Наше время

Пи Пи Пи Пи Пи…

Сигнал будильника хорошо прослушивался в тишине ночи. Не по сезону теплой ночи.

Ветер колыхал тюль сквозь приоткрытую створку двери, ведущую на террасу. В вихре танца кружили лепестки на узком балконе, словно язвочки выделяясь бордовым на мраморе. Луна, пробивавшаяся сквозь панорамные окна тускло освещала пространство. В целом комната казалась пустынной и необжитой: минимальное количество мебели, из декора – картина напротив кровати.

Из глубины раздался скрежет когтей. Звук то усиливался, то стихал в зависимости от моих стараний. Нормальный человек давно бы прекратил пытку, но моему воспаленному мозгу нравилась данная пытка. Как и скрежет ржавых цепей, плохо закрытого крана, скрипа дверей. Данная игра по нервам хорошо отвлекала от желания грызть кости недругов. И это не фигуральное выражение.

Будильник звучал громче, настойчиво призывая к реальности. Когтистой ладонью, будто змеей потянулся к будильнику. Раскрывая пальцы, накрыл раздражитель. На секунду сжав, прислушался к треску пластика, отпустил, ласково поглаживая предмет. Ноготком указательного пальца аккуратно нажал на отбой. Вмиг повисла тяжелая тишина.

Приподнявшись, пьяно прошагал вдоль кровати. С каждым шагом раздавался жалобный хруст ломающегося стебля. Под ногами лежали сорванные раннее цветы с черными сердцевинами. Присев на корточки, сгреб цветы и окунул лицо в дурманящий запах. Несколько рваных вдохов, на полустоне выдох, еще вдох… Плечи затряслись, когти впились в ладони, окрашивая их алым. Уронив ворох, выудил сердцевину и поднес к глазам, желая рассмотреть внимательнее частичку цветка, усмехнулся.

– Прямо как ты, Белль. Наркотическая, гибкая к ветрам судьбы и обладающая черной сердцевиной. Моя…

Проглотив тычинку, нетвердо приблизился к холсту. Луна, играя, освещала самое желанное: зеленые глаза, таинственную улыбку, шрам, расслабленную позу. Окровавленной ладонью дотронулся до губ пары. Красным по красному. От шероховатости акрила по телу прошел ток желания. Зарычав, замахнулся…

Стебель против бутона. Умиротворение на агонию. Проигранная мной война. Пристыженно отвел взгляд.

– Не смотри так, Белль. Не тебе меня судить…

– А кому, как не мне? Кому, как не паре? – мелодичный голос прозвучал со стороны выхода.

Шальным взглядом наблюдал за приближением Белль. Такая же, как и в тот день. Восхитительная, манящая, призывная для меня. Не может быть… это не ты… бред воспаленного разума, шутка Владычицы… или ты… сама нашедшая меня в этой клетке?

Вдохнув глубже, зарычал. Моя!

Захватив девушку, тесно прижал к горячей груди, впился в ее приоткрытые губы поцелуем. Нет, не поцелуем… укусами! Захватывал каждый миллиметр рта, языком подчиняя ее. Наказывал пару за задержку. За каждый век без нее. Белль, застонав в мои губы, прильнула еще ближе, обхватывая шею белыми ручками. Невнятно мычала просьбу не останавливаться. Да никогда в жизни. Не остановлюсь, не отпущу, привяжу к себе шелковым платком. Доведу до исступления и не позволю увидеть звезды. И так раз за разом.

Подхватив Белль под ягодицы, вжал в стенку, хаотично целуя теплую шейку. Тихие вскрики пары – моя виагра. Прижавшись носом к шраму на надплечье, восторгался запахом желания. Да, милая, кричи, проси, моли… Разжав челюсти, вонзил клыки в мягкую плоть. Девушка дернулась и послушно ждала, пока я наслажусь ее вкусом. Лаская языком теплые потоки, вкушал молодую девичью кровь. Опустив ладонь меж нами, начал нежно поглаживать, усиливая ее возбуждение.

– Жерар… – захныкала она.

О да, стони мое имя. Еще! Усилил натиск. Запах возбуждения окутывал нас, пропитывал кожу, налетом ложился на волосы. Кровь приобрела сладковатый привкус. Сделав два глотка, сраженно замер. Другой вкус… не такой… не мой… не Белль! Пелена бешенства застелила глаза. Сжав зубы, сильнее надавил на ключицу смертной. Девушка вскрикнула и начала отбиваться. Не серьезно, пока еще не веря в мою не-игру. Когти вошли в бедра искусительницы, а я дернул головой, отрывая плоть. Вскрик раненой птицы – и обмякшее тело. Откинув помеху, скривился от отвращения. Сплевывая кровь и слюну, взглядом нашел дверь в ванную комнату. Уже там смог опустить голову под потоки ледяной воды, смывая чужой вкус. Белоснежная раковина окрасилась в кроваво-мраморные разводы. Приподняв мокрую голову, глазами встретился с рубинами в зеркале. Глаза проклятого своей собственной парой. Глаза безумца. Глаза Жерара Волуара.

Истерично засмеявшись, ударил по своему ненавистному отражению.

Звон осколков по кафелю отрезвил. Разжав пальцы, позволил кровавому месиву стечь к шрамам на запястье. Руны девяти элементов грубым рисунком напомнили о годах одиночества. О тысячах попыток покончить с собой.

Вернувшись в спальню, хмыкнул. Тела девушки уже не было. Кровавая дорожка тянулась к выходу. Ушла на своих двоих. Выжила? Жа-а-аль…

Присев на пол у картины, любовался мазками барона, поглощая тычинку за тычинкой. Больше! Мне нужно больше цветов. Больше запаха! Больше наркотика! Пошарив в кармане штанов, достал маленький неприметный флакон с концентратом запаха. Нажал пару раз.

Носом втянул цветочный аромат, расплылся в счастливой улыбке. По телу разлилась слабость дарящая покой. Великолепно…

Анна

Горестно выдохнув, отложила зеркало, в которое всматривалась все утро. Новая внешность огорчила: пепельная блондинка со светлыми бровями, курносым носом, маленьким ртом и острыми скулами. Из знакомого – родная зелень глаз. Словно неизвестный художник стер старую внешность, сохраняя цвет радужек. Неестественно худая фигура, как у мальчишки, с длинными пальцами рук.

Самыми шокирующими оказались два пункта. Шрамы как память после автокатастрофы: на надплечье не было мышцы, а левую руку пронзали точечные шрамы, похожие на пулевые отверстия или следы клыков. С таким уродством и майку не наденешь.

И второе: я оборотень. Как так получилось, понятия не имею, но это факт. В моем сознании жила Зайка. Животное пока не проявляло себя, но я ее чувствовала: ласковую, пугливую, озорную.

Во всей ситуации старалась найти положительные моменты. Они определенно были. Новый техномир нравился. Развитие медицины, коммуникации, архитектуры превзошли самые смелые мечты. Любимым другом в больнице, где до сих пор находилась, стал телевизор. Часами смотрела в него и очень расстраивалась, когда забирали пульт.

Мой лечащий доктор, тот самый усатый оборотень, которого увидела впервые, помог освоиться. Показывал все, интересовался моим здоровьем, развлекал вовремя процедур. По имени позволил себя называть – Всеволод. Если бы не мой Ганс, начала бы засматриваться на Всеволода. Да и разница в возрасте не смущала, только странно, в таком развитом мире, взрослыми считались девушки, достигшие восемнадцати лет. Я по их меркам ребенок – шестнадцать всего.

А теперь к сложному.

Моя головная боль. Мои воспоминания, запертые в глубинах сознания. Я по-прежнему помнила свою старую жизнь, родителей в селении Скандинавских гор и молодого мужа – Ганса. Из теперешней жизни не помнила ни-че-го.

Ко мне приходили психологи, вели беседы на отстраненные темы. А я боялась узнать, что случилось с мужем. Ведь последняя запомнившаяся дата – 3 мая 1799 года, а сейчас, на минуточку, двадцать первый век. Прошло чуть больше двухсот лет. Срок не человеческой жизни. А если это сон? И на самом деле я не Аннабель де Меркёр. Сейчас меня называли Анной. Имена созвучные и травмированный мозг нафантазировал невесть что. И моих родителей никогда не было? А была ли я вообще? Жила ли? Любила?

Всеволод рассказывал о моей маме, ежедневно читавшей разные истории для меня. Вполне вероятно, слушая ее, видела сны, созданные подсознанием.

Рыдала в подушку, боясь поверить в жуткую реальность. А рассказывать кому-то о терзаниях… совсем смешно. Всеволод после отчетов психологов недовольно фыркал, но молчал. Врачебная этика.