Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Киев проводил голосами базара, выплеснувшего на улицу горы мешков, яблок, арбузов, ревом овечьего стада, сгоняемого на берег с баржи.

Погода ласкала недолго, повалил мокрый снег. Присмиревшая было хворь взяла реванш. Как ни крепился Борис, верст за сотню от Глухова слег, сил не стало вовсе. Преподобные с эскортом вооруженных служек проделали остаток пути без него.

Борис лежал в корчме, над погребом, откуда тянуло гнилью. За стенкой храпели лошади. В темноте по каморе назойливо расплеталась борода переяславского владыки, ломился в голову его бас. И Борис из жаркой перины, словно из ямы, пытался вставить слово, оправдаться.

– Отступил ты от православной веры, отступил, отступил, – рокотал голос.

Ан нет, не Захария голос, а Аврашки Лопухина. Бесконечно сменялись, множились недоброжелатели.

Филька разыскал лекаря. Хромой, кособокий дедка родом из-под Калуги, должно быть из беглых, пощупал лоб Бориса, пустил кровь.

– Лихорадок суть двенадцать, – приговаривал замухрышка. – Двенадцать, по именам дочерей Ирода. Трясовица, огневица, знобея, пералея, горькуша, крикуша, чернетея, пухлея, желтея, дряхлея, дремлея, свербея.

На Бориса чуть ли не все напали.

20

Древний замок в Тыкотине, на дороге из Варшавы в Люблин, два раза осаждался шведами. Щербины свежие врезались рядом со старыми, затянутыми мхом и прахом. Полвека назад твердыню покорил дед Карла – Густав-Адольф.

Зрелище потрескавшихся, местами рухнувших стен не оттолкнуло Лещинского – он нашел, что каменный ветеран, застывший над речной заводью, над камышами, бесподобно романтичен.

Генерал фон Крассов, командир шведского корпуса, приданного польским союзникам, был чужд поэзии.

– Воронье гнездо, – ворчал он. – Куда я дену драгун?

– Что я слышу от германца? – посмеивался король. – Вы форменный скиф, степной кочевник.

Короля забавляет этот коренастый, кривоногий артиллерист, потомок онемеченных славян острова Рюген. Огромный конский хвост спадает с генеральского шлема ниже спины. Драгунский полк – его детище, главный предмет забот. Куда деть драгун? Нигде, за все время похода, не было конюшни, достаточно пригодной для ненаглядных скакунов, обученных танцевать под военную музыку.

– Выбирайте, генерал! Я велю открыть вашим лошадкам бальный зал. Или концертный.

– У вашего величества прекрасное настроение.

Пятидесятилетний рубака позволяет себе иногда тон отечески-снисходительный.

Посылая фон Крассова, Карл поручил ему удерживать польского монарха и его войска в повиновении. Действительно, Станислава нельзя оставлять без надзора. Генерал убедился в этом. Он служил французу Людовику, служил немецким потентатам, но никогда не попадался ему венценосец столь легковесный. Выехал на войну, как на увеселительную прогулку, набил целый обоз прислугой и нарядами.

Что он вообще смыслит в войне! Смешно сказать, он вызывает его, фон Крассова, главнокомандующего, лишь для того, чтобы читать вслух свои сочинения. Вообразил себя философом. Ну, теперь есть кому слушать королевские выдумки!

Нередко Станислав и его гостья, княгиня Дульская, ужинают наедине, в гостиной, у камина. Тем лучше. Генерал не напрашивается. Кичливая, молодящаяся старуха. Скрипучий сварливый голос. Однажды он допустил неучтивость.

– С женщинами я неловок, княгиня. С ними ведь нельзя обращаться, как с лошадьми.

– Что ж, я вас не неволю, – ответила Дульская. – Ступайте к лошадям.

С тех пор они почти не разговаривают. Фон Крассов мысленно не раз отстегал княгиню арапником. Она, уединившись с королем, настаивает:

– Гоните прочь грубияна, бездельника! Пусть Карл назначит вам другого. Карл, вероятно, думает, что мы с вами уже на Волыни. Противно смотреть на шалопаев-драгун. Раздобрели, как коты.

– Я понимаю Крассова, тетушка. Представьте – парад в Москве…

Король, подавшись к мраморной доске столика, пробарабанил пальцами марш.

– Парады… Он просто трус, ваш немец. Он только шпионит за вами.

Дульская ловила щипцами скользкую головешку, выпавшую из камина. Три ожерелья на худой веснушчатой шее раскачивались, крупные янтари сухо стучали.

– Тетя, тетя! – взмолился Станислав. – Пощадите ваши нервы! Белая Криница от вас не уйдет, не беспокойтесь, ради бога! Карлу хватит тридцати шести тысяч солдат, чтобы разделаться с московитами. Он сам сказал мне. Сейчас, считая казаков…

– Не трудитесь считать! Очевидно, проку от них мало. Иначе Карл не требовал бы у вас подкреплений. Вы же знаете, что шведы застали в Батурине пепел и кровь. Меншиков сровнял город с землей. Карлу нужны солдаты, нужен провиант.

– Э, Украина накормит…

– Старый бабник добегался, – Дульская с яростью запустила головню в камин. – Он опозорил себя историей с Кочубеем. Юбка грязной, паскудной девки…

– Она, говорят, прелестна.

– Молчите! Развратник проиграл Украину.

Бедная тетушка! Она еще не забыла обиду! Неужели до сих пор ревнует? Смешно, в ее возрасте…

– Я не стал бы ссориться с Мазепой на вашем месте. Развратник получит от меня Черниговское княжество и, разумеется, булаву. Он вам еще пригодится. Говорят, царь до того взбешен, что вздернул на виселицу куклу с андреевской лентой. Столь крайний гнев – признак слабости, как утверждали греки. Мазепа жив, жив… Ну же, тетушка, где ваш оптимизм?

Очень скоро, самое позднее к лету, Мазепа вернет польской короне всю Украину, по обеим сторонам Днепра. Станислав не сомневается в этом. Он условился с гетманом еще четыре года назад. Тайна, которой умный, осторожный союзник не поделился ни с кем. И вот соглашение принесло плоды.

– Я так и написал в Версаль. Людовик поздравил меня. Я же вам показывал… О, французы – самые дальновидные политики! Конечно, какие-то потери неизбежны. Мелкие неудачи, дорогая тетушка, обеспечивают крупный успех. Они учат нас… Хорошая мысль, не правда ли?

Король вскочил, пружинисто пробежал по ковру. В углу, на конторке, покоилась книга, окованная серебром.

Княгине уже начали досаждать филозофические находки племянника. К тому же он цитирует самого себя – дурная, весьма нескромная манера. Вчера, защищая фанфарона Крассова, Станислав кинулся к своему фолианту – он называет его нежно «копилкой», «эрмитажем размышлений» – и прочел:

«Чем меньше требуешь от других, тем больше получишь, – нельзя злоупотреблять правами».

Надо отдать должное мальчишке, некоторые замечания остроумны. Но до чего же некстати он их сует!

Дульская, наконец, возненавидела претенциозный, увитый резными гирляндами том библейского формата.

Решение созрело внезапно.

– Я загостилась, – объявила она королю. – Велите приготовить мой экипаж!

– Те-е-тушка!

Он трогательно растерялся, щеки, подернутые юным пушком, задрожали.

– Вы ни в чем не виноваты. Я должна…

На дворе визжали трубы, фон Крассов муштровал драгун для московского парада. Музыка, терзавшая слух целый месяц…

За завтраком Станислав недоуменно пучил глаза. Что случилось? Это похоже на бегство.

– Я должна, должна, – твердила Дульская. Круглое расстроенное лицо племянника маячило, словно в дымке. План действий вдруг открылся, будто кто-то развернул перед ней свиток с приказом, черным по белому.

– Я видела сон, – сказала она, сжалившись над королем. – Моя Белая Криница разворована. Вместо картин лоскутья… Ужасно! Вы дадите мне провожатых. Если вы не удосужились двинуть на Волынь армию, то трех человек, смелых, сильных поляков, вы мне можете дать.

Хватит с него… Незачем делиться с королем-мальчишкой…

На дворе вились редкие снежинки, колкие, как песок. Драгуны огибали плац гуськом, ленивой рысцой. Кони ступали брезгливо, жеманно. Садясь в карету, княгиня коротко кивнула Крассову. Он отскочил и схватился за колено – подножка задела его.

Странно, как это раньше не пришло в голову! Простой и верный способ… Один удар, всего-навсего один меткий удар…

В Тыкетине, конечно, не догадываются… Княгиня рассмеялась, воображение нарисовало костистую квадратную физиономию Крассова, красную от умственной натуги. Он растерялся бы вконец, скажи она, что едет вовсе не на Волынь, а к Синявскому, в неприятельский стан.

68
{"b":"7489","o":1}