– Чуть не забыл… В английском посольстве волнение. Скребут, моют… Должен приехать Стенхоп. Лицо в Лондоне значительное. А ведь ему нет еще сорока.

Возраст, по мнению графа, мальчишеский. Что же обещает сей визит?

Шатонеф потрепал московита по плечу с видом покровительственным.

– Ничего хорошего. Он и вам будет пакостить… Не бойтесь, голландцы кивают, но живут собственным умом.

Э, при чем тут голландцы? Видимо, Стенхопу нужно место для неких переговоров, нейтральная голландская почва. Сего лорда Георг по пустякам не гоняет. Стенхоп отличился, выиграл в Испании несколько сражений. По нечаянности попал в плен к французам, отчего вражда к Франции лишь возросла. Потом являл преданность королю, свирепо изничтожая шотландских мятежников. Словом, лорд по всем статьям заслуженный. Что верно, то верно – напакостить может.

А Шатонеф немногого стоит. Мозги у графа жиром заплыли. Обведет его англичанин вокруг пальца.

Александр отбился от рук, – охота ему, вишь, жениться. Распалила Герта, племянница купца Стаасена. Безумствует, катал ее в посольской карете, на глазах у всей Гааги. Девка в глупых еще летах, рослая, краснеет зазывно. Оба на краю греха.

– Ей скотницей быть, не княгиней, – сказал посол. – Квашня. Ни ума, ни обхожденья.

Посол уже наметил невесту для сына – Аграфену Панину, дочь старого товарища по армии, доблестного офицера. Свою Катеринку предполагает сговорить за молодого Головкина, сына канцлера, юношу благонравного, проходящего курс обучения в Париже. Разбавлять Куракиных кровью торгашей нужда не заставляет.

– Царь не погнушался же…

– Ты с кем равняешь? – рассердился отец. – Екатерина Алексеевна была служанкой, а рождена царицей. Найди такую!

Все же лучше держаться своей нации. Насмотрелись… Три свадьбы не в добрый час справили – Алексея, царевен Анны и Натальи.

– В Роттердаме тебя остудят. Не видал ты девок еще… Там вытянут из тебя жар. Ост-Индия, темной масти, чоколатной. В аморных забавах искусней их нету. Зайдешь в контору Брандта, спросишь Бергера, приказчика, – он тебе ихний дом укажет.

Александр упрямился, однако, после долгих увещеваний, деньги на чоколатных девок взял.

– Наобум не кидайся. Есть гнилые… Бергер тебе здоровую подберет.

Удалить сына на время давно пора. Новая цидула Сен-Поля прибыла кстати.

Лишь часть цифирного донесения доверена Александру, – в Голландии, у некоего антиквара, имеются картины живописца Пуссена «Семь святых таинств». Их разыскивает покупатель из Франции.

– Ростом мал, мордочка лисья, лукавая, нос длинный, острый, манеры вкрадчивы… Глаза в постоянном движении. Как он себя назовет, неважно. Когда купит, проследишь, куда стопы направит.

Неопытному юноше излишне знать, что француз этот – Дюбуа, правая рука регента Франции.

Секретарь Сурдеваль, проболтавшийся о поездке своей любовнице, не знал еще или удержал на языке истинную цель Дюбуа. Поэтому и Сен-Поль в неведении. Даже ловкач Сен-Поль… Сомнительно ведь, чтобы Дюбуа предпринял вояж единственно ради картин, – мог бы нарядить доверенного.

Знакомый Борису антиквар навел справки, – картины, исчезнувшие из Парижа, попали в Роттердам, попали не вполне честным путем, и торговец не выставляет их, втихомолку выстерегает цену.

Александра в Роттердаме не знают. Отпустит чернявые редкие усишки насколько возможно – и хватит. Творение славного живописца он не отличит от любой мазни, – на то Огарков. Пока княжич одолевал в Лейдене фортификацию, физику, латынь, слуга брал уроки у знатока художеств и теперь сам знаток оных.

– Пуссен, француз Пуссен, заруби на носу, – твердит князь-боярин. – Не ошибешься? Не обманут тебя? Гляди в оба, эксперт!

Если бы не скудость, посол избавил бы Фильку от камердинерства, пустился бы с его помощью собирать картины. Где там, оброчных денег и то мало на обеды, на подарки.

– Пуссен слепого озарит, – отвечает Огарков, хмыкнув. – Краски пламенные, как бы от великого костра. Телесность персонажей опаленная, краснота горячая. Если сравнить с Рафаэлем… У того свет небесный, итальянского неба свет, райская радость. У Пуссена действо будто при пожаре. Будто под набатный звон кистью водил… Король Людовик плохо разумел Пуссена.

– Почему так, деревенщина?

– У короля праздники, гоп-тру-ля-ля! Пуссен не всегда с потешками в гармонии. Пуссен когда льстит, а когда в душу смотрит монарху…

Коли не остановишь Огаркова, до утра не закончит толкование.

– Найдете того коммерсанта, – наставлял посол. – Любопытствуйте только насчет цены и не спорьте. Вас послал иностранный магнат. Наймите квартиру поблизости, если удастся, то напротив, и наблюдайте.

Александр и Филька отбыли.

Томили безвестностью недолго. Низкорослый покупатель, похожий на хорька, приехал. Поселился в гостинице «Герцог Брабантский», в книге значится как шевалье де Сент-Альбен. По выговору судя, прирожденный француз.

«Семь таинств» ему проданы. Кроме того, выбрал несколько старинных книг. Заказал экипаж, с тем чтобы ехать вместе с грузом в Гаагу.

Здесь уже Куракин через голландских друзей взялся проследить. Шевалье снял комнаты над остерией «Герб княжества Нассау». Короба распотрошил, развесил картины, разложил на столе книги. Первый день не выходил никуда – задыхался от кашля, пил травяной чай.

Гаага не распознала Дюбуа. Прохожие оглядывались на замухрышку в потрепанном плаще, старомодного провинциала в огромном парике, – он закрывал костистое, узкое личико, и сквозь длинную, густую бахрому торчал лишь острый, красный от насморка, хлюпающий нос.

Смешного замухрышку видели в лавках букинистов. Купил альбом с видами Лондона, скособочившись от тяжести, вбежал в таверну, заказал кружку горячего вина. Ветер свистел немилосердно, каналы вздулись, на воде чернели сорванные ветки.

Под вечер Дюбуа вылез из наемного экипажа в сотне шагов от дома Шатонефа. Свернул в переулок, вошел в боковые ворота, невидимкой проскользнул в конюшню.

Часа два после обеда граф посвящает лошадям. Выезды у посла Франции – на зависть всей Гааге. Отблеск Версаля играет на вензелях его кареты, на сбруе, на пряжках и кокарде кучера, но самое примечательное – шестерка выхоленных коней. Они – потомки мавританских скакунов, вывезенные из Испании, – главное сокровище Шатонефа.

Дюбуа вырос перед послом, как привидение. Мемуаристы в подробностях нарисуют эту сцену для потомков, как и дальнейшие похождения аббата.

Посол вздрогнул и спросил странного пришельца, что ему угодно. Это доставило аббату неописуемую радость.

– Ага, я обманул вас!

– Монсеньер обманет кого угодно, – сказал граф. – Вы бесподобный лицедей. Простите, могу ли я узнать, кого еще вы вводите в заблуждение?

– Барышников, граф. – Аббат хохотал и сморкался. – Я пополняю здесь мои коллекции. С Дюбуа сквалыги содрали бы втрое дороже. Увы, перед вами я беззащитен.

– Не хотите ли вы сказать…

– Да, да, дорогой друг, молю вас униженно. Ваши прелестные жеребята подросли, а я, вы знаете, поклонник красоты. Не только мраморной, хе-хе!.. В прежние годы я искал ее в женщинах, а теперь… Пою хвалу господу, когда вижу породистую лошадь, животное форм совершеннейших.

– Животное? Святотатство, монсеньер. Лошадь почти равна человеку.

Они прошли мимо бельгийских першеронов гигантской стати, – Дюбуа не взглянул на них. Его тянуло к жеребятам. Государственный советник замыслил пустить пыль в глаза парижанам.

– Мои юные испанцы, – и Шатонеф погладил доверчивую мордочку. – Вы разбиваете мне сердце, монсеньер.

– Полноте, милый мой. Этот благородный род, надеюсь, не вымирает.

Он прав, но до сих пор шестерка Шатонефа, быстрая и чуткая, уникального оттенка, черная до синевы, была единственной в Голландии, единственной во Франции.

– Убивайте меня, монсеньер! – понурился граф.

– Ой, мерзавец! – Дюбуа отскочил и замахнулся на жеребенка.

– Он укусил вас? – осведомился Шатонеф, не скрывая восторга. – Испанский темперамент, монсеньер. Пепито не сразу вас полюбит, но зато пылко. Дайте ему сахара!