Снаружи послышался осторожный стук.

— Открыто, — прокричал я, с трудом поднимаясь на культяпки. И под столом тоже нет. Куда же засунул, чтоб его…

Дверь открылась и на пороге показалась Галина Николаевна, невысокая миниатюрная женщина. Преподавательница русского языка и литературы у старших классов, если не изменяет память, а еще классная руководительница одного известного оболтуса.

— Василий Иванович, к вам можно?

— Проходите.

Ох уж мне эта робкая интеллигенция, будет полчаса на пороге расшаркиваться, а потом любезностями сыпать, а Василию Ивановичу, не до этого. Василию Ивановичу, кровь из носа, аккумулятор найти нужно.

Женщина сделала пару нерешительных шагов и замерла перед кучей железа, оказавшейся потрохами злополучного РК-17 — вчера сгорел, зараза, возле кабинета трудовика. Были у меня стойкие подозрения, почему третью неделю техника барахлит в районе западного крыла. Я уже тонко намекал Аркадию Борисовичу, чтобы пресс свой новенький себе же в задницу и засунул, да поглубже. Только трудовик наш дубовый, к словам разума не прислушался, и отправил с жалобами к директрисе. Зря он это, потому как Василий Иванович не жаловался, а предупреждал.

Миниатюрная женщина уселась напротив, и нарочито серьезным голосом произнесла:

— Я к вам по поводу Никиты Синицына.

Не шел ей этот тон, совершенно: слишком мягкий и добрый человек. Ей бы с малышней возиться в начальных классах или воспитательницей в детском саду — вот там самое место. А она все ходит, за совершеннолетних оболтусов переживает.

— Синицын? А я здесь при чем?

— У вас с ним налажен контакт.

— Не понял?

— Вы же в курсе жизненных обстоятельств Никиты: мальчик растет без отца. Женской заботы ему хватает, а вот мужских наставлений…

— Стоп-стоп, подождите! Вы меня что, в папаши записать пытаетесь? Уж извините, Галина Николаевна, но я в отцы не нанимался, тем более к чужим детям. У пацана есть мать, есть родственники, есть школа в конце концов. Вот пускай они им и занимаются.

— Василий Иванович, восемнадцать лет — это трудный возраст.

— Трудный возраст, это когда тебе семьдесят, а ты жопу самостоятельно подтереть не можешь.

Кажется, переборщил с аргументацией, потому как учительнице сбилась, неловко опустив глаза.

— Галина Николаевна, у нас в школе работает целый штат психологов, а еще профессор имеется из Москвы, который только и делает, что булочки жрет в столовой. Это их обязанности трудными детьми заниматься, а моя вон лежит, — я указал пальцем в сторону груды железа, некогда бывшей роботом-уборщиком. — Если бы вы знали, сколько руководство пеняло Василию Ивановичу за то, что не в свои дела лезет, берется молокососов жизни учить. Грубого слова им не скажи… А то сопляки мата не знают. Тоже мне, устроили институт благородных девиц. Помяните мое слово, наступят времена, когда они гадить по углам начнут, а вы кружить будете рядом, охать и ахать.

— Василий Иванович, вы же не такой.

— Какой не такой, — я с подозрением уставился на собеседницу, и та мягко улыбнулась.

— Не такой, каким пытаетесь казаться. Под оболочкой сурового мужчины кроется добрый человек, который умеет чувствовать и сопереживать. Признайтесь честно, это ведь вы посоветовали Никите не устраивать драку с Костиком?

— Ничего я не советовал.

— Если не вы, то кто? Зная Никиту, уверенна, он бы попытался решить проблему единственным известным ему способом, а именно кулаками, но этого не произошло. Значит кто-то, обладающий непререкаемым авторитетом, вмешался и дал разумный совет. Вы знаете, о ком идет речь?

— Без понятия, — пробурчал я.

— А я знаю! Мальчик к вам тянется, Василий Иванович, и вы, сами того не желая, принимаете активное участие в его судьбе.

До чего же хорошо сказано: «сами того не желая». Надо запомнить…

— Молодым людям нужны правильные ориентиры, нужен человек, с которого можно и, главное, захочется брать пример. Вы и есть тот самый человек, Василий Иванович. И судя по результату, который я наблюдаю, человек хороший.

— Нет.

— Василий Иванович.

— Даже не просите.

— Пожалуйста.

И тут собеседница улыбнулась, по-детски легко и непринужденно. А вот это оружие в ее исполнении било посильнее «Фауста» Гете. Я умел справляться со строгими директрисами, требующими не выходить за рамки должностных инструкций. Знал, как поставить на место навязчивых профессоров, пытающихся проникнуть в мозги. Но вот как совладать с этой маленькой женщиной…

Поэтому тяжело вздохнул и выдавил из себя:

— Хорошо, чего вы хотите?

Следующие пять минут Галина Николаевна рассказывала о роковом плевке на лацкан пиджака.

— Если бы не Зарубина, то конфликт бы удалось замять, но Алевтина Михайловна…

— Это еще кто?

— Это наш завуч, — уточнила женщина, и вопросительно посмотрела на меня.

Подумаешь, не знаю, как зовут второго человека в школе, тоже мне великая потеря. Раньше исключительно по фамилии обращался, а после конфликта двухлетней давности и вовсе никак: она меня избегает, а сам я встречи не ищу.

— Так вот, Алевтина Михайловна настаивает на принесении публичных извинений перед ее дочерью, в противном случае грозится написать жалобу в вышестоящую инстанцию. Ольга Владимировна не хочет выносить сор из избы, ей проще избавиться от ученика с плохой репутацией, чем от собственного заместителя. Поэтому Никита либо извинится, либо уйдет из школы, другого не дано.

— Синицын никогда не извинится, — задумчиво пробормотал я.

— Ну вот видите, вы не хуже меня знаете Никиту. Он мальчик гордый, и считает, что поступил правильно, защищая мать.

— Не в гордости дело, — покачал я головой, — вопрос скорее понятийный. Родителей цеплять нельзя ни при каких раскладах — у парней с этим строго, а вот бабы… кхм, простите, девчонки к этому куда проще относятся. Порою несут всякое, что помелом.

— А как бы вы поступили на его месте, Василий Иванович?

Действительно, как? Опустив взгляд, посмотрел на собственные ладони, что лежали на столе. Темные разводы от масла струились по коже, складываясь в причудливые узоры.

— Не верю, чтобы вам приходилось бить женщину.

Бить не приходилось, только убивать… В воздухе отчетливо запахло раскаленным песком. Где-то неподалеку горел пригород Полокване. Проклятое место полыхало огнем, словно мало ему было жары. Вдоль дороги лежали обугленные тела — уродливые куклы, скрюченные неведомой болезнью. Закопчённые стены, следы сажи на пальцах… Нет, не сажи — это всего лишь остатки технического масла, которым пользовался минут десять назад.

— Теперь думаете, как заставить Синицына извинится? — решил я сменить неприятную для себя тему.

— Ни в коем случае нельзя заставлять, он сам должен прийти к этому выводу. Пугать отчислением из школы бесполезно.

— Бесполезно, — вынужден был согласиться я, — его этим последние лет пять пугают. Так часто, что пацан даже бояться перестал.

— Поэтому я и пришла к вам за советом. Может поговорите с ним, объясните ситуацию.

— Психолог.

— Простите, не поняла?

— Скажите, что оформите официальное направление к мозгоправу.

Сидящая напротив учительница забавно сморщила носик.

— Не понимаю… Нет, разумеется, я слышала, что посещение школьного психолога у молодых людей не в чести, но чтобы настолько.

— Не в этом дело. Парень мечтает стать военным, а с такой справкой в личном деле о кадровой службе можно забыть. Максимум, в хозблок возьмут при арктическом батальоне, белых мишек подкармливать.

— Никита военный? В шестом классе мальчик мечтал о сугубо гражданских профессиях и вдруг служба в армии. Это он сам вам сказал?

Я молча кивнул.

— Удивительно, Василий Иванович, и как вы только смогли его разговорить.

В этом как раз не было ничего удивительного. Мне бы знать, как его заткнуть.

Всю следующую неделю играл. Каждый вечер погружался в вирткапсулу и начинал страдать по полной программе. И ладно бы убивали, как в любой нормальной игре: автоматной очередью или ножом в рукопашной. Я даже готов был к когтям неведомых монстров и клыкам ходячих мертвяков. Но какая-то гребаная паутинка, которую не заметив смахнул плечом? Тонкие нити разрастались до состояния паразита, пуская корни в цифровое тело. Пять минут, и ты окуклившийся труп. У продавцов были антидоты, которые помогали избавиться от твари, но ты сначала поди её обнаружь.