Захват, бросок и снова зыбкая темнота…

Пистолет… Мало того, что ствол незарегистрированный, так еще и человека умудрился из него завалить. А это двадцатка как минимум, и ни какие ссылки на самооборону не спасут.

Я должен был его скинуть… должен был. Чужие руки остановили мое тело, когда практически сполз на плитку пола. Уложили обратно в койку и вкололи «химозную» дрянь, окончательно лишившую сил.

А потом был бесконечный переход по выгоревшей под жарким солнцем саванне. Впереди мелькала мокрая от пота спина Боцмана, сзади ворчал вечно недовольный Мамон. Этому лишь бы привал сделать, да брюхо набить. Настолько голодный, что готов был местных сусликов жрать. Мясо у них на вкус своеобразное, но если привыкнуть, то очень даже ничего. Главное не забыть железы в районе крестца вырезать, иначе выйдет дрянь.

Хотел я пыхтящего Мамона подколоть, повернуть голову, но шея отчего-то отказывалась повиноваться. Так и шел вслед за обильно потеющим Боцманом.

Боцман, он же дядя Миша, был с далекого Севера. Там родился, там и прожил большую часть жизни, поэтому африканскую жару переносил хуже остальных. Вечно ноги отекали, а кожа покрывалась красными пятнами и зудела. Боцман утверждал, что у него аллергия на песок. Так она у всех у нас была, аллергия эта. Я песок даже на пляже видеть не мог, передергивало. А Боцман… Боцман вроде как умер, сгорел в машине прямо на моих глазах. Но нет — вон он, идет впереди, живее всех живых. Как всегда, тяжело дышит и воняет, что туша разложившегося под солнцем слона. И пришло же такое в голову … умер. Это все треклятое солнце виновато, вечно макушку печёт, оттого и мысли странные в голову лезут.

Хотел я Боцмана по плечу хлопнуть, протянул руку и… очнулся. Знакомый белый потолок перед глазами, запах лекарств, щекочущих ноздри. Я снова в палате, лежу на узкой больничной койке. И никаких бушменов, никакого Боцмана. Все-таки сгорел дядя Миша, земля тебе пухом.

— А ты шустрый, Василий, — раздался рядом знакомый голос. — Врачи жаловались на тебя: говорили, три раза пытался сбежать. Один раз в коридоре поймали, когда на лестничную площадку выполз. Медсестричку молоденькую до визга напугал… Эх и безобразник.

Поворачиваю голову и вижу улыбающегося Михалыча. Товарищ сидел на стуле, обряженный в голубой халат поверх майорского кителя. Давно я его таким довольным не видел. Последний раз это было, кажется, прошлой зимою в районе дачного массива, когда запотевшую бутылочку беленькой на двоих распили. Михалыч тогда в жесткий запой ушел и выходить из него не намеревался, планируя окончить земной путь. Пришлось выманивать товарища посулами и водкой. На первое он не поддавался, а вот на второе клюнул, в следствии чего был обездвижен и доставлен в частную клинику, предназначенную для подобных случаев.

— Ну что ты на меня так смотришь, Василий? Как рабочий Уралвагонзавода на Либертарианство.

— Я… что со мной?

— Пара пустяков: порез на боку и несколько ушибов.

— П-почему голова тяжелая?

— А кто пытался хирурга скрутить? Кто в партизана играл: ползал по палатам, да персонал пугал, прячась под койками. Вот тебя и обкололи успокоительными, чтобы не чудил.

— Ничего не п-помню, все как в тумане. И сильно я того самого… чудил?

— Обошлось без жертв, — Михалыч умолк, почесав пористый нос-картошку. — Ты мне лучше другое скажи, Василий: как тебя угораздило в очередной переплет попасть?

Ну я и рассказал, как все было. А чего скрывать, чай не на допросе, а Михалыч не следователь, хотя и сидел в служебной форме.

Он долго хмурился и шевелил губами, а потом произнес задумчивое:

— Ну дела…

— При мне ствол был? Грач старенький?

Михалыч покачал головой.

— Значит в парке скинул. На нем мои отпечатки, найти бы.

— Подождет твой пистолет.

— Михалыч, на нем труп висит.

— Успокойся, нет никакого трупа.

— Как нет? — не понял я. И даже было решил, что товарищ шутит, но уж больно серьезной выглядела его физиономия.

— Обыкновенно. Согласно сводкам за сутки происшествий в парке не зафиксировано. Значит нападавшие двух жмуриков с собой забрали. А раз нет тел, то нет и дел.

— Подожди, а я?

— А что ты?

— На меня же напали, а ты говоришь, происшествий не зафиксировано.

— Ну, во-первых, официально тебя обнаружили на Московском шоссе, за пределами городского парка, а во-вторых…, - тут Михалыч замялся.

Как мне не понравилась это пауза, явно не предвещавшая ничего хорошего. Так оно по итогу и вышло.

— А во-вторых, охоту на тебя объявили, Василий. Среди птенцов Шункара весть разлетелась о некоем гражданском, повинном в их бедах. О том самом, кто стуканул ментам и дал наводку на разделочный цех в автомастерской.

Вот оно что… Прикрываю глаза и вслушиваюсь в собственное дыхание, на редкость ровное и спокойное. Странное дело, но я не переживаю по данному поводу: то ли нервы стальные, то ли действие успокоительных.

— Михалыч, ты вроде говорил про понаехавшие ФСБ и ОРБ, что город ими кишит. А бандиты прямо под носом охоту на гражданских объявили, свидетелей в парке режут. Непорядок…

— Помнишь, как в той поговорке про семь нянек?

Про дитя без пригляда? Эту присказку я прекрасно знал. Вот только не за мной они приглядывали, а перед Травниковым выслуживались, пытаясь избежать начальственного гнева. Кому какое дело до безногого инвалида.

— В связи с последними событиями бандюгов здорово поприжали, но не всех и не везде. Георгия Валентиновича помнишь?

— Это который в Таджикистан свинтил?

— Никуда он не свинтил, информация ложной оказалась. На рейс зарегистрировался, а на борт самолета так и не сел. По оперативным данным где-то здесь в области обитает. Залег на дно и ждет, пока ил уляжется. Ему авторитетное собрание на вид поставило за то, что такое безобразие в подведомственном хозяйстве творилось. За то, что подопечные беспредельничали, людей резали, и сынка вице-премьера на колбасу пустили. За то, что с тобою встретился, и за то, что после вашей встречи у коллектива крупные проблемы нарисовались. Короче, для Жоры теперь дело чести тебя кончить.

Как знал… Нельзя было в участок ходить, официальные показания давать. А как их не давать, когда у Михалыча после моего звонка проблемы на работе. Удружил, называется, попросил проверить… на наши с ним головы.

— Михалыч, может ты мне объяснишь, зачем они людей потрошили? Неужели других мест не нашлось? Нельзя гадить там, где обитаешь — это же непреложный закон жизни.

— Дело темное, — вздохнул тот. — Кто-то из молодых в обход начальства решил подзаработать, ну и начал людей на органы резать. У них даже свой студент-практикант имелся из медицинского и оборудование холодильное в подвале.

— Идиотизм, — невольно вырвалось у меня.

Очень странный бизнес для средней полосы России. Обыкновенно таким промышляли в более бедных странах, где народа полно, а учета за ними никакого. Бывали, конечно, и у нас случаи… Лет десять назад нашли черных трансплантологов на юге Урала. Среди цыган работали, и молодежь в основном резали. Долго резали, пока в таборе не начались волнения. Пришлось местному барону покинуть роскошный дворец и обратиться за помощью в райотдел полиции. Виновных нашли быстро, да те особо и не скрывались, оборудовав небольшой цех рядом с заброшенной деревней. Предприимчивые дельцы с Южноуральска столько людей перепотрошили, что даже затруднились назвать точную цифру. Больше, чем сто, но меньше, чем тысяча… Что называется, поставили производство на поток.

Но то цыгане, люди настолько вольные, что даже документы не у всех имелись. Наши же мудаки решили заняться грязным бизнесом посреди многомиллионного города. Умудрились похитить и разобрать на органы не проститутку или бомжа, а сынка самого мэра. Это же надо быть такими безмозглыми.

— Дебилы, — Михалыч словно мои мысли прочитал. — При Шункаре подобной херни не творилось. Он, конечно, еще тот урод был, но чтобы людей, как свиней на ферме разделывать. Совсем распустились.