Тактика сработала: сидящие за столами лишь мельком глянули на мою сухощавую фигуру профессионального убийцы в кожаной куртке с медными бляхами для защиты груди, на нож у пояса с рукояткой, обмотанной полоской обтёртой телячьей кожи, на меч с левой стороны, на плащ-палатку, на заплечный мешок из грубого полотна — и сразу как будто бы забыли, кого видели. Уважаю. Тоже такой вот особенный кабацкий профессионализм.

Заказ мой тоже был стандартный за последний десяток лет: Чалке — овса и воды, обтереть, а мне — пива и тушёного мяса (жареное, увы, кушать уже здоровья не хватает). И вот сижу я себе тихонько, лениво от мух отмахиваясь, никого не трогаю, занюхиваю пиво запахом своей кожаной куртки, промоченной солёным потом, жую тщательно мясо (знахари говорят — именно так и нужно кушать, по правилам), и уже прикидываю, в какой бы комнате заночевать за минимум оплаты (а я тут, сами понимаете, все комнаты знаю наизусть уже, и даже с каждым тараканом лично знаком, и со всеми его внуками-праправнуками), как вдруг в корчму заходит ЭТО.

Я почему-то сразу же назвал ЭТО чудо студентом. Корчма, которую я описываю, находится в довольно крупном городе, столице, — тут даже университет есть. Студиозусов я тоже, слава Пресветлому, повидал в разных городах и странах множество, в разные годы, и поэтому сразу же решил, что новый посетитель корчмы — студент. Привычка, знаете ли, вторая натура; наши манеры выдают нас с головой: кто есть кто — вот и я сходу сделал вывод, что сей экземпляр — воспитанник именно этого университета, а не ученик ремесленника. Я только немного удивился, что этот грызун научного гранита зашёл в корчму один, без товарищей, и зашёл именно в «Три звёздочки» — сюда студиозусы не ходят, насколько помнилось по прошлым годам.

Кабацкие завсегдатаи лишь на миг повернулись в сторону двери, слегка затормозив разговоры, но, решив, что вошедший не достоин их высокого внимания, снова возобновили галдёж и пьянку. Что ж, раз нового посетителя решили морально не давить, как и меня, то я уже приготовился забыть сей экземпляр местно фауны.

Но не вышло.

Студент бочком подсел за мой стол, и заискивающе, робко, изподлобья спросил:

— У Вас свободно?

Наверное, учёные именно для этого и нужны: задавать идиотские вопросы, чтобы потом тратить казённые деньги на их ответы. Если за столом сидит только один человек, то стол, конечно же, можно назвать свободным. Спрашивать нужно было так: «Вы никого не ждёте?»

И ведь дёрнул же меня Нечистый буркнуть: «Садись». Наверное, и понемногу старею. Хочется живого общения, а студенты в разговоре дадут сто очков вперёд любому грузчику. Когда за твой стол не садятся даже самые отвязные забулдыги, хоть ты и не убиваешь никого просто так, то с годами становится как-то скучно, тоскливо. Тут и студенту будешь рад.

Студент оказался, и правда, какой-то не такой. Нервный. Хлопковая бесформенная курточка с капюшоном цвета какао, суетливые, лишние движения. Капюшон зачем-то на голову напялил, как будто дождь или жара. Как будто впервые в жизни стырил трояк серебра, вот и дёргается — а вдруг весь мир уже знает об этом ужасном преступлении?! Тонкий нос, тонкие губы, ломкий голос — салага. Небось, хапнул «неуд», а теперь срочно думает, как бы на деревню дать предкам достойный письменный отчёт. Сейчас водки закажет…

— Мне квас и кашу.

Всё, нужно поворачивать назад. Если я не могу правильно дать оценку человека, то на войне мне предложат быть максимум рядовым. Причём в центурии ландшафтного дизайна: окоп там вырыть, али ещё какой эскарп. А я ведь в последние годы деньги стриг в отрядах нештатного набора, где задания дают особые, необычные… Где как раз головой нужно думать почаще.

— И пива ему. За мой счёт.

Это у меня от досады, что ли, сорвалось? Или просто хотелось разговор завязать? Ах, если бы я знал тогда…

— Благодарю.

Отказываться он от халявы не стал. Ну, точно студент.

Так как выпивку заказал я сам, то уже с полным правом вопрошал:

— Что, студент, изобретаем помаленьку?

Нет, ему точно пора таблетки от нервов кушать. Дёрнулся, как будто молния его шибанула, посмотрел на меня подозрительно, привстал, снова сел, глазами вправо-влево зыркнул, тонкие пальцы по столу пробежали туда-сюда — и всё это за одну секунду.

— Да… Изобретаем.

Два слова всего. Троечник. Или уже отчисленный.

Официантка со снисходительной усмешкой (да, такой фрукт у баб успеха иметь не может, конечно) выложила студенту заказ, и он жадно заработал ложкой. Безденежный, понятно, из низов.

Я уже был готов вообще забыть про своего сотрапезника, так как застольная беседа почему-то никак не клеилась, как вдруг он, после кружки моего пива, соизволил-таки меня заметить и спросил:

— Я вижу, Вы идёте на войну?

— Да, хочу заработать, — как будто в кабаке кто-то в этом сомневался. — Работа у меня такая, студент.

— Не ходите. Не надо.

— Что, сынок, страшно?

Он помолчал, сводя глаза в кучу (эк, как его развезло-то быстро…), качаясь маятником. Всё-таки взял себя в руки, пронзительно глянул мне в глаза (меня как будто оглушило), помолчал, а потом сказал:

— Дело не в этом. Война будет совсем другая. Убитых будет много.

— А поточнее: сколько?

— Очень много, — он сделал неопределённый жест рукой.

Рука. Сухощавая, в пятнах. Клянусь Пресветлым: это вовсе не пятна чернил, а что-то химическое. Химик, значит.

Я слышал народное мнение, что химики издревле уверяют, что очень скоро превзойдут всех магов и колдунов, будут управлять материей (это как???), и сделают чудеса обыденным делом. Века идут, а для простого народа любой ведун до сих пор авторитетнее десятка учёных мужей, вместе с химиками. Учёные — они врут едва ли меньше, чем правители. Цену себе набивают, а разоблачить их ни один король не решается: наука — это вам не то, чтобы совсем, а очень даже потому, что…

Студент мой погас, как огарок свечи, и рухнул лицом на стол, на сложенные руки. Оно бы ничего, но пришлось мне платить и за кашу его, и за квас, который даже и не подали. Типа, он со мной, раз я за пиво обещал платить. Скандалы из-за грошового медяка мне не нужны: я заплатил, сколько сказали. Не убивать же вышибал, это ж совсем беспредел был бы. А вот что со студиозусом этим делать-то???

Я за ночлег заплатил, так как искать другую корчму, на ночь глядя, никак не хотел. Раз уж комната есть — пусть и студент там заночует: выбрасывать это тело на улицу было бы не по-людски. Обчистят ведь салагу, оберут до нитки, а то и разденут догола, — если не прикончат заодно. Времена нынче известно, какие, — без военных патрулей уже никак, да и ограбленный мужик за порогом лежал вполне красноречивым примером. Утром я из этого пацана всю оплату вышибу, со всеми издержками — и дело с концом.

Я не спеша закончил трапезу, встал, подхватил нетяжёлое тело на руки и пошёл на второй этаж по скрипучей лестнице. Публика, само собой, похабно заржала, сыпля мне вдогонку шуточки типа рассуждений о непотребной любви седовласых мужей к юношам. Даже советы давали, мерзавцы. Официантки хохотали в унисон с пьянчугами, которые от избытка радости даже хлопали тех по толстым ягодицам, только моя официантка смотрела как-то странно, раздражённо, но я тогда ещё многого не понимал. Как ни удивительно.

Прошёл, качаясь, по полутёмному коридору, освещаемому масляными светильниками под потолком (чтобы пьяные их не сшибли невзначай), пинком открыл дверь (руки были заняты, — сами знаете кем). Стянул одной рукой с кровати на пол тонкое шерстяное вонючее одеяло, положил на него парнишку, а сам рухнул на кроватное ложе из досок, укрытых продавленным матрацем, набитым рубленным камышом. Но дверь закрыть не забыл, само собой. Всё, спать, спать- завтра посмотрим, что к чему.

Утро пришло, как обычно. Голова моя проснулась умеренно мутной, без лишних мыслей. Всю ночь со всех сторон, конечно, слышался хохот, бряк посуды, понимающий смех пьяных женщин, взвизги, но я весь шум фильтрую вполне профессионально: раз ко мне никто не ломится, и в криках нет ужаса смерти, то просыпаться не нужно. Я нормально высыпаюсь в полях, где ночуют тысячи солдат и сотни лошадей, где стоит гулкий храп, стук походных ложек по закопчённым котелкам, слышатся пьяные песни после удачных боёв, так как «не слышу» всего этого.