Н-да, разговорами здесь не поможешь. Ситуация дошла до той критической отметки, когда оставалось только рубить. С мужиками, оно завсегда проще выходило, а вот с девками… Поднимаю руку и касаюсь воротничка белой рубашки. Девушка вздрагивает и поднимает глаза, чертовски красивые, цвета темных маслин. Когда-то давно в них плясали озорные огоньки, сейчас же не было ничего, лишь пустота.

Медленно расстегиваю верхнюю пуговку, наблюдая едва заметную синюю жилку на шее. За ней вторую и третью — ноль реакции. Она просто позволяет это делать: медленно раздевать себя, стоя в пустом классе. Хорошо хоть камера направлена в другую сторону, иначе охранников в дежурке хватил бы удар.

Четвертая пуговица распахивает края рубашки, позволяя увидеть чашечки бюстгальтера. Кожу, светлую и нежную, с едва заметным пушком. И грудь, то вздымающуюся, то опадающую от неровного дыхания.

— Вы этого хотите? — спрашиваю я и девушка наконец смотрит мне в глаза. Темная бездна, в которой нет ни страха, ни испуга. В них нет ничего.

Осторожно касаюсь кожи, теплой и бархатистой на ощупь. Пальцы скользят по гладкой поверхности живота, касаются впадинки — девушка вздрагивает всем телом. Почему не срабатывает стоп-кран? Когда-то же она должна очнуться: закричать, залепить пощечину. Девка-то боевая, смогла отбиться от пытавшегося изнасиловать ее Кирилла, а я чем лучше?

Опускаю руку ниже, проводя ладонью по изгибам бедра. Шершавая ткань строгой юбки заканчивается, и я хватаюсь за край: начинаю тянуть вверх, обнажая красивые стройные ноги. Жду как минимум толчка в грудь, но ничего не происходит: все тот же пустой, бессмысленный взгляд. Чувствую нижнее белье под рукой — тонкую полоску трусиков, цепляющуюся за пальцы. Легко оттопыриваю их одним мизинцем, смотрю прямо в глаза. В зияющую пустоту, где нет и намека на отклик, лишь бездонная пропасть.

Зараза… Я не выдерживаю первым и отступаю, делая шаг назад. Скомканная юбка застряла в районе пояса, но девушка и не думает поправлять одежду. Она не волнуется, что стоит вот так — полураздетая, перед чужим мужчиной, который секунду назад в наглую лапал ее, готовый воспользоваться. Ей просто наплевать.

Шестое чувство подсказывало, что завали я девушку на стол прямо здесь и сейчас, и оприходуй по полной, даже не пискнет. Примет все с безропотностью телки, на которую забрался племенной бык.

Конечно, я не собирался этого делать, хотел лишь напугать, чтобы выбить дурь из одной не в меру умной головки. Памятуя о недавнем рассказе про Кирилла, любителя насиловать в машине, рассчитывал надавить, всколыхнуть неприятные воспоминания. Поднять из глубины души черный осадок, чтобы навсегда возненавидела, чтобы стала презирать, и в конце концов отстала от старого и уставшего от жизни инвалида. Но видимо где-то просчитался.

— Вы даже этого не можете сделать, — произносит она с горькой усмешкой.

Схватив чемоданчик с инструментом, я захромал в сторону выхода.

— Трус, — несется мне в спину. — Жалкий, никчемный трус!

Дверь с силой хлопнула за моей спиной. Под ногами замелькали плитки пола, но я все еще слышу голос девушки, гулким эхом разносящийся по пустому коридору.

Жалкий трус… Да катись оно все в бездну!

Впервые за долгое время захотелось выпить. Не так, чтобы чинно и благородно, с рюмочкой за столом, рассуждая о высоких материях мира, а конкретно нажраться: до соплей, до тела, ползающего по коридору. Хотя кого обманываю, я и без алкоголя ползал.

Добравшись до дома, распахнул холодильник и достал початую бутылку водки. Поставил на стол и долго таращился на запотевшее стекло, пытаясь привести мысли в порядок. Мыслей не было, только ноющая боль в груди, которую не зальешь и от которой не спрячешься. Поэтому посидев пять минут, убрал бутылку до лучших времен, а сам включил чайник. Пришла пора успокоительного чая с мелиссой.

Под вечер, когда слипались глаза, в дверь позвонили, а потом принялись безостановочно тарабанить.

— Аввывай-й, — пьяный рев гремел из подъезда.

Не понял, это что за цирковой номер? Консьерж внизу совсем мух не ловит, пускает в дом всякую шваль в дом?

Прихватив резиновую дубинку, припрятанную для подобных случаев в прихожей, я аккуратно заглянул в глазок. Кто бы мог подумать, Михалыч при полном параде, даже китель майорский не снял.

Щелкнув замком, я открыл дверь и запустил товарища внутрь. Точнее втащил, потому как войти самостоятельно он был не способен. Сто килограммов живого веса, слишком серьезная нагрузка для инвалида на протезах — культи моментально отозвались болью. Пришлось сбрасывать тяжелого борова прямо на пол. Никаких специальных скамеечек или лавочек предусмотрено не было. Да у меня и прихожей-то толком не было, не считать же за таковую тряпку в углу и крючочки на стенке.

— Что, Михалыч, развязал?

— Ноа-ально…

— Я и смотрю, что нормально. Сиди и не думай вставать. Еще не хватало, чтобы башку разбил, как прошлый раз.

Вот что мне нравилось в пьяном Михалыче, так это его послушность. Трезвым вечно норовил поспорить, а как выпьет, становился безропотным, словно ягненок, но только если супруги рядом нет… В присутствии благоверной пробуждался в Михалыче неудержимый зверь. Годы, проведенные под каблуком, требовали отмщения и Михалыч мстил: матерился, бил посуду и грозил пристрелить из пустого табельного. Магазин, снаряженный патронами, товарищ заблаговременно прятал в сейф, стоило начать пить. Так сказать, во избежание.

Пока в прихожей бурчали, я взялся за телефон и набрал домашний номер товарища. Известил супругу, где находится загулявший супруг, и что ночевать сегодня он не придет. Услышав в ответ грозные проклятия, отключил звонок — первая часть миссии «живой труп» выполнена. Оставалось самое сложное — реанимировать приятеля. Для этого понадобилась ванна — одна штука, душ — одна штука, вода холодная с сильным напором и пьяный майор полиции, тоже одна штука.

После чего был черный чай с лимоном и крепкий сон на полу. Свое место на диване я Михалычу уступать не собирался. Да он особо и не возражал, довольствуясь стареньким матрасом у стены. Эх и храпел, зараза, и даже сладко похрюкивал во сне, ну точно боров — один в один.

На следующее утро несчастного майора ждало жуткое похмелье и яичница с картошкой. Все, как он любил: желток целый, а масло на сковородке можно хлебным мякишем черпать.

— Иваныч, имей совесть, налей, — бурчал незваный гость. Хмурился, сопел, но ложкой работал на славу.

— Таблетку выпей и будет с тебя.

— Что мне эта химия — сплошной яд. Ты мне лучше беленькой дай. Я видел, стоит у тебя в холодильнике.

— Я бутылочку, а ты, зараза такая, в запой уйдешь?

— Жалко для боевого товарища?

— Да мне-то не жалко. Только не хочется круги наматывать по дачному массиву и задницу морозить в поисках пьяного тело. Весной забухаешь, когда потеплеет.

— Эгоист, все о себе, да о себе. Только о своей заднице и печешься, а о людях кто думать будет? — пробурчал Михалыч, отхлебнув томатного сока. Уже третий стакан за сегодняшнее утро. После чего крякнул, вытер тыльной стороной ладони подбородок и уставился на меня. Свинцовым взглядом человека, страдающего похмельем.

Сейчас какую-нибудь гадость сморозит… И точно, не прошло и минуты, как Михалыч выдал:

— Жениться тебе надо, Василий.

— Зачем?

— Для порядка.

— Для какого-такого порядка? Чтобы пьяным по гостям шляться, лишь бы домой не идти?

— Ты не понимаешь, у меня другое… Эх-х, да о чем здесь разговаривать, — Михалыч махнул рукой, и снова взялся за ложку.

Другое у него… Когда лет двадцать назад женился на одной из самых завидных невест города, другим это не считалось. И умница, и красавица, и лапочка, еще и папа крупный бизнесмен. Впрочем, последнее было не главное — скорее приятный бонус к сложившимся обстоятельствам. Супругу Михалыч любил искренне и хотел жить с ней долго и счастливо, до самого скончания века. А потом вон оно как вышло… Милая девушка родила первенца, заматерела и начала медленно обращаться в монстра. Причем не только внутренне, но и внешне. Измененное с помощью пластической хирургии лицо пугало Михалыча до дрожи, а особенный страх вызывал неестественно тонкий нос, напоминающий клюв хищной птиц.