— Ты… как ты тут?

— Нормально. Ерунда. Мужичьё дурное, я таких ещё столько же уложу. Поклажа цела.

Что я говорю? Я обязан был ей сказать, что без неё чуть от тоски не сдох, за пару-то часов. Мне нужно было ей обещать, что в следующий раз я наплюю на всё барахло, на коней, на деньги и еду, но буду защищать её до последнего вздоха, именно её. Но тогда я был косноязычен и не мог подобрать правильные слова, а городить чепуху — боялся, как-то стыдно казалось, что ли… Господи, ну почему мы в молодости стыдимся острых чувств? — ведь в старости они к нам и не приходят.

— Мне так страшно было… — сказала Ведит, совсем как ребёнок.

— Он… тебя не догнал? — что за дурацкий вопрос я задал: не может простой мужик догнать её в лесу, нипочём не сможет. Но сердце почему-то так и сжимается.

— Нет… Я убежала. А потом возвращалась кружным путём. Я без тебя боюсь…

— Значит, он тоже может вернуться… — я понемногу начал трезветь, беспокойно завертел головой: может быть, в этот момент бандит как раз на нас из кустов смотрит. — Вот что: надо отсюда сваливать, и быстро.

Я впервые взял Ведит за руку и насильно потянул к лошадям. И она не сопротивлялась.

Застучали копыта — прочь, прочь отсюда. И вот дорога снова стелется под ноги коням бесконечной лентой. Почти весь день потерян впустую, а для нас потеря времени не менее страшна, чем конная погоня державников. Лошадки наши сегодня вдоволь отдохнули — пускай теперь постараются.

Заночевали мы в лесу, на лежанке из елового лапника, укрывшись моей плащ-палаткой. Девчонка по поводу совместного ночлега не дерзила: её вдруг прошибла трясучка, а потом она бурно зарыдала. Накопленное за день всё-таки вырвалось у неё наружу, как застоявшийся гной из нарыва. Она плакала то истерично, то как малый ребёнок, а я гладил её по ароматным волосам, по плечам, и она не кричала мне «без рук!».

Запоздалая истерика совершенно её измотала: Ведит уснула, как убитая. Мне лежалось хорошо и тепло рядом с ней, но я пересилил себя, встал и прошёл круговым дозором несколько раз: не привлек ли кого плач моего химика? Вроде никого; я снова забрался под плащ, пристроив рядом обнажённый меч, а нож сунув за голенище. Стилет девушки я прятал себе в рукав — она сегодня явно не в состоянии больше воевать, так что шило ей пока ни к чему.

Снова утро, и снова — дорога. Я задумчиво жую сочный стебелёк маровки, Ведит искоса на меня посматривает: то ли ей не нравится моя страсть к этой травке, от которой, кстати, ещё никто не умирал, тогда как курение других трав убивает совершенно точно, хотя и медленно, то ли стыдится вчерашнего. Ой, прямо-таки полный ужас: ночь проспать с мужиком в обнимку, под одним покрывалом — мама родная заругает, за косы оттаскает. К слову, и кос-то никаких у неё нету, — выстрижена девка по-солдатски…

Когда я ходил на войну в компании других наёмников — время шло как-то веселее и незаметнее. Оно понятно: общие интересы, у каждого есть целый ворох воспоминаний — и поучительных, и весёлых. То один что-нибудь расскажет, то другой. Глядишь, в какой-нибудь деревушке винца достанем или пиво — вообще хорошо! А если бывалый балагур среди нас окажется — это ж как благодать Пресветлого: дорогу совсем не замечаешь, только топаешь да рот разеваешь — то от хохота, то от излишнего внимания.

Сейчас же совсем другое дело: Ведит мне рассказывала свои случаи из студенческой жизни, но меня её девичьи откровения совсем не цепляли. Иной раз утомляли даже. Я в ответ не мог ей рассказывать ни скабрезные истории, ни те, где кровь лилась чёрной рекой, но и молчать целую неделю как чурбан не мог тоже. Старался вспоминать старые случаи, где приходилось проявлять разную выдумку, и старался объяснять спутнице, что ей на новом месте знание некоторых хитростей никак не помешает. Заодно в глазах зелёной девчонки ореол моего величия начинал сверкать ослепительным нимбом.

…Как-то раз нас отправили выявлять продовольственные магазины божегорской армии. Наши генералы давно поняли, что глубокая разведка приносит большие плоды, в отличие от обычных дозоров, которые не отрываются от армии дальше, чем на час езды. Если знать, где враги держат запасы, то можно угадывать и направление их отступления. Или направление будущего главного удара. Если армия все свои запасы будет таскать с собой, то неизбежно потеряет мобильность, а при поспешном отступлении просто сделает противнику приятный подарок, — поэтому нужна золотая середина: сколько-то нести с собой, а что-то держать неподалёку.

Эту памятную разведку мы начали сначала по обычной схеме: заходим в дальний тыл противника через дикий лес, не попадаясь никому на глаза, потом выходим на дорогу и не спеша гарцуем на конях в сторону своих. При этом в нашей группе почти все говорили по-божегорски почти без акцента, и нарукавные нашивки у нас красовались такие же, как у наёмников божегорской армии.

Но, оказалось, что в Божегории свободное перемещение наёмников запрещено: обязательно нужно при себе иметь оправдательную бумажку от армейского начальника. Патруль, пытавшийся как-то раз нам это доказать, мы быстро перебили, но ситуация стала критической: нам грозила широкая облава и гибель. Еле-еле ушли, и больше мы так нагло не действовали.

В тот раз мы в обратный путь двигались, в основном, тоже лесом, но прижимаясь к дорогам. Два человека пешком следили за путниками, а остальные ехали в глубине леса и вели их лошадок: предосторожность, чтобы они не начали ржать, почуяв поблизости других коней. Потом мы менялись, встречаясь в условленном месте.

В один из обычных (т. е. изнуряющих) дней над моим ухом послышался возбуждённый свистящий шёпот Кудрявого:

— Клёст, ты видишь то же самое, что и я?

В голосе моего товарища звучали прямо-таки слащавые нотки: как будто матёрый кот увидел открытую крынку жирной сметаны и теперь ходил вокруг, утробно мурлыкая.

— Я вижу, Кудрявый, что нам будет что рассказать папе…

«Папой» бойцы из «ночных сов» называли, конечно же, полковника.

— Как говорил мой брат, работавший в какой-то скучной конторе: «Я уверен, что мой начальник за ТАКОЕ не останется ко мне неблагодарным».

— Ещё бы. Не каждый день видишь обоз в тридцать телег пшена.

— Что-то мне подсказывает, что идут они в большой амбар. В ОЧЕНЬ большой амбар, Клёст. И я клянусь любимой мамой, что ЭТО везут для армии, для божегорской армии…

— Я тоже никогда не видел, чтобы крестьяне везли пшено на продажу под охраной десятка солдат. До этого дня, по крайней мере.

— Вот о чём я и говорю, Клёст: на таком феномене мы обязательно должны поиметь свой интерес… И я даже знаю, где.

— А чего ж тут не знать? Есть тут неподалёку один крупный замок, у которого имеются неплохие стены и большие кладовые.

Мы бегом вернулись к своим, и наш отряд поспешил к заподозренному замку. И точно: в этот же день длинный обоз втянулся в его ворота.

Собственно, работу на этом можно было бы считать законченной, и двигать дальше. Но не успели мы как следует насладиться своей удачей, как из ворот замка выехала громоздкая телега с огромной бочкой, назначение которой угадать оказалось совсем нетрудно. И никакой охраны рядом с ней не маячило, что и неудивительно. А зачем охранять золотаря с его ассенизационной ёмкостью? Нам же для уточняющих сведений сгодится любой житель замка, даже такой…

Мы захватили того фекальных дел мастера и быстро вытряхнули из него всё, что можно. Это оказался плюгавенький мужичок, насквозь пропахший дешёвым вином и мочой. Он и так выглядел сутулым и ходил мелкими шажками, а при нас вообще раскис и мелко трясся. Да, в замке есть большие подземные кладовые для хранения разных злаковых. Да, в последнее время пришло много караванов, и в закрома ссыпали несчётное количество мешков. Да, есть и военная охрана, — на стенах постоянно кто-то дежурит.

— Клёст, ты слышал: он назвал этих убогих «военной охраной». Дядя так шутит. Если человек взял в руки железяку и напялил на голову кастрюлю — это не значит, что он стал военным. Мне мама моя часто говорила: «Сынок, посмотри на себя в зеркало. С такой фигурой лучше всего торговать рыбой. Разве ты военный?» А разве я не похож, мама? — спрашивал я её. «Похож, сынок, но только в темноте, издалека.»