На этот раз старик даже не стал поднимать взгляд. Похоже, и глаза не открывал. Он начал что-то говорить, причём его текст по звучанию очень сильно напоминал пересказ какой-нибудь старой сказки или баллады, как будто уважаемый дедушка назидательно втирает своим малолетним внукам что-то очень и очень важное из истории родного края. Тем не менее, гости очень даже уважительно внимали рассказчику и покорно помалкивали, склонив головы — у нас даже дети зачастую так родителей не слушаются, как слушали эти воины немощного старика.

— Гракхо? — послышался итоговый вопрос-хруст. Ну, вождь сказал что-то вроде такого.

— Гракхо! — покорно отвечали джигиты в один голос, вновь подняв ладони с колен на плечи.

Старик замолчал. Тот гость, что внёс сумятицу в уважаемое собрание, поднялся на ноги, подошёл ко мне, вынул кинжал.

«Это он что, зарезать меня предлагал, как собаку, что ли, не требуя премии?»- метнулась у меня паническая мысль. Подошедший, между тем, быстро разрезал мои путы и кивнул мне на выход:

— Пошли за мной. Я сказал, что ты — мой гость, и тебя теперь никто не имеет права тронуть, пока не убьёт меня.

Я послушно поплёлся за ним следом, опасливо покосившись на сидевших горцев, но они даже не пошелохнулись.

Мы вышли на улицу. Я невольно присвистнул: поселение очень сильно смахивало на самую настоящую крепость, да ещё какую! Его обнесли каменной стеной высотой с человека, чтобы можно было стрелять из лука, стоя в полный рост. Стену эту, правда, выложили без раствора, да только никто же не затащит в такие крутые горы ни стенобойные орудия, ни требушеты, никакая армия: их тут невозможно использовать, — а руками такое заграждение всё равно не опрокинешь. В основании уложили крупные камни (кто и как их только тащил!), а к верхней кромке толщина защиты уменьшалась, т. е. в разрезе стена выглядела бы как трапеция. Она казалась очень старой, так как зазоры меж камнями забились от времени пылью, превратившейся в землю, в которую давно вцепились корнями упрямые травы, рождаясь и умирая между этих валунов и плитняка. Кроме того, сами камни покрылись жёлто-зелёными пятнами мха, казавшегося их древней бородой.

Дома в селении тоже выстроили из всевозможных размеров плитняка. Те, что победнее, также строились без раствора, просто подбирались камни подходящего размера и подгонялись поплотнее друг к другу. Получалась эдакая каменная мозаика. Вот только размеры жилищ не впечатляли: мне невольно хотелось назвать их конурками. Оно и понятно: это сколько ж требовалось потратить сил и времени, чтобы, перебирая камушки, выкладывать их с минимальными зазорами? А если при этом ещё и общую стену строить?

Селение, похоже, постоянно расширялось, и поэтому горцы строили новый защитный пояс. Старые строения оставались уже внутри крепости, и их разбирали на постройку новых. Оставались невысокие каменные парапеты, местами служившие границей для разделения земельных участков разных хозяев, а то и просто шедшие вдоль улицы. По ним прыгали мальчишки, играя в войнушку.

Я прикинул количество жилищ, т. е. и возможное количество жителей, потом оценил объём всех каменных кладок, — и крепостной стены, и домов, затем разделил мысленно строительный объём на примерное число проживающих: получалось, что муравьи, по сравнению с местными жителями, — сущие бездельники. Правда, внешняя стена, как было видно, уже давнишняя, да и строили её, скорее всего, в течение жизни нескольких поколений, но, всё же, поворочать тяжести горцам пришлось немало. Небось, и рабы им усиленно «помогали»…

Мне опять стало хуже. Затекшие от пут руки, ставшие сине-багровыми, стали постепенно расходиться, и меня начало ломать такой страшной болью, что аж искры из глаз сыпались. Я, шагая боком вперёд, старался ступать осторожнее, оберегая отбитое пинками тело, и выглядел довольно комично. А теперь стал ещё и руки свои к телу прижимать, рожи корчить всяческие, выгибаясь в разные стороны. Мальчишки, шедшие за нами по пятам, что-то издевательски верещали вслед, явно дразня и нарываясь, но мне было не до них.

Мы зашли в дом моего покровителя. Он что-то сказал, и молодая женщина, лицо которой оказалось закрытым снизу чёрной тканью, бросилась хлопотать по хозяйству.

— Садись, — он кивнул мне на кошму.

Я сел на пол и огляделся. Если в доме вождя после прихода всех гостей стало тесновато, то тут они уместились бы только плечом к плечу. Никаких ковров не видно, а у вождя они висели и на стенах тоже. Тут же они завешаны самой обычной кошмой. Само жилище поделено на несколько частей свисающим пологом, вместо стен. Эта занавесь представляла собой плотную цветастую ткань, пропахшую дымом и неистребимым запахом овчины.

Я начал приглядываться к хозяину. Горец как горец: поджарый, носатый, в архалыке и папахе. Он тоже присел на кошму, но не на колени, а скрестив ноги перед собой. Затем устало снял папаху и отложил рядом с собой.

— Кудрявый??! Ну, ты… даёшь…

Я был потрясён. Уж на что война отбила у меня острые чувства, но тут произошло такое… Просто слов не находилось, пропали все разом. Я прочистил горло:

— Хм, мда. Никогда не привыкну к твоим исчезновениям. И к появлениям теперь тоже привыкать придётся… Ты нахрена такую бороду себе отпустил?

— Гость сначала должен вкусить угощение хозяина, — назидательно сказал мне, своему командиру, этот сын не пойми уже какого народа.

Что ж, хорошая традиция: моё брюхо уже откровенно урчало. Женщина поставила нам по большой чашке с горячим бараньим бульоном, в котором плавали кусочки крутого теста и накрошенной пахучей травки. Мясо подала почему-то на отдельной тарелке и тоже обсыпанным травяной приправой.

Я, по незнанию, жадно черпанул вроде бы негорячую жидкость, паром не клубящуюся, укрытую плёнкой прозрачного, спокойного жира, и едва не заорал: обжёг язык. Потом уже осторожно, обдувая, черпал вкусный бульон поданной деревянной ложкой, жевал варёное тесто, прихватывал куски баранины с тарелки.

Вполне так недурственная еда у Кудрявого. Походная жизнь научила нас довольствоваться тем, что есть, и мы чего только не перепробовали. Главным мясным блюдом на войне оставалась конина: после боя всегда остаются раненые и покалеченные лошади, которых добивают и пускают в армейские котлы, так что мы все не имеем предрассудков, каких животных можно кушать, а каких — нельзя. Так что никакой бараниной меня никогда не смутишь.

После обеда желудок сразу успокоился и настроил меня на благодушный лад. Даже боли как будто уменьшились.

— Кучеряво ты устроился, Кудрявый… — начал я неизбежную беседу.

— Не жалуюсь, — тот был, как всегда, скромен, если ему перепадало что-то жирненькое.

— И как вот всё это, — я обвёл рукой себя, — прикажете понимать?

— Меня в тот день горцы в плен взяли и в свои горы привезли. Лошадь подстрелили, зараза такая. Поставили тут на рабские работы, требовали, чтобы я письмо о выкупе домой написал.

— А ты что?

— Да, вот так сяду и начну писать: «Дорогая мама, я пошёл на войну, чтобы побольше заработать, поэтому высылай мне все свои сбережения: я в плен попал.» Уж лучше сразу со скалы спрыгнуть.

— И вот это, — я опять обвёл рукой вокруг себя, — тебе дали за большие успехи в рабском труде? И на совет старейшин пригласили из чувства глубокого уважения?

Кудрявый самодовольно улыбнулся:

— Жить надо уметь, командир…

— Уж научи, как, будь любезен!

— Надо их веру принимать. Для начала. Потом сделать что-нибудь полезное. Я вот тут, в горах, три клана успел помирить, парламентёром ходил по их сёлам, с вождями договаривался. Несколько раз мне глотку перерезать собирались, — но ничего, отбрехался. Так что уважаемым человеком стал, жену вот получил, детей завёл…

— Ух, ты! А, это… как тут свататься, и вообще?..

— Да так же. Помирил их с соседним кланом, а потом мне вдруг объявляют: «Давай бери себе жену за свои такие успехи. У нас вдова молодая есть: муж ей нужен, чтобы кормить, содержать, помогать по хозяйству.» Отказываться было невозможно, так как этим я оскорбил бы вождя, а оно мне совсем ни к чему.