Порванная одежда Вожака, кстати, снова сошлась, чудесным образом восстановив целостность. Зато с руками случилось что-то странное и совершенно не приятное. Когда предводитель Братства снова стал человеком, оказалось, что передние его конечности густо перепачканы кровью. Не своей, правда. И она давно успела засохнуть, сделавшись бурой, как ржавчина. Но покрыты этой «ржавчиной» руки Вожака были даже не по локоть, как принято выражаться, а до самых предплечий.

— И что делать? — вопрошал предводитель Братства, в растерянности разглядывая испачканные рукава и кисти.

— Лично я знаю только, чего делать не стоит, — сказал находившийся рядов Освальд. — Например, подавать руку… вашей светлости.

Последние слова он произнес с подчеркнутым пренебрежением. Лучше всяких слов давая понять, как относится ко всяким титулам и знатному происхождению.

— Да я не «светлость» давно, — только и мог сказать Вожак, — не граф. Ночи служу…

Зато мастер Бренн снизошел до более толкового ответа.

— Главное, помнить, что это не вещественный мир, — были его слова, — мир не предметов, а представлений. И образов, в которые эти представления воплощаются. Образы похожи на предметы мира живых, потому что они нам близки.

— Пространно несколько, — Вожак хмыкнул, — не понимаю, как это поможет.

— Духи… они же тени внушили вам некую идею, — пояснил Бренн, — а именно, что на вашей совести много злодеяний, а на руках, соответственно, много крови. Вот эта идея и воплотилась… таким образом. Как только впечатление от встречи с тенями померкнет, этот образ тоже должен рассеяться.

А завершил объяснение свое неожиданным на первый взгляд вопросом:

— Вас ведь не мучает совесть по этому поводу… надеюсь?

— О, ни капельки! — отвечал предводитель Братства почти с восторгом. — Наоборот. Осознаю, насколько я силен. Насколько превосхожу всех этих жалких людишек. Лишний раз мне об этом напомнили.

— Тогда можете быть спокойны, — уверил его мастер Бренн, — это… украшение на ваших руках долго не задержится.

И действительно, образ засохшей крови растаял через час пути, самое большее — через два.

К тому времени Бренн и его спутники решили сделать привал. Не потому что стемнело — над тропой и окрестностями продолжали висеть нескончаемые туманные сумерки, напоминающие раннее утро. Но даже в этом безвременье ноги имели свойство уставать, а животы — ощущать голодную пустоту. К тому же туман медленно, но верно вытягивал тепло из живых тел. В начале пути это не ощущалось, зато незадолго до привала участники похода ощутимо подмерзли.

— Предлагаю передохнуть, — сказал мастер Бренн и путники с видимым облегчением сошли с тропы, расположившись под ближайшим деревом.

Равенна произнесла заклинание, сотворив огненный шарик на ладони — чтобы разжечь костер. За топливом тоже дело не стало. Волшебнице стоило только обернуться, и на глаза ей попалась целая груда сухих веток.

Возможно (если верить словам ее наставника), то был лишь образ веток. Но горел он не хуже дров из мира живых. Так что на тепло новоиспеченный костер не скупился.

Устроившись вокруг огня, путники быстро согрелись. Перекусили тем, что прихватили с собой в котомках. А вот вызвать для своей прихоти образ… ну, скажем, жареного поросенка или бочонка вина никто даже не попытался.

Возможно, смекнули путники, тот же поросенок, рожденный их воображении, мог даже оказаться вкусным. Особенно если кто-то из них уже пробовал это блюдо и со вкусом знаком. Но вот мог ли поросенок, будучи плодом воображения и детищем мира духов, насытить тело по-настоящему, без обмана? Никто из участников похода в потусторонний мир не мог быть в этом уверен.

Да, от здешних дров получалось настоящее тепло. Но дрова — сущность более простая. Ничего, кроме как гореть в огне, от них не требовалось. Тепло? Так тепло, как и вкус, относилось к ощущениям. Возможно, ощущение тепла от образа костра перебивало ощущение холода от опять-таки образа тумана. Но вот голод (настоящий!) можно было утолить только настоящей едой.

Зато Освальд решился использовать власть воображения в этом мире иным способом. Стоило бывшему вору задуматься и зажмурить глаза, как в руках у него, откуда ни возьмись, возникла охапка цветов. Которую он с легкой, будто бы даже чуть виноватой улыбочкой и без лишних слов протянул Равенне.

Увы! Стоило волшебнице, тоже смутившейся, взять цветы, как они разлетелись в ее руках, превратившись в стаю бабочек.

После этого больше произвести впечатление на Равенну бывший вор не пытался. По крайней мере, до окончания привала.

А вот чье общество действительно захватило волшебницу, так это Вожака. Как ни удивительно на первый взгляд.

— Эта ваша… способность оборотня, — обратилась она вполголоса к предводителю Братства, устроившись рядом и склонив к нему голову, — мне знакомы чары, позволяющие переселять сознание человека в птиц, зверей. Управлять ими, смотреть на мир глазами этих созданий. Это колдовство я переняла от матери… а та, вероятно, от моей бабушки… и так далее.

Вожак слушал ее, улыбаясь молча, но с хитринкой в глазах. Заинтригован, мол. Продолжай.

— Но оно действует только на время, — продолжила Равенна, — и я после этого едва на ногах стою. Тогда как вы… как понимаю, можете оставаться в зверином облике надолго.

— Несколько лет, — напомнил Вожак, улыбаясь еще шире. — Не говоря уж о том, что мне не требуется какой-то зверь, в которого нужно переселиться. Я сам обращаюсь в зверя.

— И никаких… издержек… неприятных последствий?

— Если забыть, что зверь стареет быстрее, — вновь напомнил глава Братства.

— Но это ведь означает, — начала Равенна не без восхищения, — что ритуал… ваш секрет родовой… он более совершенная волшба. По сравнению с моей.

— Не назвал бы это волшбой, — изрек предводитель Братства Ночи, — и колдуном себя не считаю. Но… да: кое в чем действительно этот ритуал превосходит то, что унаследовала ты.

— Так это и есть самое удивительное! — волшебница, не выдержав, возвысила голос. — Вы не колдун, но ваша способность превосходит похожее умение у меня… тоже унаследованное. Хотя сколько себя помню, всегда считала себя ведьмой.

— Ну что я на это могу сказать, — Вожак только руками развел, — похоже, твои предки, как и мои, были близки к природе. Давным-давно, еще до того, как веру во Всевышнего в этих землях насадили. Возможно, даже пересекались… мои с твоими. Дружили, заключали браки. Может, и враждовали… всякое бывало. Потом прошли века. Твой род знания о власти над природой подрастерял. Многое стало недоступным или упростилось. Как с человеком, которому память отшибло, и он много кого не узнает… даже говорить начинает по-другому.

Предводитель Братства Ночи вздохнул и продолжил:

— С моими предками чуть ли не хуже вышло… поначалу. Мы наше родовое умение утратили напрочь. Возможно, преследований боялись. Церковников… или дураков невежественных. Однако с помощью лампы аль-Хазира я смог восстановить это умение в первозданном виде.

— Одно из, — осторожно предположила Равенна, — как и мне… я думаю, досталось лишь одно из семейных умений, ныне считающихся колдовством. Возможно, когда-то мои предки могли не только зачаровывать зверей, но и превращаться в них… как вы. А ваши предки — не только превращаться, но и зачаровывать.

— Все может быть, — глубокомысленно заметил Вожак, — возможно даже, наши предки общие… мы дальние, но родственники. А еще, возможно, тебе тоже стоило воспользоваться лампой аль-Хазира. Как мне. Не в обиду будет сказано, но учитель твой… использует эту чудесную вещицу слишком тривиально и однобоко. Не способен в полной мере оценить ее.

Затем, осененный внезапным воспоминанием, предводитель Братства Ночи вскинулся, хлопая себя по колену.

— Луна! Да о чем я говорю! — воскликнул он. — Твое место с нами. Мне ведь докладывали… люди, оставшиеся от одного из отрядов, который еще пощипала ваша шайка. Тебя ведь тогда брали в плен. И предлагали присоединиться. Почему отказалась?