Незамедлительно двинемся дальше, следуя за всплывающими образами в плодовитом лоне воображения, бесшумно зашагаем позади двух пасмурных фигур. Такова нынче чернеющая серость тонов, контрастирующая с монаршим золотом осени, которая притягивает монохромными слияниями всякое не отягченное грезами внимание. Их одинокая прогулка вдоль усеянных позолотой улиц сопровождается разумным молчанием. Даже детектив внешне тишайше безмолвствует, не выражая никакого участия в происходящем променаде. Восставший из закоченелого праха скорби, делая метровые шаги, он расчищает движениями своих ног тротуар от сухих листьев и веток не хуже метлы усердного дворника или ветра игривой осени.
Вблизи следом за детективом чуть соприкасаясь с поверхностью асфальтной земли, волочится молодой человек истощенного вида с бледным с зеленоватым оттенком лицом. Казалось, он вот-вот башенной неуклюжестью покосится, медленно плавно ляжет где-нибудь в укромном уголке, и захрапит еле слышно, чуть дыша, чуть шевелясь, предастся иллюзии забвения, если, конечно, ему не предвидятся нежелательные метаморфозы сопричастного элизиума.
– Чарльз, поговорите со мной, а не то я засну. – попросил Эрнест не сбавляя скорость своего монотонного движения.
Высвободившись из цепких когтей аналитических прений творящихся в неумолчной душе, Чарльз Одри начал рассказ.
– И вправду, нынешняя погода навивает запредельную тоску. – он негромко вздохнул. – Я недавно слышал о том, как некий чудаковатый человек, обладающий немалым количеством свободного времени, задавался вопросом насчет сновидений. Только подумайте, в чем состояла его работа – спать, затем просыпаться и описывать свои ночные и дневные видения в блокноте. Мне кажется, я также на это способен. Его волновало то параллельное пространство, в коем находится душа. Здесь нужно уточнить, что я являюсь сторонником того мнения, что эфирная душа в человеке есть разум, а не телесный мозг, как думают черствые материалисты. Но вы можете со мною не согласиться. И скорее всего так и поступите, к сожалению и вас ввели в заблуждение. Итак, вернемся к сновидениям. Покуда тело расслаблено и практически бездействует, когда внутренние органы замедляются. Но не путайте глубокий сон с беспробудным анабиозом. Так вот, тот ученый человек решает геометрически измерить, составить достоверную карту иной вселенной. И поговаривают, будто ему удалось очертить доступную для всех относительную комнату сна. Записав нечеткие воспоминания спящих людей, в итоге он пришел к некоторому занимательному выводу. Он утверждает, будто реальность настолько условна, что укореняет в нас некоторые рамки дозволенного, неподвластные даже воображению. Например – якобы полет невозможен и во сне трудновато достичь таких невообразимых чудес. Однако я помнится, летал во сне и вполне успешно, никаких затруднительных неудобств при этом я не ощущал или неопределимых преград не испытывал, может быть потому что я, и в реальности верю, что каждый человек умеет летать. Хотя с моим грузным весом сейчас это практически невозможно, но в мечтательной юности казалось, я то и дело парил в прозрачной дымке небес. – здесь детектив усмехнулся, отчего запнулся, вспомнив отрывок из своего прошлого. – Томас Свит однажды поделился со мной одной простой фразой – “Жить без Бога, значит жить в безвыходной пустоте, и таких одиноких людей можно только пожалеть”. И он всегда искренне сожалел обо мне, потому что мне очень трудно меняться в столь поздние лета. Но с Божьей помощью, я верую, невозможное возможно. Вразумление как всякое действенное лекарство, весьма неприятно на вкус. Но чувствую самим бескровным нутром, раны на обезвоженной душе моей постепенно излечиваются. – он пристально воззрился на юношу. – Вы сделались удивленными, познав мою многогранность. Ваш взгляд красноречиво говорит о том. И вы правы, я нетипичный детектив.
– Это мне в вас и нравится, то, что вы веруете в Бога. – Эрнест быстренько придумал новую тему для монолога детектива. – Но верите ли вы в конец света? – спросил он. – Сейчас эта предопределенная стезя как-никак актуальна и востребована в СМИ. Сколько всяческих вредных страхов, рекламы, спекуляций и разоблачений создано за считанные годы, всех не перечислить, и тот разъяренный рой бесчинствует всюду и везде. Невольно не можешь не заметить паническую массовую истерию.
На что Чарльз Одри мудро ответил.
– Я не верю в конец света. Я верю в конец тьмы. Наступят благодатные времена, когда мы преобразимся, воссияем в первозданном добре. Как тогда в Раю, когда Адам еще не вкусил от древа познания, посему в Эдеме и по всей Земле царствовало добро, но оно не имело сей именования, а было естественностью, нормой, живительной силой всего живого. Однако познав зло, Адам, сопоставив соделанный грех и глас совести, обнаружил добро, и мир разделился в его очах. Некогда он и его жена беззаботно жили в Раю, но познали они изгнание, раньше не было наготы, а теперь явился стыд, некогда они вкушали плоды Древа Жизни и не имели нужды, но отныне им необходима одежда и труд. Адам познал, и то знание не сталось во благо. Смерть это зло, зло это смерть, и всякий кто праведно ненавидит зло, не познает смерти добра. И конец существует только в книгах, вернее в малом символе точки.
Эрнест был весьма поражен.
– И, следуя вашему мнению, наш отъявленный Художник каким образом поступает? Я лично, вижу в нем лишь наклонности взбешенного маньяка, но в то же время, мне понятны его душевные предпочтения, терзания, и сердечные чувства, если они у него имеются в наличии. Эмма действительно неоценимо неописуемо красива, увлеченье ею уже принуждает на всяческие невообразимые безумства.
– Например, можно назвать безумством ваше трехдневное бодрствование, ради бесполезного поиска, к тому же без должных знаний для раскрытия этого преступления. Это чревато полной потерей телесных сил и умственных способностей. – детектив грозно ответил. – Вы оба, насколько я полагаю, влюблены в одну прекрасную особу. Вы, Эрнест, в меру сдержанны, он, Художник, весьма вспыльчив. Или скорее всё наоборот. – вслух задумался детектив. – Любовь творит с людьми непостижимые реверансы. Порою безумие питается от любви, а любовь живет из-за безумия. Но, об этом еще рано рассуждать, покуда нет полной картины случившегося. Я сейчас лишь сотрясаю воздух согласными звуками, не имеющими явственного смысла и твердой основы. И вы воистину правы, красота властвует над всеми примирительными душами, ибо восхищаться синим небом могут как запыленный нищий, так и озолоченный король. Но кто окажется там, на Небесах? Лишь тот, кто искренно мечтал, у кого меньше багаж на челе и на плечах, тому лететь гораздо легче. Потому довольно трудно различить величие в простом, важность в несерьезном, гениальность в наивном, значимость в неприглядном. Запаситесь терпением, и может быть тогда, Эрнест, мы с вами увидим куда больше, чем предлагает зримое окружение.
– Звучит заманчиво, но голословно. – выпалил пылкий но сонный юноша. – Жаль, но я теперь каждый день, словно лицезрю миражи, нескончаемые подтексты, намеки, и странные подсказки, кои сводят меня с ума.
– Посему вам стоит покойно отдохнуть. А я как человек, повидавший многие заграничные виды, не буду скупиться на свободное время и на уходящие силы. Вот говорят что у стариков мало времени, но мне кажется, что вовсе наоборот, его слишком много, такого песочного, ускользающего. – детектив улыбнулся. – И об оплате не беспокойтесь. Разве помощь человеку нуждается в вознаграждении. Тут скорее вы пробудили меня своею горячностью, и это пробуждение дорогого стоит.
Чарльз Одри быстротечно процедил важную последнюю реплику, поправив на голове шляпу с короткими загнутыми полями. Ему явно не шел сей головной убор, этот декоративный аксессуар, ибо торчащие кудри постоянно выталкивали шляпу вверх, отчего казалось, будто детектив столь неудобным предметом одежды прячет свою пышную прическу от людских пересудов. Белесая щетина коснулась его округлых щек и массивной челюсти, а в его руки словно въелась черная канцелярская тушь. Ведя служебные записи произошедших за его долгую карьеру изрядно нашумевших преступлений, в которых ему заблагорассудилось участвовать, нередко в порыве недоуменного высвобождения воспоминаний, он ранил свои ладони пером, и потому неминуемо чернеющие разводы расходились по огрубевшей коже детектива, словно проникая в вены и капилляры. Те нештатские узоры по причине лености писца хранились отпечатками многие дни на его руках, а бывало даже и на его лице.
