Словно дикий зверь он ринулся на дверь дома, он грозно стал колотить и стучать об древко, готовясь, напасть на обидчика возлюбленной и высказать тому разом все соображения на его счет. Но странным образом дверь не отворялась. Юноша уже начал было подумывать о взломе, как вдруг преграда бесшумно приоткрылась, будто по велению руки призрака-дворецкого отодвинулась в сторону. Посему ему ничего не оставалось, как войти и, готовиться к неминуемому нападению со спины, предвкушая скорую развязку этого противостояния. Тем временем обидчивые мысли не покидали душу героя, его ощущения притупились, он двинулся дальше, шагнул в просторный коридор, вот показалась лестница, а там… Эмма.
Радужные глаза девы лучились солнечной лаской, каждая складка ее серого платья и каждый изгиб линий ее фигуры подчеркивали стройную талию девушки, тоненькие фарфоровые ножки, еле заметную грудь, нежнейшие для взора ручки. Природная худоба предвосхищалась атласом кожи мраморной белизны. Крупные очи на идеальном расстоянии друг от друга располагались на миловидном личике девушки двумя вселенными, а чуть вздутые щечки выражали некоторую наивность, обидчивость, детскость, как и немного полная нижняя губка приводила в неописуемый трепет, словно являя собою сладость возможного запретного поцелуя. Такое страстное желанное зрелище представилось Эрнесту во всей неподдельной красе. Столько по времени, он не видел Эмму, отчего буквально оцепенел, побледнел от смущенности и восторга. Он лишь подошел близко-близко к чаровнице, невзирая на стоны незримого хранителя его души, и, застыв на месте, любовно стал вглядываться в очи Эммы, боготворя ее всем своим естеством, испытывая на себе весь букет вечных чувств любви. Юноша познал вечность, которая манит и призывает, которая останавливает время и преображает пространство. Испытывая счастье, Эрнест замер в бессознательном упоении. Он отныне превратился в изображение.
А художник, выйдя из соседней комнаты, из которой недавно он умозрительно наблюдал за вышеописанной сценой, взял висящую возле лестницы на стене прямоугольную картину, на которой искусно нарисованы две юные человеческие фигуры. На этой картине изображен юноша и изображена девушка, Эмма и Эрнест. Девушка написана со всей реалистичной точностью, а вот юноша, вырванный соблазном миражом из реальности, угодил в иллюзию по собственной оплошности, или вернее слабости перед искушением. Безусловно, Эрнест может выйти из полотна, но готовый довольствоваться лишь этим счастливым мгновением, словно воспоминанием, он не думает о том забвении, которое его окружает, вовсе нет, то кажется ему целостно неподдельно настоящей реальностью. Потому-то Эрнест со всею теплотой плененного сердца зрит в очи Эммы неотрывно, покорно, но властно.
Затем Адриан поднялся наверх, где в верхней мастерской сидит девушка, нетерпимо ожидающая скорого явления своего возлюбленного.
– Видимо он не справился с вашими чарами, раз вижу я в ваших десницах сию картину. – несколько огорченно произнесла Эмма.
– Ошибка Эрнеста состоит в том, что он всем сердцем любит не вас, а счастье. Ибо истинную любовь всегда сопровождают три ангела: добродетель, верность и самопожертвование. – ответил Адриан, зная что его слова в который раз не услышат и не поймут.
– Вы укрепляете раму на полотне, но для чего? – испуганно вопросила дева.
– Для того чтобы он не смог покинуть сей красочное сновидение. Рама как замок опоясывает картину и являет собою законченность любого произведения. – закрепив рамку, художник продолжил. – Вам, Эмма, еще нужно столько всего узнать о моем мире. В скором времени вы станете моей ученицей, единственной в своем роде. Я раскрою в вас талант создавать красоту, усовершенствую ваше воображение помраченное земной суетой. А о вашем избраннике не беспокойтесь. Насколько видите, он безмерно счастлив, он не будет более докучать нам, ведь у Эрнеста был выбор, ибо изображение только кажется живым, на самом же деле, оно только пассивно довлеет над зрителем. Эрнест мог бы распознать обман, но предпочел быть обманутым.
С той самой поры Эмма скоропалительно изменила свое мнение о художнике, она сковала уста молчанием, дабы не вредить своей репутации. А он в свою очередь усмотрел в ней характерные перемены в пользу некоего обличительного плана и, высказав свои предположения вслух, попытался раскрыть ее знаковые недомолвки.
– Вижу вам не по душе, то, что я сделал с вашим женихом. Желаете отомстить?
– Вовсе нет. – неумело играя хладнокровие, девушка покачала белесой головкой. – С нарисованной Эммой ему куда как счастливей, чем со мной такой серенькой, такой настоящей. Я лишь желаю познать ваш метод рисования, меня заинтересовал ваш дар создавать миры, в которых с легкостью можно если не жить, то, по крайней мере, существовать.
Художник оценивающе безмолвствовал.
– Более того, я постараюсь превзойти ваше мастерство. – уверенно заявила девушка.
В ответ в знак уважения Адриан поклонился, и сев за мольберт продолжил так некстати оборванное письмо пейзажа средневекового типа.
Все предыдущие дни до сего поворотного в их общей судьбе события, девушка жила в мастерской мирно и услужливо. Художник следил за нею, не упускал ее из виду, видимо опасаясь возможного задуманного ею опрометчивого бегства. Однако Эмма не предпринимала никаких попыток вернуться в обычную жизнь. Ее что-то удерживало, либо же ее притягивал некий потаенный секрет. Бурный интерес и симпатия возрастали в ней с каждым днем. Позируя, она видела, как художник смотрит на нее с аристократическим обожанием, настолько пристально, насколько влюбленно, отчего девушка краснела и отводила смущенный взор в сторону на посторонние предметы. Адриан запечатлевал черты ее души с точностью прозорливца. Художник усматривал поры ее тела с грацией ваятеля, словно каждая ресничка для него есть неотъемлемая часть столь прекрасного создания. Посему однажды он даже изобразил крохотный прыщик, из-за злоупотребления сладким столь нагло выскочивший на шейке Эммы, потому что художник нередко баловал ее шоколадом. Он зарисовывал ту, казалось бы, мелочь, тот изъян как считает каждая женщина, однако художник был иного мнения, он со всей прямотой заявил – Эта крупица является частью вашего тела, потому я люблю сию былинку. А глаза, о как скрупулёзно он их выписывал, пытаясь обрисовать раскаты молний расходящихся от зрачка серо-голубых ее очей, те веночки по краям, те еле заметные трещинки на губках. За всем он наблюдал и восхищенно вглядывался в ангельское совершенство, лелеял образ своего девственного сердца колыбельными мелизмами приглушенных красок.
Такое благоговейное созерцание льстило Эмме, но Адриан однажды заявил всё также грустно с темной аурой скорбных дум высшего порядка.
– Я не художник, все, что вы причисляете к моим заслугам противно мне. Краски, кисти, полотна, я не могу создать с помощью них и тень вашей внеземной красоты. Всё ничтожно! Посмотрите на меня убогого, неужели я способен создать нечто достойное вас! Вы, люди, требуете от меня слишком многого, постоянно вопрошаете иные цвета, контуры и теневые абрисы, световые блики и узоры. Но разве я располагаю талантом? Нет его во мне, талант вне меня, так почему вы спрашиваете с меня то, чем я не располагаю с рождения. Я видел за свою жизнь многих художник, которые просто упивались рисованием, получали удовольствие, жили творением. Тогда как я ненавижу свою ничтожность, любя дарованную мне свыше весомость. Это несоответствие мучает меня и терзает каждодневно. Я страдаю от творчества, я творю страдая. Мне являются божественные замыслы, которые я не в силах осмыслить, не ведаю каким образом воплотить их в земной своей жизни. Вот представьте, калеке приснился чертеж храма, но у него нет рук, и он не может поднять и один кирпич, но словами он двигает горы. Его замыслы чудом воплощаются. Я хочу кричать – оставьте меня в покое, я не рожден для рисования, моя жизнь не предполагала сей путь. Но ангелы берут меня подобно перу, и творят лишая меня всякой воли, ибо я предал Господу свою душу и они ведают о том. Современные молодые люди видят свои жизни наперед, учебу, работу, семейную жизнь. Я же слеп, ибо мои очи не от мира сего.
