Видит в замешательстве остановилась на пороге комнаты.

— Ну, ты чего, парень? — добродушным шёпотом (дети уже спали) спросил я. — Давай сюда, к нам…

И даже по тюфяку похлопал.

Ведит фыркнула — громче Чалки.

— Иди тогда на сеновал, — послышался полусонный голос хозяйки. — Лестница там к стене сарая приставлена — вот туда и иди.

Хлопнула входная дверь. Хозяйка прыснула сдавленным смешком; я тоже хохотнул.

Утром я, сладко потягиваясь, вышел во двор, вздохнул полной грудью утреннюю свежесть. Поспать бы ещё пару часиков, да поспешать нужно. Первые петухи пропели — пора в дальний путь.

Огляделся. Да, вижу: сарай, лестница, открытый квадрат окна.

— Эй, парень! Вставай! Пришествие проспишь!

В окошке появилось злое, припухшее личико Ведит с растрёпанной причёской тёмно-серого ёжика; кое-где в ней торчали сухие пожелтевшие травинки.

— Давай слезай. Ехать пора.

Головка исчезла, потом появилась вновь — в меня полетел старый башмак, переставший быть обувью лет десять назад.

— И тебе доброе утро, — несколько обескураженно проговорил я, убирая руку от рукояти ножа, куда она метнулась сама собой, и снова выпрямляясь в полный рост. Вот ведь дурная девка!

Ведит слезла вниз, ожесточённо виляя круглой попкой, и пошла в сарай седлать коней. На крыльцо вышла заспанная, помятая мною хозяйка, потянулась, блаженно щурясь ей вслед, на темноту дверного проёма:

— Береги её, солдат. Береги. Она — хорошая.

— Кого — её? — прикинулся я придурком.

— Да ладно уж. Я же вижу, как она на тебя смотрит.

Я захохотал, привлёк к себе хозяйку и жадно присосался к её мягким губам. Она, покорившись на пару мгновений, хлопнула меня по плечам своими крестьянскими ладошками, которыми можно и племенного быка пригнуть, вырываясь:

— Когда же вы, мужики, в войнушку-то наиграетесь?! Сил на вас уже больше никаких нет…

Я всунул в её тёплую ладошку несколько медяков; она сжала их в кулак.

Выезжали молча. Ведит злилась, я забавлялся:

— Как тебе спалось, красотка?

— Я же мышей боюсь, гад! — зашипела она так злобно, что я ничуть не усомнился: будь мы не в пробудившейся деревне, а в чистом поле — порвала бы меня на куски и раскидала. На съедение этим самым жутким полевым мышам.

Завтракали на ходу. Так как еда немного успокоила девчонку, я начал учить её жизни, не приближаясь, однако, к ней на расстояние броска руки. Причём говорил я ей не то, до чего дошёл своим умом, а лишь повторял науку, переданную мне одним бывалым полковником, питавшим ко мне сыновью слабость и часто повторявшим, что хотел бы заполучить меня в постоянное подчинение. Я-то что? — всего лишь пижон городской, захотевший полевой романтики, а полковник являлся выходцем из старой обедневшей дворянской семьи, где в армии служили все мужчины, — от рождения и до самой смерти. Именно ему мы и передавали все сведения, полученные по его же заданиям.

Дворяне в «ночных совах», как правило, не служили. Эта работа — чисто за деньги, для безбашенных сорвиголов, а они были готовы рвать службу за копейку, но лишь бы в «штатных» войсках, за выслугу лет, со смешным понятием чести мундира. Полковник, общаясь с нами по-человечески, даже нам казался служакой не от мира сего. Но даже в «старой гвардии» ни одна шавка не могла тявкнуть вслух про него что-то неуважительное: её «ночные совы» и покромсали бы в лоскуты, втихаря.

— Запомни, студент: для того, чтобы заполучить нужные сведения, не обязательно рисковать и ловить того, кто в курсе всех дел, а потом вытряхивать из него душу. Если у тебя есть время, то нужно просто втираться в доверие к болтунам и дуракам. Они сами тебе всё расскажут, да ещё и вприпрыжку!

Пьянка — самый лучший способ завязать дружбу. Когда прибудем на место — будешь проставляться за знакомство, пока деньжат хватит… Ну, да, конечно, химики не пьют. Я и забыл. Особенно спирты. После рабочего дня, уголовников гоняя по амбарам… Всё, понял, забыли!!!

Ведит убрала стилет обратно в рукав.

— Ты, главное, покажи себя внимательным слушателем. Даже если противно слушать херь всякую. Я ж говорю: будь проще — и люди к тебе потянутся.

Если что-то тебе показалось очень интересным — ни за что не бросайся переспрашивать, выпучив глаза. Почти все лазутчики на этом и погорают. Наоборот, притворись равнодушной. Потом, малость погодя, кинь парочку наводящих вопросов, но не в лоб, не в лоб…

Есть верный способ: ты расскажи всякие ужасы про свой университет — забрось крючок. Если у них что-то наблюдалось похожее — тебе обязательно кто-то с восторгом расскажет о том, что у них, мол, тоже имелся «огненно-химический» факультет, и там творилось такое и вот такое. Может быть, и сейчас ещё творится.

Кстати, ты поняла, куда мы едем? В тот университет Божегории, где работал друг твоего профессора. Только ты будешь у меня не химиком. Или химиком, но не «огненным». Что сможешь преподавать?

— Математику, физику газовую… Химию земли. Это любой химик огня сможет.

— А химики воды у вас есть?.. Ладно, проехали.

Шуток Ведит явно не понимала. То ли детство у неё протекало тяжелое, то ли державники так её доконали, — до полного душевного бесчувствия, то ли работа с отпетыми уголовниками. Или всё сразу.

— Бумагу я тебе сделал. Не подорожная грамота, но для отмазки прокатит — тем более, в другой стране. Этот друг твоего профессора тебя в лицо помнит?

— Едва ли. Он как-то раз приезжал к нам, лет пять назад, но я тогда была ещё студенткой, а он посматривал на девиц постарше…

— Работает, небось, тоже в столичном университете?

— Конечно. В Славограде.

— Плохо. В столицах нам постой и харч дороже обойдётся.

— Только не тащи меня в такой же клоповник!..

— Не, ты же, типа, будешь девушка уважаемая, учёная… Будешь жить там, где тебе скажут.

Ведит помолчала, потом спросила, поигрывая стилетом:

— Тебе очень нравится меня злить, солдат?

Вот те раз! А я ведь даже ни сном, ни духом, безо всякой задней мысли.

— Стоп-стоп-стоп! Будешь жить там, где тебе скажут в университете, а не в доме терпимости. Я вот это имел в виду.

Ведит подняла свои невинные глаза к небу и сказала чистым, ангельским голосом:

— Боже, ты мне обязательно простишь убийство этого Клеста, я это точно знаю. Ну, быть может, не сразу, но всё равно простишь. Обещаю, я не буду его долго мучать.

В успехе нашей миссии я уже не сомневался.

— Да, Пресветлый, — поддержал я игру. — Ты обязательно простишь неразумную девицу, которая постоянно воображает невесть что. Она ж наукой смолоду обижена, обделена разумом.

— И простишь также одного вояку старого: его ж наверняка по голове стукали не один раз. Вот он и воображает себя могучим вепрем, время от времени.

— Да ты!.. Ты!..

Я выхватил плётку. Ведит весело завизжала и пришпорила вмиг ошалевшую Чалку. Я азартно хлестнул конягу и помчал следом, как молоденький новобранец. Ситуация оказалась интересная: наши кони знали седоков буквально пару дней, и у нас ещё не сложилось полного слияния с ними в движениях. Мой боевой опыт сказался: я догнал спутницу через четверть лиги и крепко обхватил за пояс. Ведит сразу сбросила ход, вырвалась:

— Но-но, без рук! Крестьянок будешь лапать!

Ах, да, что это вдруг со мной…

— Я вот просто соломку хотел снять, — я показал Ведит сухую травинку, сдёрнутую с её затылка.

Она суматошно замотала головой, теребя ладошкой волосы, как будто в них змея забралась.

Мой конь, воспользовавшись близостью к Чалке, сразу забросил свою морду ей на гриву, потёрся. Я раздражённо дёрнул повод:

— Ну, ты мне тут ещё давай! Нашёл время…

— А почему ты ему имя ещё не дал?

— Имена у меня закончились. Рыжик, Сивка, Ворон — я их по цвету масти называю или по породе.

— Конь — это ж друг человека. Он всё понимает, только говорить не может. Ему не кличка — ему имя нужно.