холденом, Одри делала вид, что дорожит своей независимостью и хочет, чтобы между её новой жизнью в Голливуде и матерью, оставшейся в Лондоне, лежал океан. «Мы с матерью не похожи друг на друга», — призналась она, когда её спросили, почему баронесса предпочитает жить в Лондоне, а не рядом с дочерью. И поспешно добавила: «Мы прекрасно ладим», — но можно было догадаться, что ладят они тем лучше, чем дальше друг от друга. «А любовники?» Этот вопрос не давал покоя прессе. «Неужели после разрыва вашей помолвки с Джеймсом Хансоном у вас больше никого нет?» Она не ответила.
В её жизни никого нет? Да — пока Мел Феррер не вернулся на сцену. Он очень серьёзно отнёсся к желанию Одри играть вместе с ним. В конце концов он остановил выбор на пьесе Жана Жироду «Ундина». Это сказка по мотивам средневековой легенды об Ундине: русалка покидает родную стихию и без разрешения вторгается в чуждые людские пределы. Там она влюбляется в рыцаря, покорённая его чудесной красотой. Но он переменчив, как все живые существа в мире людей. Их союз завершается изменой, смертью возлюбленного и возвращением русалки в водное царство. Эта пьеса проникнута грустным фатализмом и написана вычурным языком, типичным для послевоенной французской драматургии. Но это и современный взгляд на человеческую любовь и таящиеся в ней опасности. В Париже в ней играли Мадлен Озере и Луи Жуве.
Мел Феррер сознавал, насколько Одри уже к нему привязалась, но также знал, что им нужно побыть вместе, чтобы проверить свои чувства. Он разработал план. Прислал Одри экземпляр «Ундины», дав ей понять, что они могли бы вместе сыграть в этой пьесе, и заручился услугами Альфреда Ланта — знаменитого бродвейского режиссёра, пообещав, что Одри сыграет Ундину (участие Мела Феррера входило в договор). Чтобы осуществить свой проект, в конце 1953 года он явился в Лос-Анджелес — уговаривать Одри.
Возможно, это совпадение, но его повторный брак с первой женой только что был расторгнут в ускоренном порядке в мексиканском Хуаресе. Мел был свободен, чтобы стать партнёром Одри на сцене и в жизни. Их связь очень быстро стала набирать обороты, когда Одри согласилась участвовать в пьесе. Да, поначалу она пыталась не выводить их отношения за строго профессиональные рамки, опасаясь, что чувства помешают постановке «Ундины» в Бостоне, а потом на Бродвее. Но ей не удалось скрывать их долго.
Как только начались репетиции, Одри переехала в Нью-Йорк и сняла квартиру в Гринвич-Виллидж. Актриса Мэриан Селдес, занятая в спектакле, оставила контрастные воспоминания о его подготовке: «Одри была чудесна. Я обожала смотреть, как она репетирует и играет. Как ей удавалось создавать у других впечатление, что они красивы! Она была кудесницей на экране и в жизни. И как неукоснительно она следовала указаниям мистера Ланта! О Феррере такого сказать было нельзя. В труппе ходил слух, что с тех пор, как она в него влюбилась, он давал ей собственные директивы после репетиций. Мне это казалось немыслимым. <...> Конечно, он не реагировал на указания режиссёра так, как Одри; временами он при всей труппе вёл себя нехорошо с Лантом, который был старше его; но постановка “Ундины” была по большей части его идеей, и было бы смешно с его стороны мешать постановке, давая Одри противоречивые указания». Кстати, по словам жены режиссёра, «влияние, которое Феррер оказывал на Одри, пользуясь её чувствами к нему, чуть не поставило под угрозу весь спектакль».
В декабре 1953 года, пока продолжались репетиции, Одри всё больше влюблялась в Мела. Всё свободное время они проводили вместе. Одри была убеждена, что наконец-то встретила мужчину, который будет её любить и защищать, и когда речь заходила о нём, теряла всякую рассудительность. Полное отсутствие критического отношения к её спутникам — характерная черта её поведения: она отказывалась видеть их ошибки и защищала перед всеми и вопреки всему, даже если страдала от их поведения.
Чтобы зритель поверил в сверхъестественность Ундины, она с головой ушла в продумывание мельчайших деталей костюмов и грима и, поощряемая Мелом, взяла под свой контроль каждый штрих своего сценического образа. Костюмерша Валентина отвечала за сетчатый костюм Ундины (Одри появлялась обнажённой, ловко прикрытая пучками водорослей). Только столь безупречная особа, как Одри, могла позволить себе подобную дерзость (редкую в театре той поры), не навлекая на себя обвинений в эксгибиционизме. В самом деле, Одри сама нарисовала этот минималистичный костюм (на боди телесного цвета), вспоминая иллюстрации к сказкам Ханса Кристиана Андерсена. Режиссёр был от него в восторге, но они с Одри заспорили о причёске русалки. Стараясь добиться серебристого блеска, Альфред Лант попросил её перекрасить тёмные волосы в сияющий светлый оттенок. Она отказалась. Лант пояснил: «Волосы русалки могут только посветлеть в солёной воде». Одри возразила: «Логика тут ни при чём, Альфред. Это легенда». Она чувствовала, что ей не к лицу быть блондинкой. Мел Феррер принял её сторону в этом конфликте с режиссёром.
Споры продолжались до самой премьеры пьесы в Бостоне; под конец Одри, страшно переживавшая, выбитая из колеи этой ссорой, уступила и перекрасилась за несколько часов до поднятия занавеса. Один взгляд в зеркало — и она тотчас об этом пожалела. Одри-блондинка — это катастрофа. Запаниковав, она согласилась на парик цвета шампанского, который Лант предусмотрительно держал наготове. Но парик ей не понравился. «Мои волосы мертвы. Они плохо прилажены, мне в них жарко, это ужас». Где-то за час перед выходом на сцену она наконец нашла решение: посыпала свои собственные волосы, перекрашенные обратно в тёмный цвет, золотой пудрой. Они отражали свет, словно прожилки драгоценного камня. Иногда, когда Ундина делала пируэт, золотые пылинки слетали с неё, словно хвост кометы. Как она и надеялась, эффект получился волшебным. Одри создала и собственный грим: голубоватая пудра, гармонировавшая с её сине-зелёным костюмом, белый тональный крем, подходящий под кремовое платье. И для пущей сверхъестественности прикрепила к ушам золочёные острые верхушки — этакий мистер Спок за 20 лет до выхода «Звёздного пути»[33]. В вечер премьеры Мел подарил ей гирлянду из водорослей в качестве талисмана.
Как раз перед премьерой «Ундины» Одри позвонил её голливудский агент Лью Вассерман, чтобы сообщить, что предпремьерный показ «Сабрины» прошёл с большим успехом. Ей нужны были такие хорошие новости, потому что по мере приближения нью-йоркской премьеры она испытывала настоящие приступы тревоги. Тогда у неё появлялись зримые признаки усталости (сказывалось напряжение двух последних лет), и Мела это тревожило. Стойкий насморк не поддавался лечению. Одри превратилась в комок нервов. От премьеры «Ундины» на Бродвее у неё осталось очень смутное воспоминание: «Я не помню, как вышла на сцену, произнесла свой текст, даже поклоны, — рассказывала она. — Вижу только тонны цветов в моей гримёрке, когда я туда вернулась. Это было просто великолепно! Сад посреди Нью-Йорка! Я упивалась ими».
В вечер премьеры, как и на всех других представлениях, когда падал занавес и артистов вызывали на сцену, Мел Феррер стоял рядом с Одри. Она настаивала на том, чтобы делить с ним аплодисменты. Зрители, казалось, удивлялись, когда он выходил на поклоны, но Мел Феррер упивался успехом. Критики пели Одри дифирамбы. «В гораздо большей степени, чем любой другой персонаж, она с присущим ей здравомыслием играет старую сказку так, словно каждое слово в ней поэтично», — писал журнал «Лайф». Под статьёй в «Тайм» подписались бы большинство критиков Нью-Йорка: «Пусть озеро спокойно, русалка, вылетающая оттуда стрелой, околдовывает на расстоянии живостью и неудержимостью. Игра Одри Хепбёрн в буквальном смысле легендарна».
