— Да понял, понял я, командир. Зачем орать-то? Я и так хорошо слышу. Вот только в ляжку мелочь какая-то попала, зараза, — и он почесал ногу ниже задницы.

— Гвоздь, и чтобы без паники! Если кто-то будет что-то орать или бежать — бей по морде со всей дури! Понял?

— Так точно, понял, — неохотно и боязливо кивнул тот.

Я боялся, что именно Гвоздь, на войне не бывавший, будет паниковать и бежать — вот поэтому и дал ему такое поручение: осаждать трусов.

У меня давным-давно появилось знание, что обозникам на поле боя делать решительно нечего. Вот потому я и начал поспешную эвакуацию нашего разгруженного каравана, не дожидаясь никаких генеральских приказов и не нуждаясь в них. Мне поручили обоз — что ж, я должен отчитаться за количество вернувшихся телег, лошадей и людей, а не командовать войсками. К тому же, я чувствовал себя так, что едва ли смог вдохновить хотя бы десяток солдат. Вон кто-то блеванул — и меня мутило сильно.

Я, дав указание своим спутникам, поспешал ко второй нашей группе обозников. Пока я торопливо перебирал непослушными ногами, имел возможность оценить потери армии. Как ни странно, но урон оказался невелик. Подавляющее большинство солдат выглядели вполне здоровыми и бодрыми, двигались естественно — не то, что я, — и только ошарашенно переглядывались между собой.

А нихельцы бросились в наступление: из леса вырвалась группа конных и помчалась через Рогану, взметая хрустальные водяные брызги выше головы. Между тем, с нашей стороны не наблюдалось никакого внятного ответа: не слышались лающие, направляющие окрики команд, никто не строил десятки и центурии, и только несколько лучников по личной инициативе вырвались поближе к заграждениям и открыли беспорядочную стрельбу, которой можно было отпугнуть разве что стайку бродячих дворняжек.

Эх, не родился я полководцем! Даже в самые отчаянные минуты во мне не просыпался дух, позволивший бы взять в руки управление армией. Сотня — вот мой предел, а в тот день меня ещё и оглушило. Поэтому я мог лишь наблюдать за боем со стороны, бессильный повлиять на что-либо. Но, в целом, всё казалось понятным: если я хотя бы понаслышке представлял, как будет действовать новое оружие, то все остальные люди оказались к ТАКОМУ решительно не готовы и впали в ступор, — даже бывалые вояки. Да неужели моё сообщение до армии не довели, идиоты?!! Или нарочно не доводили, по каким-то своим высоким соображениям?..

Я, спотыкаясь, кое-как добрался до расположения второй группы обозников. Сразу же заметил, что крестьян-то и не видно.

— Где мужики?! — заорал я на старшего этой группы, Клеща, и свои же слова в моей голове звучали глухо, как будто издалека.

— Там… — он неуверенно махнул рукой. — Сразу же драпанули…

— Переловить! Доставить к обозу! Головой отвечаешь! Понял?

— Ага…

— Не «агакай» — не в деревне! — и я ткнул его пальцем в бок.

— Понял, так точно! — он сморщился, прикусив губу.

— Раненые есть!

— Есть. И двое убитых.

— Раненых доставить тоже к обозу.

— Понял! Так точно, понял!

— Выполняй!

Он стукнул себя кулаком по левому плечу и бросился к своим:

— Ты, ты, вот вы, и вы трое — тащите раненых к обозу. Остальные — за мной!

Опять хлопок! Я лихорадочно заозирался и увидел, что взрыв произошёл на первой линии укреплений, а атаковавшие нас всадники мчатся назад, через реку, да так, как будто сам Нечистый гонится за их грешными душами.

«Вот чёрт, это же „ночные совы“»…

Хлопки зазвучали снова и снова, а под «козлами» стали взметаться облачка густого белого дыма, да такие, что шипастые жердины вырывало и подбрасывало, ломая, высоко вверх, и они потом, кувыркаясь, рушились с небес на убегавших наших лучников. Некоторые обломки долетали аж до первых позиций нашей армии.

Взрывы смолкли, и, наконец-то, зазвучали злые команды, а бойцы начали занимать свои позиции, готовясь к сражению. Из леса вырвался ещё один отряд нихельской конницы и опять помчался через реку, но для его встречи начали выстраивать наших лучников. Казалось, армия очнулась от потрясения и сейчас начнёт драться по-настоящему, но тут из-за холма опять вылетела стая «копий»…

Я понял, что сражение проиграно. Мы готовились к неподвижной обороне, но против ТАКОГО оружия она бесполезна: пехоту в чистом поле перебьют, как куропаток, а она врага даже в лицо не увидит.

«И я даже знаю, КТО именно сделал нам такие подарки…»

Я, пригнувшись, бежал к коновязи, больше не оглядываясь, слушая новые хлопки и крики внезапной боли. Где-то рядом то и дело свистело, хотя никаких стрел, само собой, не пролетало. Такая невидимая смерть угнетала душу ужасом, а руки-ноги сковало, и они не слушались, как чужие.

Добежал.

Точно: несколько мужиков отвязывали рвавшихся запряжённых коней, а один уже успел освободить конягу и, встав в телеге во весь рост, готовился огреть его для первого рывка. Я подскочил к нему сзади и молча сбросил наземь; мужик уже в полёте беспомощно махнул плёткой в пустоту.

— А ну, стоять! Стоять, сукины дети! — я с шуршащим шелестом выхватил свой меч.

Мужики меня узнали и смутились. Но один из них начал заполошно орать:

— А чо стоять, а чо стоять-то?!! Трисподня пала с небес — точно так деды и говорили! Спасаться надо! Душу свою спасать!

Я ударил мечом плашмя по предплечью этого свято верующего. Он вскрикнул, зажал ушиб и заткнулся.

— Коней успокойте, морды сермяжные. Быстро!

Лошади, не менее людей перепуганные взрывами, нервничали, подрагивая всей кожей, дёргались, храпели. Эти трусы, вместо того, чтобы утихомирить несчастных животных, стали отвязывать своих личных и пытались удрать. Я приказал лошадей не распрягать, чтобы не терять время после обеда и сразу отправиться в обратный путь — их так и привязали вместе с пустыми телегами. И вот три подводы оказались поломаны сильными конями, которые рвались вправо-влево наиболее яростно, а выломанные оглобли, мотаясь вместе с ними, хлестали соседних лошадей, добавляя им боли и страха. На этих-то буйных животных я и указал мужикам кончиком меча — они послушно повисли на поводьях, пригибая конские морды к земле и успокаивающе хекая.

А где же охрана нашего обоза? Один, вижу, «помогал» крестьянам коней освобождать, а остальные? Попадутся — перевешаю мерзавцев! Сам лично, и не побрезгую!

Стали подходить мои обозники. Некоторых раненых тащили за руки и ноги, как носилки — это плохой способ, и в дороге их ещё трясти будет, так что едва ли довезём живыми. Но выбирать не приходилось.

— О, Пчёлка, живой! Оружие не потерял? Нет? Надо же… Ну, садись, — возничим будешь, — и я одобрительно хлопнул паренька по плечу.

Кто-то зажимал руку, кто-то хромал. Стоны, ругательства. Начали рассаживать раненых, отвязывать коней. Появились первые дезертиры, пытались примазаться — мы их гнали взашей.

— Командир, давай ехать! Чего ждать-то?

— Клеща нет.

— Да где ж его теперь искать-то?! Смотри, какая там каша начинается! Ехать нужно!

— Поучи меня давай… Зубы, что ли, есть лишние?

Слава Пресветлому — Клещ всё-таки нашёлся. Молодец. Он с товарищами гнал тычками копий несколько мужиков. Поехали!

Обратная дорога, как нетрудно догадаться, стала для нас настоящим кошмаром. Отступающая армия стала нас обгонять — даже пехота! Это потому, что мы возвращались по принципу «никого не бросать», и остановка любой телеги означала остановку всего каравана. По пути нам стали попадаться ослабевшие раненые, сидевшие, а то и лежавшие на обочине: сгоряча протопали, сколько смогли, а потом рухнули, обессилев. По моему приказу останавливались, подбирали этих бедолаг, перевязывали, как могли — вот поэтому и тащились еле-еле.

Один раз нам помешала отступавшая конница, бесцеремонно отжавшая пехоту: получился затор, как весной на реке, на бобровой плотине. Крики, ругань, удары. Если даже мне стало казаться, что мы попали в преисподнюю, то что же мерещилось простым мужикам, крестьянам??? Войска шли безо всякого порядка, дезертиры вперемешку с отступающими частями, и сам чёрт не разобрался бы, кто из них кто!