— Тогда давай, я помогу, — спохватился Питер.

Не уязвить Лолу — это да. Обычно люди приобретают общественный вес со временем — с возрастом. Становятся старше и обрастают привилегиями, должностями, авторитетом. Тётя Оливия имеет право на помощь с корзинкой, а консерватор дядя Черчилль, например, когда-то заслужил право зваться империалистической свиньёй — да ею и остался. До самой смерти. Лола не такая. Лола начала с конца, Лола разгрызала пирог не с корочки — с начинки. Хотя, казалось бы, зачем начинку разгрызать, казалось: живи и позволяй жить другим. Ан нет. Король Генрих Восьмой казнил свою вторую жену — Анну Болейн, — когда ему было сорок четыре года. Но королям можно. А Лоле можно уже сейчас, хотя она не король. Но здесь нюанс: Генрих Восьмой был король Британских островов. А Лола? Лола — король местных селян. Местным селянам и Лола — король. Генрих Восьмой для них — это суперкороль, эдакий сверхдиктатор. Совсем как для русских Сталин. Ларчик открывается просто, очень несложные они — корни сталинского величия. Сельский менталитет — вот разгадка. Это здесь Лола первая девочка на деревне, в России она бы превратилась в первого секретаря.

Ну, одну опасную женщину ребята уже морально уели — вон как огрызается. Дело за малым — за второй женщиной. Или не говорят — за женщиной, говорят — за девочкой? Чьи чувства задеть проще: женщины или девочки?

— Ручка только одна, — заметила тётушка. — Поэтому… — она аккуратно приподняла корзинку. — Смотри не урони.

Ох и вкусно же оттуда пахло!

— Постараюсь, — ответил студент, принимая тару с заманчиво пахнущим грузом.

«Жаль, что не скоро самим доведётся пирожков попробовать», — мелькнула неуместно-обывательская мысль. Вот уж чудо: в шкафчике прячется спасённая им фейка, пару часов назад он пережил нападение гоблина, недавно рассказали об очень странных семьях-основательницах города, а он о каких-то пирожках заволновался! Впрочем, работа желудка необходима для жизни, что поделать…

А Эльза, пока шли, думала. С одной стороны, думалось пораспускать руки и залезть в корзинку. С другой — как-то несолидно. Да и есть не хотелось. Два-один в пользу воздержания, лихие гусары опять в пролёте, и опять рулит умеренность. Всё как всегда, посредственность торжествует. Жаль!

Шли они в молчании. Молча, в горку. Местами подъём был достаточно крутой, чтобы гружённый пирожками Питер и раненая Эльза подустали к тому моменту, как увидели… сидящую на заборчике у самой церквушки девочку. Кстати, о церквушке… забавно, что было два здания. Простенькая церквушка. Типично-протестанская, без украшений. И рядом с ней тех же размеров здание, всё украшенное древней резьбой и узорами. Расстояние между ними было не очень большое, но на велосипеде проехать можно было.

Где проедет велосипед — проскачет лошадь, пролетит птица. Что быстрее лошади, стремительнее птицы? Мысль. Так вот, недолог путь из англиканства в язычество и обратно. А это плохо. Ведь фишка, самая суть христианства — в том, что христианин не многобожник. А когда христиане оказываются многобожниками — так же неинтересно. Выходит, христиане сами не соблюдают своих правил. Нечестно!

— Доброе утро! — поздоровался с девочкой Питер. Скорей всего, к ней надо было идти ему. Так он и поступил, но не спеша.

Ну вот, Эльза тоже увидела девочку. Но, в отличие от Питера, сразу приставать к девочке не стала, а решила повременить. Потому что осторожная.

— Лола… — Оливия несколько замялась, но затем быстрым шагом нагнала Питера. — Мы… это… пирожки принесли.

— Просить будете? — уверенно спросила Лола, бодро болтая ножками.

Впечатление такое, что Оливия — успешная женщина, состоявшаяся домохозяйка — перед Лолой (а это оказалась Лола) заискивает. Сельский менталитет, видимо. Эльза решила понаблюдать за сценой чуть подольше. Вот номер-то случится, если Питер шаркнет ножкой да выдаст: «Ваше… суперблагородие… не извольте казнить — извольте миловать…» Впрочем, Эльза верила в Питера. Уж он-то до такой фигни не опустится. Не может опуститься! В принципе! Он же не деревенская домохозяйка.

— Наверное… — произнёс Питер.

Он неуверенно замер — ему впервые оказываться в такой ситуации: спрашивать чего-то у последней из рода… да и вообще чего-то просить у ребёнка — и просить… именно так просить, с подношениями! Ладно, говорить-то надо?

— Кхм, извини, если не так говорю… впервые это… — подошёл поближе Карф. — На меня с сестрой напал… какой-то карлик. Вначале у леса поздним вечером, потом пробрался в дом перед утром. Хорошо, что пёс разбудил, а то… В общем, он напал на нас — молча. Почему — не знаю, не говорил. Я ничего в лесу не брал, не знаю точно, кто он такой, но тётя говорит, что это… из нечисти, гоблин… и он не один. Напавшего… нет теперь его, но что дальше… не знаем, что делать. Только у вас помощи просить.

Студент оглянулся на свою сестру и тётю — скажут что? Питер оглянулся — а на него Эльза смотрит, прямо в глаза. И транслирует мысленно: «Питер Карф, мне за тебя стыдно. И дедушке-лётчику, и дедушке-журналисту за тебя совестно, и даже милой шатеночке Элизабет, хоть я её и не знаю». Но Эльза и дедушку-лётчика не знала. Разве это обстоятельство мешает бросать красноречивые взгляды? Ничуть. В конце концов, должно же у человека присутствовать самоуважение?! Питер только что продемонстрировал: нет, не должно. Либо Питер не человек. Не человек — наверное, какая-нибудь домохозяйка. Домохозяин. Крепкий хозяин. Ага, кулак голову поднимает!

Эльза вдруг сказала вполголоса, неожиданно хрипло:

— Скажи «нижайше». «Осмеливаемся нижайше просить». — И откашлялась. Вот что значит: молчать и молчать. Так говорить разучишься.

Карф замер. Медленно оглянулся в сторону сестры… эх, ну и следовало на ровном месте цирк устраивать?

— А стоило? — вопрос был задан риторический и неким упрёком. И с язвительностью, специально для сестры.

Почему вмешалась и почему… вот это вряд ли в таких обстоятельствах Карф произнесёт. Даже если потом придётся выкручиваться самостоятельно. А именно на это Питер и рассчитывал вначале, после разговора… Ну не может гоблин без серьёзной причины напасть — это Лола точно знает, раз у неё такая семья и такие обязанности. Да даже Оливия догадалась! Но фейку студент выдавать без действительно серьёзных причин не собирался. И они должны быть связаны именно с феей и людьми, а не с оравой карликов.

— Кто знает? — Эльза пожала плечами. — В любом случае, хуже не будет. Уже не будет.

— Так-так… я ничего не поняла, кроме того, что эти двое друг с другом ужиться не могут, да слова «гоблин», — Лола ткнула пальцем в Эльзу и Питера. — Так… что случилось?

— Они убили… гоблина, — Оливия поджала губы. — Я помню рассказы старого библиотекаря. За него придут мстить… а гоблины всегда мстят жестоко.

— Он нападал дважды: у леса и в нашем доме. Где и… убит, — уточнил Питер.

Ни убавить, ни прибавить. Впрочем, при желании можно было и прибавить — про фей, про пыльцу, — но зачем?

— У леса где? — Лола спрыгнула с заборчика. — Я должна видеть.

— Эх-хех… вести долго. Не очень уверен, что точно помню место, — почесал затылок Питер. — Ну, и пирожки остынут. Их куда?

— В самом лесу — не очень глубоко, но в лесу, — уточнила Эльза. — Ночью случилось, вот и не помнит.