— Так… где ты работала? — Пашка потер бровь пальцем.

— Я была крановщицей, — коротко сообщила Лера.

Рыжего ее ответ явно удивил. Он даже слегка подался назад, будто конь, увидевший нового наездника и явно находясь не в восторге от него.

— Ох… круто. В смысле… прости, мне правда жаль. Я не то имел ввиду.

— Я поняла.

— Ну что, тогда снова на стройку? — собрался с мыслями Пашка. — Кажется, я видел где-то объявление… недавно крановщик убился, застрял в кабине. Там вакансия освободилось.

— Ни за что, — замотала головой она. — Если у нас на площадке кран бешеный, то я боюсь даже представить, что произошло там, раз он… — закончить фразу Лера не осмелилась, будто боялась, что и с ней может произойти что-то подобное. — И если меня так будут каждый раз швырять с места на место, я скоро не выдержу.

Пашка огляделся вокруг.

— Значит, перспектива «опять на стройку» тебя не устраивает. Я уговаривать не буду, это твой выбор. Но обычно, чтобы устроиться куда-либо, нужны паспорт, трудовая книжка и страховое свидетельство, — вспомнил Пашка. — Что-нибудь из этого у тебя с собой есть?

Лера, как обычно, потянулась за рюкзаком, но не обнаружила его на своих плечах. Ей потребовалось несколько секунд, чтобы понять: он остался в кране, наедине с огнем и коротким замыканием.

— Ох черт… смеешься, что ли? — невесело бросила она. — Все мои вещи там, в кабине. Ну, кроме трудовой книжки, — Лера еще крепче прижала ее к себе, закрывая от воды предплечьями.

Пашка поджал губы и покачал головой.

Если память Лере не изменяла, в том рюкзаке не было ничего особенно ценного. Телефон она спросонья забыла дома (и хорошо, ему же лучше), а кроме старого целлофанового пакетика, уже который день кочующего из дома в старую сумку, там было пусто. Сам же рюкзак был настолько старый и измученный, что даже некоторые бездомные могли похвастаться лучшим состоянием своего скромного имущества. Достался он ей от папы, который, перебирая свои вещи, нашел его среди старья, «по которому уже давно плачет мусорка», как выразилась бы мама.

Вот только этот трещащий по швам рюкзак и нравился Лере. Обе его лямки когда-то оторвались, но были снова пришиты упрямыми руками, а левая теперь болталась на паре ниточек. В дне недавно обнаружилась дырка, из-за которой Лера чуть не лишилась ключей. Которые, в свою очередь, после этого случая хранились в кармане ее собственной куртки. Рюкзак еще не до конца потерял свой цвет морской волны, но заметно потемнел. Он напоминал о далеком месте, где Лера провела детство, и где теперь жила ее семья — о старом добром Владивостоке. Маленький кусочек памяти. Вообще-то, у нее был еще один (новый, даже без сотни дырок), но он никак не мог заменить того.

— Жалко конечно, — вздохнула она. — Но ничего ценного там не было. Да и рюкзак старый. Даже если не сгорел, то его все равно только выкидывать, в таком-то состоянии.

— Погоди, что значит «сгорел»?!

Лера усмехнулась. Наблюдать его реакции было невероятно приятно и забавно. Если бы у Пашки был специальный список «Офигения дня», этот момент туда попал бы.

— В кране произошло короткое замыкание. И возгорание. Я там чуть не задохнулась.

— Хорош денечек, — протянул Пашка так, словно уже хотел отойти подальше от Леры и ее сумасшедшей жизни.

— И не говори, — покачала головой Лера. — Поэтому все документы дома. Опять же, кроме трудовой книжки…

— Тогда давай так: сейчас ты быстро сбегаешь домой за всем, что тебе нужно. Я подожду прямо здесь, или где-нибудь еще, если надо.

Он пригнулся и осторожно вышел из-под зонта, опустив его в руки Леры. Та просверлила его глазами: «Спятил?»

— Давай. Только не возражай.

Пашка ожидал, что она будет извиваться и спорить, поэтому заранее приготовил максимально убеждающий взгляд. Но Лера только вздохнула, покачала головой, пробормотала что-то вроде: «Черт бы тебя побрал», затем кивнула и помчалась прочь. Он не сдержал улыбки и несколько секунд еще смотрел вслед удаляющейся фигуре. Дождь успел добраться до кожи, прежде чем Пашка наконец встал под козырек какого-то магазина, под которым ютилось еще несколько человек.

Лера бежала, не щадя ног. Ей просто не хотелось заставлять Пашку ждать. Она подумала, что похоже, этот день будет последним для ее легких, а потом прибавила ходу.

Скоро впереди показался панельный, девятиэтажный, серо-бурый от недавней пыльной бури во время засухи, дом. Тучи покрывали далеко не все небо, но даже так оно было красивым. Предгрозовым. Цветы на клумбах, не такие нарядные, как в большинстве дворов, благоухали под потоками вод, и в этой обстановке были прекраснее любых роз. Лера ворвалась в квартиру, нашла хороший пакет, который, по ее опыту, влагу не пропускал. Сунула туда все документы, надежно завязала и уже собралась было выходить, но тут вспомнила кое о чем. И взяла и свой зонт тоже.

Пашка не знал, почему чувствует это, глядя на Леру. Щемящее ощущение на уровне сердца. Как от предательства.

В то же время оно было теплым, но не самым приятным. Это чувство заставляло его расплываться в дурацкой глупой улыбке, замирать, как от красивого скачка на качелях и ночами плакать от этой боли. Вот только от чего все это— он не знал. Ведь за всю свою жизнь не было ничего подобного.

Он знал ее два дня. Два дня. Что это такое?!

Пашка понимал, что ему просто невероятно хотелось сблизиться с ней и стать ее другом: впервые за столько лет жизни у него наконец-то появился шанс на обыкновенное общение! Шанс на то, чего он был лишен все это время. Последние лет десять-пятнадцать его собеседником был сводный брат — и только. А Пашка все это время искал человека, который сможет разделить его переживания в отсутствие брата. Он потому и попросил Леру называть его так — ему нравилось это имя. С детства он был Пашкой, им и хотел остаться. Та не проявила никаких признаков того, что ей не нравится с ним общаться, значит — хоть какая-то надежда есть. Зато теперь он разочаровался в собственном благоразумии.

При их первой встрече Лера зашла на территорию его дома — а она была довольно большая. Пашка хотел обнести ее забором, но пока, увы, не успел. Но говорить об этом не стал: ему показалось это невежливым. И при этом он не смог спрятать свой дурацкий характер, полный самоуверенности и наглости.

И вообще, в эти моменты ему хотелось уйти куда подальше, спрятаться где угодно, лишь бы Лера его не заметила. Купить билет на рейс в Шотландию и начать новую жизнь. Но вместо этого Пашка… как будто против собственной воли вышел ей навстречу, выдавил из себя глупую улыбку и застыл, думая: «Какого черта ты делаешь, придурок?»

Он не знал, почему чувствует это, глядя вглазаЛеры. В карие, медово-орехового оттенка, глаза. Почему чувствует это, тупо пялясь на лицо со слабыми чертами итальянки и немного смуглой кожей. Почему так настораживается каждый раз, стоит только учуять где-то запах кофе. Или почему всей душой теперь ненавидит темные волосы цвета шатен, заплетенные в косу. Пашка, конечно, общался с людьми не один раз — все-таки жить даже в лесу, ни с кем не контактируя, невозможно. С остальными он умел держать себя в руках, но вот когда Пашка говорил с Лерой… он начинал думать, что она может его понять так, как никто другой не понял бы.

Об этом он думал, стоя под козырьком того несчастного магазина. Зачем ему приспичило гулять в такую погоду по городу, зная, что где-то здесь она живет? Почему он не воспрепятствовал этому чувству, почему повиновался, послушно выполнил его прихоть?

Но сейчас, смотря, как исчезла среди тысячи одинаковых людей Лера, он не смог уйти. Сколько бы себя ни уговаривал. Это было бы слишком жестоко. И все-таки он понимал, что делает все правильно — на пути к приятельским… или даже дружественным отношениям.

Когда на горизонте снова показалось место, где они разошлись, Лера чувствовала себя так, как будто она побила мировой рекорд по скорости и выносливости, а легкие атрофировались. Она наконец замедлилась, тяжело перевела дух и протянула черный зонт Пашке. Тот улыбнулся, принял его и раскрыл.