– Кого же?

– Творца. Хотя кого я обманываю, ибо я никто. – натужено говорил художник. – Вы злитесь, потому что я не спешу вас удивить, но всему свое время. Снимите покрывало с сего полотна, и вы найдете душевный покой. Обещаю, вам понравится то, что вы воочию узрите.

Девушка повиновалась и, с грацией пантеры сдернув ткань, мечтательно произнесла.

– Венеция.

– Она самая, ветхая, но привлекательная, такая загадочная. Знаете, а я всегда хотел быть стариком, потому что старики умирают от старости…

Но Эмма восхищенная зрелищем картины не услышала последнюю фразу художника, она тут же представила, как окунется в очарованье плавучего города. Нетерпение полновластно захватило ее душу, потому столь мгновенно вопросительно испытующе Эмма воззрилась на художника. Он в свою очередь не торопился вставать, усталость сделала его ненастным скрягой, словно творчество жадно высосало все силы его юности, всю молодость поглотила сей картина.

– Я вам помнится, говорил, что не приемлю рисование обнаженного тела. Помимо прочего, мне еще не нравятся чернильные пятна на коже людей, те несмывающиеся рисунки, шрифты, символы. Творец создал тело человека идеальным, так для чего расписывать его всевозможными орнаментами. Видимо для того, чтобы выделяться среди прочих людей. Но если каждый будет расписан, то тогда пропадет оная мнимая индивидуальность. Представьте, если сотворенная мною картина начнет изображать на себе дополнительные узоры, тогда мне как творцу это жутко не понравится. Мое отношение ко всему этому сдержанно негативное.

Девушка на минуту отвлеклась от разглядывания полотна и как-бы вскользь ответила.

– Я не прочь сделать себе татуировку. Начертать на своем теле воспоминания, сохранить символ чего-то дорогого мне. К тому же это красиво. Вы правы, что Творец создал всё это для нас, но мы свободны и нам дозволено изменять окружение. Например, мы берем камень и древесину для постройки домов, разве это плохо, мы изменяем структуру мира ради жизни, ради красоты. Конечно, зачастую мы слишком много берем, зачастую многое разрушаем. Но я же хочу всего лишь украсить свое тело.

– Ваша плоть прекрасна, для чего вам бесполезные украшения, которые будут отвлекать созерцателей от вашей истинности.

– Я подумаю над вашими словами. – сказала Эмма и сверкнув глазками спросила. – Когда мы отправимся в Венецию?

– Прямо сейчас, позвольте вас обрадовать. Только для начала перенесемся в мастерскую, где более просторно. – сказал Адриан вставая с дивана. Взяв холст, преодолевая свою усталость, он направился в обширную светлую комнату.

Сгорая от изнурительного нетерпения, словно маленькая девочка перед искусным фокусником, Эмма побежала вслед за художником, еле касаясь оголенными пяточками до холодного пола. Она женской покорностью чувствовала, что он явно не в духе и заслужил отдых, однако увидеть своими глазами любимый город было крайне заманчиво и неповторимо для неё. Адриан медлил, он совсем не был похож на Николая Чудотворца, коего на западе облачили в красную шубу с белым воротником и заставляют влезать в печную трубу, дабы тот наградил добрых деток желанными игрушками, а негодных угольками. Видимо святой не особо огорчается по поводу реконструкции своего образа, ведь чудо никуда не пропало. Так и Адриан положил картину на пол ровно посередине комнаты изображением вверх.

Город островов и каналов, мостов и церквей, дворцов и клоак показался им во всей ослепительной красе возрожденного зодчества.

– Пристально смотрите на картину. – мерно проговорил художник. – Теперь отрешитесь от реальности, устремитесь всем своим естеством в тот новосозданный мир…

Голос художника стал стихать. Еле уловимое заклинательное бормотание словно доносится издалека. Она ощущает, как рассыпается подобно песку, расщепляется на атомы, которые безболезненно переступили через грань всех законов мироздания. И вот мгновение спустя, ее частицы вновь соединяются в новом небывалом доселе пространстве.

Захлопав округленными своими очами, Эмма еще долго не могла поверить в эту телепортацию материи и эфира. Ей воочию видится стройный гондольер в шляпе, уверенно держащийся за рукоять весла. “Мы плывем на гондоле. На заднем фоне с обеих сторон видятся небольшие домики, впереди мост. Неужели это мост Вздохов, или это дворцовый канал?” – не переставая смежать веки, изумлялась она. Рядом сидит смущенный Адриан, изрядно покрасневши, он ничему не удивляется, он впервые находится с девушкой в подобной романтической обстановке. По всему виду он смягчается и тает посредством близкого тепла плечика юной поклонницы его живописного таланта.

Город на сваях из лиственницы искрит и переливается всеми лучами дневного солнца. Домики заразительно улыбаются. Все декорации этого мира стараются быть приветливыми и гостеприимными. Вода словно в серебряных латах не уступает по мягкости растопленному маслу

Во все времена человек задавался странным вопросом – а существую ли я, существует ли окружение, реально ли всё это, или я плод чужой фантазии и судьба моя рассчитана до каждого взмаха ресницы, до деления клеток; или же я свободен настолько, насколько игла с грязью на конце может убить меня; может всё это сон, а настоящий я лежу, где-нибудь прикрыв веки в другом измерении; может всё это нарисовано, двухмерно, но я бессознательно преображаю и усложняю реалии мира; или же в моей душе заложены диафильмы, а настоящий я слеп с самого своего рождения; или я прибываю в хаосе, в космосе; или только я существую, а все остальные люди и животные только наблюдает за мною, специально попадаясь на моем на пути, следя за каждым моим движением, моими словами и моими мыслями. Эксцентричная паранойя скажут многие. Другие вспомнят в тех вопросах свои измышления. Не так ли?

Что обуславливает нормальность? Человеческие законы, природные явления или откровения гениев? Ответ прост – божественная нравственность. Когда человек познал добро и зло, их противоречивость и полярность, он разумом посредством духа стал понимать правильность и неправильность тех или иных поступков. Однако с развитием и деградацией новых поколений, люди продолжали утрачивать подлинное понимания и знания человеческого бытия. Творец в свой черед не оставил людей с нестабильным разумом, а наградил их помимо прочего еще и сердцем, это сердцевина души где помещается Святой Дух, сей божественный глас всегда верен, это пророк судьбы направляющий по пути истинному. Посему нормальность определяется сердцем и ничем иным.

Эмма понимала, что это всего лишь очередная иллюзия, но сердце ее торжественно, оно ликовало, даже сам художник тождественно преобразился в ее очах, представ не сумрачно меланхоличным аскетом, а романтичным поклонником ренессанса. И пока девушка озиралась по сторонам, не находя должных слов выдворения своих эмоций, она попыталась коснуться кончиками своих пальцев до глади воды и у нее получилось. Кожу девушки обдало прохладной и свежей влагой. Занятая наблюдениями она позабыла всякую скромность, впрочем, и Адриан, окончательно проснувшись, начал вдохновляться ребячеством девушки. Он досконально рассматривал ее и млел этим видением. И неожиданно для себя вымолвил.

– Ваши губы словно созданы для поцелуя, ваши глаза созданы ради сотворенья слез, а сердце, чтобы любить.

Эмма отвлеклась и посмотрела на гондольера, тот оказался бесстрастным в своем поведении, отчего играючи она ответила на дарованный им комплимент дерзко и по-девичьи наивно.

– Так поцелуйте же меня. Нашему уединению никто не посмеет помешать.

– Я не умею. – кротко ответил он.

– Как это понимать, когда вы создаете целые миры, а сотворить поцелуй не можете? – удивилась она.

– Не могу. Однажды я прильнул к вашему портрету, столь близко, что мой дух затрепетал болезненным стесненьем, но я не решился прикоснуться губами к изображению. Ведь я прикасаюсь, когда изображаю. Помню, как рисуя ваши губы, я впадал в жар и озноб. – художник тяжело выдохнул. – Вы девушки живете привольно, будто вы обычны, на самом же деле вы настолько непостижимы, что я умру, покину земной мир этот мир, так и не познав вас. Кто вы на самом деле? Последнее Божье творенье? Самое прекрасное и жестокое творение, решающее судьбу моей вселенной.