– Ваша страна в руинах, ваше высочество. Деньги вам необходимы. Постарайтесь извлечь из русского кошелька сколько возможно, не стесняйтесь!

– Да, да, от нас ни талера, мой мальчик! Твои деньги у царя.

Кроме того, пусть царь выведет из Курляндии войска. Наивозможно скорее, во всяком случае – к свадьбе. Пусть признает нейтралитет Курляндии. Что касается детей от брака…

Они все сосчитали, обо всем позаботились. Вартенберг словно читает брачный договор, пункт за пунктом. Иногда назойливый монотонный голос глохнет, потом возникает где-то вдали, доносится как бы из тропических зарослей Тобаго, опутанных лианами.

Оказалось, что и послание герцога Курляндского царю уже составлено, надо только подписать.

«Ваше величество оказали мне милость, согласившись принять меня в качестве сына и проявив заботу о моем благе, чем я весьма осчастливлен, – особенно же тем, что вашим велением скоро последует чаемое мною очищение моих пределов и прав, которые отняты были короной шведской».

В том же месяце ноябре 1709 года Борис Куракин, посол державы Российской, находился в дороге, следуя в Ганновер, к курфюрсту Георгу-Людвигу, наследнику престола Англии. Вместе с послом отбыл из Митавы маркиз Сен-Поль, взятый на службу переводчиком.

Бумаги и карты, относящиеся до острова Тобаго, маркиз неукоснительно держал при себе, в надежно запертой сумке из толстой кожи.

Сен-Поль, предвкушая свадьбу своего ученика, шумно ликовал, столь шумно, что Куракина брала суеверная оторопь. К добру ли!

– Король обломает мальчишку. Ручаюсь, из него можно лепить что угодно. Он теперь на Тобаго, всеми помыслами… Родственник царя, вы шутите, принц? Кеттлерам это и не снилось.

Болтовня маркиза, подчас надоедливая, весьма скрашивает долгий путь.

– Держу пари, король будет рад вытащить Фрица-Вилли из академии. Покровитель наук? Бросьте, принц! Если бы не Софья-Шарлотта… За четыре года вдовства Фридрих, говорят, превратился в фельдфебеля. Черта с два была бы в Пруссии Академия наук и искусства, если бы не она. Знаете, что сказал ей Лейбниц? Вам угодить невозможно – вы хотите знать причину всех причин. А когда она умирала… Вот мужественная женщина! «Не оплакивайте меня, я узнаю то, что даже Лейбниц не постиг. А моему супругу я дам случай покрасоваться на похоронах». О, она раскусила Фридриха, мой принц! О нем хорошо сказано – заметен в малых делах, в больших – ничтожен.

Расчихвостит маркиз суверена прусского, примется за другого. А то начнет филозофствовать.

– Нет, мой принц, я отказываюсь признать, что нами управляет некий верховный разум. Почему, во имя чего он допустил грехопадение? Я имею в виду, конечно, не бракосочетание Адама и Евы, – сей акт заповедан самой натурой, а потому безгрешен. Богатство и нищета, рабство и господство, – вот что я называю грехопадением. Мы навлекли на себя тысячи бедствий, удалившись от натуры, и все глубже, заметьте, все глубже, мой принц, утопаем в мерзостях. Насколько счастливее были жители Тобаго прежде, пока не явились просвещенные европейцы. Просвещение! Чему служат наши науки? Они не дали нам ни мира, ни справедливости.

– Так как же быть? – спрашивает Борис. – Спалить, что ли, книги? Ученье отменить? Скажете, и рожу не умывать, волосья не чесать? Нет, я не думаю. Просвещением достигнут люди лучшего порядка, не дикостью же…

– Не знаю, мой принц, не знаю… Обратимся к животным, к птицам. Что они ищут, кроме пропитанья? Слон – сильная тварь – разве мечтает поработить обезьяну или буйвола? Разве жаждет захватить чужие земли, соорудить себе Версаль, накопить золота? Согласитесь, в природе нет обмана, тщеславия, нет рабов – все сие присуще людям, хотя священники учат нас, что человек есть божий шедевр. Почему же тогда верховный разум, если он существует, не печется о своих излюбленных созданиях?

Для Сен-Поля нет ничего выше природы. Она и есть бог. Борису и сладко и тревожно слушать опасные речи. Хорошо, Филька по-французски не понимает. Такая филозофия не для него, холопа, деревенщины.

Сидит Филька на облучке молодцом, вызывая к фигуре своей расположение немцев и немок, так как силачи в германских странах в почете. Случается, пивом угощают, расщедрившись. Филька хвалит пиво, хвалит добрые колбасы. Одобряет, деревенщина, и строения немецкие. Нет-нет да и осадит лошадей, заглядится на фонтан, на мост, уставленный изваяниями, на врата, уснащенные лепкой.

Война сих камней не коснулась. Но хозяин таверны сказывал, в деревнях пошаливают солдаты, отбившиеся от полков. Чистые разбойники, не жалеют ни мужика, ни господина.

– Нам и полк не страшен, – смеется Сен-Поль. – Наутек кинется от нашего Филимона. Перемените ему имя, мой принц! Он Самсон, Геракл.

– Однако разжать кулак его величеству мой Самсон не смог, – сказал Борис.

– О, ваш царь! – воскликнул маркиз. – Природа исчерпала свои дары, наделяя его.

Петр Алексеевич обошелся с Сен-Полем ласково и так внимательно смотрел карту Тобаго, что маркиз воспылал негаснущим восхищением.

– Ваш суверен поражает. У него нет ни маршала двора, ни церемониймейстера, ни камер-юнкеров. Он живет как обыкновенный офицер на бивуаке.

Озадачила маркиза возня шутов при царской особе, – воют, дудят, кувыркаются, голова от них болит.

– Я не смог бы стать русским.

– Почему?

– Прежде всего потому, что я неспособен поглощать чеснок в таких гигантских количествах. Ваш фельдмаршал… Шер ами, спас меня от расстрела, но чуть не убил, дохнув чесноком.

От Виттенберга ехали берегом Эльбы до Магдебурга, города торгового, оглушившего ярмаркой и криками разносчиков, осаждавших непрестанно. После переправы, к исходу дня вступили в Ганновер, владение курфюрста Георга-Людвига.

Память Сен-Поля неисчерпаема, хранит всю подноготную европейских дворов. Нет для него секретов и в семействе ганноверском.

– Курфюрст по воспитанию чистейший немец. По-английски не умеет. Вы спрашиваете, откуда у него права на Великобританию? От матери, мой принц, так как она – внучка английского короля. Да, всего-навсего внучка…

Теперь, благодаря маркизу, Куракин разобрался. Суть в том, что шотландская фамилия Стюартов, правившая одно время, от престола отстранена. Яков Стюарт, прежний наследник, обретается во Франции и ныне известен как претендент на английский трон. Персона весьма беспокойная, – тайные эмиссары Якова, проникающие в Шотландию, причиняют Лондону немало забот.

Вспомнилось давнишнее – лагерь под Азовом, палатка генерала Гордона, пропахшая лекарственными травами, портрет Марии Стюарт, злосчастной обезглавленной королевы.

– С курфюрстом вам будет нелегко, предупреждаю вас. Характер у Георга-Людвига скверный. После истории с женой он озлоблен против всего мира. Говорят, она очаровательна. Французская кровь, мой принц. И там пожар из-за нее. Софья-Доротея – дочь гугенотки из захудалых дворян, появившаяся на свет не по правилам – до того, как ее родители обвенчались. И понятно, презираемая графинями, принцессами, княгинями хотя бы за то, что она красива. В Ганновере ей не повезло. Ненависть свекрови, легкомыслие супруга, отлучавшегося к метрессам… Ну, Софья-Доротея, как вы догадываетесь, не стерпела афронта, вознаградила себя с графом Кенигсмарком. Смазливый обольститель, шатавшийся по разным столицам, прихлебатель, карточный шулер, – его-то оплакивать не стоит. Когда сей альянс всплыл наружу, Кенигсмарк пропал без вести, если верить официальной версии. На самом деле его тихо прикончили. И отныне на ганноверском доме – пятно скандала. Георг-Людвиг не стер его, заточив жену в дальний замок. К ней не пускают даже детей…

Так, развлекаясь чужими амурами, сварами, бедами, а кое-что откладывая в копилку памяти, царский посол продолжал путь на запад, против ветра, леденившего лицо.

Ганновер воспарил на холмах, над рекой Лейне смутно, окутанный вьюгой. Бюргеры от стужи попрятались. Где тут, во мгле кромешной, найдешь жилье, приличное для посольства? Волны мокрого, крупного снега бушевали в узкой улочке. Слава богу, плутали недолго, – маяком блеснула, качаясь на ветру, золотая корона.