Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Георг – союзник холодный, по выражению Петра. Английские корабли стоят в Копенгагене бок о бок с русскими, но пути у флотов разные. «Содействовать десанту в Сконе милорды не склонны», – докладывает Долгоруков. Полной победы не желают ни царскому величеству, ни Карлу, – выгоднее Англии обоих видеть «в балянсе» и ослабленными, для «владычицы морей» не опасными.

В сентябре всезнающая «Газетт де Франс», получающая новости из всех столиц, известила:

«Идет слух, что десант будет отложен до будущей весны».

Несколько слов, впечатанных резко в серую, толстую бумагу, – какую тревогу они поднимают! Десант отложен – значит, русские остаются в Дании, в Мекленбурге.

Время упущено. Несогласие союзников погубило план Петра. Возможно, оно отсрочило на пять лет окончание войны – до Ништадского мирного трактата.

Но в Лондоне автор книжки «Северный кризис» перелагает всю вину на царя. Зачем ему Сконе? У него под пятой куда более ценная добыча. Разговоры о десанте – для отвода глаз. Петр задумал «измотать своих союзников, дабы потом легче было их подчинить».

Поверить навету легко. Много ли в истории примеров бескорыстия королей?

Русские не уйдут… Фридрих в панике. Дворец Амалиенборг у самой воды, тень парусов царского фрегата ложится на крышу. Страх перед «северным медведем», застарелое недоверие к более сильному подогреты злоязычием. На городские валы уже выведена пехота – оборонять Копенгаген против московитов.

Между тем эвакуация войск Петром предрешена, «понеже господа датчане так опоздали в своих операциях». Батальоны вторжения плывут обратно в Росток, на зимние квартиры. Но поток клеветы не остановить. Георг сгоряча велит адмиралу Норрису напасть на русские корабли, а царя захватить в плен. Рассудительный моряк не выполнил приказ, исходивший из ганноверской канцелярии короля, – Норрис англичанин и подчиняется Лондону.

Пройдут десятилетия, века, – на Западе, в трудах историков не утихнет отзвук напрасного переполоха в Копенгагене – Петр-де лелеял мечту простереть свою власть до Зунда и отказался лишь поневоле.

Год 1716-й не принес крупных баталий воинских, но сражения без выстрелов, дипломатические, разгорелись с ожесточением небывалым. Для ответа противникам берется за перо Шафиров, его сочинение, просмотренное и дополненное Петром, переводится на немецкий язык. Правда о намерениях России изложена горячо, убежденно, умно, заглавие с разгона сливается с текстом: «Рассуждение, какие законные причины его величество Петр Великий, самодержец Всероссийский и протчая и протчая и протчая, к начатию войны против короля Карла 12 имел и кто из сих обоих потентатов, во время сей пребывающей войны, более умеренности и склонности к примирению показывал…»

Мирные демарши царя поименованы. На них шведы «великой гордостью и ругательствами ответствовали». Обуян тщеславием, «раздавал его королевское величество уже многим государства Российского чины, за заслуги своим генералам»: генерал Шпарр, например, получил патент на губернаторство московское.

В адрес короля – ни малейшей запальчивости. Те, кого он обзывает варварами, именуют его безукоризненно вежливо, с титулом. Силой и уверенностью в правоте дышит каждая строка «Рассуждения».

«Но понеже всякая война в настоящее время не может сладости приносить, но тягость, того ради многие сей тягости негодуют, одне для незнания, другие же по прелестным словам ненавистников, зря отечество наше возвышено богом».

Стало быть, верь, Европа, – царя не тешит кровопролитие! Народы терпят годину бедствий не по его вине. «Продолжение сея войны не от нас, но от неприятеля» – таков итог рассуждений, такова истина, которая должна стать ясной немцам, полякам, датчанам, всем людям, всем дворам иноземным. Россия впервые обратилась к Западу со столь широкой декларацией – и, как видно, сделала это умно, уважительно, с честной прямотой и с большим тактом.

Без крови, без штурма мир у Карла не вырвать. Датский плацдарм, самый выгодный, потерян – атаковать придется с Аландских островов, из Пруссии. Новый прусский король Фридрих-Вильгельм еще жарче, чем предшественник, поклоняется Марсу, обожает гвардию, воинские артикулы. Это на пользу – ведь союзу с Россией он верен. А кроме него надежных союзников не остается. Плохо, что беден Фридрих-Вильгельм кораблями. Морских сил в будущей кампании потребуется больше, роль флота – ввиду дальности переходов – возрастает.

Россия против Швеции на море, почитай, одинока, но в успехе Петр уверен, лишь бы не мешали англичане. Отсюда задача первейшая – Англию, потенцию на море главную, обезвредить.

Трудиться для сего надлежит всем послам, – в Копенгагене Долгорукову, в Берлине Головкину, в Гааге Куракину.

2

Борис в Голландии давно – с тех пор, как завершились конференции в Утрехте. На родине не бывал, служба не дала вырваться. Гаага – знатнейшее в Европе средоточие машинаций политических, котел интриг, ристалище лживых политесов и тайных козней. Где же и быть набольшему дипломату российскому, как не здесь!

Сидеть, безвыездно сидеть в Гааге, на плоском приморье, где погода всяк день переменяется и холодом обдает нежданным, хотя бы и среди лета!

Дом у посла пригожий, красного кирпича, с белыми обводьями вкруг окон, как в обычае у голландцев. Поутру к окнам подбегают рыбацкие женки. В корзинах лежат, испускают запах моря селедки, лососи, угри. А хочешь – покупай с тележки двухпудового палтуса, толстого, бархатистого, жирного, что боярин.

Женки крепки, румяны, грудь взбита корсажем, волосы, зачесанные кверху, стянуты золоченой круглой застежкой. Зубы в улыбке блещут еще ярче. Молодой Куракин от сих прелестей в немалом смущении.

Александру двадцатый год, ростом перегнал отца, масти смуглой, материнской, однако черты лица против лопухинских тоньше, взгляд веселый. Науки в Лейдене постигал ревностно, говорит по-голландски, по-немецки, по-французски. К языкам охота большая. Состоит при отце в посольстве, в должности канцеляриста.

Морскую живность для посольского стола выбирает камердинер Огарков. Ливрея трещит по швам на богатырских его плечах. Женки смотрят восхищенно, как он взвешивает на ладонях, подбрасывает тушу палтуса.

– Шведы, слыхать, жалуются, – говорит Борис. – Им, вишь, мелочь достается, головастики.

У женок свой табель – начинают обход с русского посла, затем идут к английскому, а шведа навещают в последнюю очередь.

Пускай жрут головастиков. Так и надо. Сыну посол объясняет – простой народ в высокой политике несведущ, а русского Питера запомнил. Питера, трудившегося на верфи, необыкновенного монарха в холщовых рабочих штанах.

Карл тянул республику себе вослед, грозил, улещал. В Санктпитербурхе опасались – вдруг она окажется во враждебном лагере. Петр однажды, в трудную минуту, запросил Куракина, не захотят ли Генеральные Штаты «вступить в концерт», двинуть военные корабли против Швеции.

Посол не спрятал свое мнение, возразил царю, доказывая, что Голландия невоюющая нужнее. Нейтралитет ее надежен, так как она «через многие пробы видела, что от замешания в войнах она, здешняя республика, наконец при мирных трактатах больше себе ничего не получала, как ненависть и злобу, а прибыток остается в руках Англии».

В отношениях держав, – считает посол, – все зависит в конечном итоге от прибытка или убытка. Иной своенравный монарх пренебрегает государственной пользой, но рано или поздно поплатится за это.

И сына поучает посол:

– Нейтральством купечество живится. Спытай-ка Брандта, Гоутмана?

– Из-за чего же воюют, тять?

– Мало ли… Один от жадности, другой по нужде.

– А римские императоры…

Сын мотает головой, будто стряхивает нечто прилипшее к волосам. Это признак умственного напряжения. Не скучно ли считать барыш? Александра прельщает величие, могущество. В старых пророчествах сказано: третьей Римской империей станет Россия, а четвертой не бывать.

– Ишь ты… Карлу тоже пророчили… Почитай-ка вот про лягушку, книга презанятная – басни Лафонтена. Гордецам скудоумным не в бровь, а в глаз. Лягушка пыжилась, надувалась – и лопнула от непомерного тщеславия. Жестокость римских императоров люди проклинают, а ты… Художества древних, они и поныне почитаемы.

90
{"b":"7489","o":1}