В бочку быстро падали капли. Она сосредоточивалась на этом звуке, считала капли и за все время ни разу не сбилась и не перепутала ни одной цифры. В школе со счетом было куда хуже. Там никогда не было таких чистых и ясных звуков, как здесь. Один только шум, крики, топот и беготня по лестницам. В этом хаосе мозги Элин волей-неволей отмечали все, фиксировали каждый звук. Цифры в голове сбивались в кучу, она терялась и не могла сосредоточиться.

«Ваша дочь безнадежна», – сказала однажды учительница Марианне. Безнадежна в математике. Безнадежна в чистописании. Безнадежна почти во всем. И вдобавок ко всему дочь преступника. Об этом говорили все дети в школе и даже учителя, когда думали, что она не слышит. Они начинали перешептываться, стоило ей оказаться поблизости. А она… Она даже не знала, что означает это слово.

Единственный, кто всегда защищал ее, был Фредрик. Самый сильный и самый умный парнишка в школе. Он брал ее за руку и тащил за собой, и пусть только кто-нибудь посмеет обидеть Элин, пока он рядом, – этому негоднику тут же не поздоровилось бы. Однажды она спросила его, что означает это слово – «преступник», а он лишь рассмеялся в ответ и посоветовал думать о чем-нибудь другом. Более веселом.

Элин догадывалась, что все эти перешептывания за ее спиной как-то связаны с тем, что однажды у них в доме появились люди в форме и забрали папу. Полиция. И с тех пор он больше не жил дома. Она скучала по отцу, каждый день думала о нем. Уж он-то никогда не говорил ей, что она безнадежна, он вообще не понимал, зачем нужно хорошо учиться в школе. Элин частенько помогала ему в мастерской, и делала это хорошо. Во всяком случае, папа всегда ее хвалил.

Но теперь она больше не сможет ему помочь. Никогда.

Хорошо было сидеть за домом. Слышно только приглушенный плеск, с которым капли разбиваются о водную гладь бочки, и свист ветра, ерошащий верхушки сосен. В такие моменты она слышала свои мысли.

Она нуждалась в этих минутах. Минутах тишины. Чтобы подумать. Чтобы понять. Больше всего ее занимала мысль о том, каково это – быть в тюрьме. Ведь там сейчас живет ее папа. Она думала о том, какие звуки можно там услышать. Представляла, как он сидит, наедине со своими мыслями, за решеткой, которая отгораживает его от остального мира. А может, там и нет никаких решеток, только лишь обычные двери? Непроницаемые двери из толстого железа, такие, что их не возьмет ни одна бомба в мире. Двери, которые останутся стоять, даже если весь остальной мир рухнет.

Она представляла, как папа выходит из себя и принимается колотить в дверь кулаками. Больно ли ему от этого? Остаются ли в двери дырки, как это бывало дома?

По воскресеньям в тюрьме разрешались свидания – так было написано в одном из писем, адресованных Марианне. Узнав об этом, Элин каждое воскресенье ждала, что они поплывут на большом корабле, который доставит их на материк – к тюрьме по ту сторона пролива. Ждала, что стражники достанут гремящую связку ключей, отопрут тяжелую дверь и выпустят папу на свободу. Она подбежит и прыгнет в его объятия, вновь ощутит тепло его больших сильных рук, услышит, как он шепчет «Здорово, первенец» охрипшим от сигарет голосом.

Она ждала напрасно.

Никуда они так и не поплыли. Всем, кто ее спрашивал, Марианна отвечала, что с нее довольно. Она совсем не скучает по мужу, ну нисколечки. Однажды она даже призналась соседке, что для всех было бы лучше, если бы он сгнил там, в этой тюрьме. С тех пор Элин перестала надеяться однажды увидеть отца. Вместо этого ее начал преследовать один и тот же кошмар, который никак не желал ее покидать. Она видела мрачную камеру и тело, позеленевшее от плесени и медленно разлагающееся в луже воды на холодном бетонном полу.

Какое счастье, что у нее было это чудесное место, ее тайник. Здесь она сидела день за днем, наедине с дождевыми каплями, ветром, солнцем, облаками, соснами и муравьями, которые кусали ее за ноги. Она часто думала о том, что же такого страшного натворил ее отец, что пришлось его запереть. Неужели он действительно был самым настоящим разбойником?

Кап-кап, кап-кап. Четыреста семь, четыреста восемь, четыреста девять… Она считала и думала. В такие моменты время словно останавливалось. Наверное, с папой в тюрьме было то же самое. Интересно, что же он там делает. Быть может, тоже считает падающие с потолка капли?

Холодная белая жидкость в сочетании с вином кажется шероховатой. Элин проводит языком по нёбу. Вся полость рта покрылась толстой пленкой. Ресторанное молоко оказалось очень жирным и совсем не таким, какое она пила в детстве, – по тому молоку она очень скучала.

Отставила недопитый стакан в сторону и взялась за ножку бокала. Придвинула поближе и оставила стоять нетронутым на столе. Карта звездного неба убрана обратно в конверт. Она гладит его, нежно касаясь написанного от руки адреса.

Вдох. Выдох.

Он здесь, в этих линиях и завитках чернил, его пальцы вывели эти буквы, из которых сложилось ее имя. Он не забыл ее.

Элин дышит все быстрее. Под красной тканью платья колотится сердце. Внезапно она чувствует, что замерзает, кожа покрывается мурашками.

– Мы скоро закрываемся.

Появляется официант и пытается привлечь ее внимание к собственной персоне. Кивает на бутылку, в которой осталось больше половины.

– Уходите, – бормочет Элин, не поднимая головы. – Мы же в Нью-Йорке. И вы меня знаете. Дайте мне спокойно посидеть, я пока что не хочу возвращаться домой.

Двумя большими глотками осушает бокал и наливает еще. Руки дрожат, и несколько красных капель падают на белоснежную скатерть. Жидкость растекается, впитывается. Она внимательно следит за образующимися узорами.

– Что, опять выдался плохой денек на работе?

Официант едва слышно фыркает и принимается убирать с соседнего столика.

Элин кивает и переворачивает конверт. На нее смотрит имя, которое она не произносила уже много лет, даже мысленно. Фредрик Гринде. Фредрик. Раз за разом она произносит имя, ощущая, как нижняя губа касается верхних зубов.

– О’кей, можете остаться, если хотите, пока я все здесь не уберу. Я не стану выгонять вас вон. Но это только ради вас.

Официант исчезает за стойкой бара и ставит другую музыку. Одинокий саксофон под аккомпанемент звякающей на кухне посуды. Гаснут лампы на потолке, и зал погружается в полумрак. Элин прячет лицо в ладонях. Одинокая слеза выкатывается из глаз и падает на стол. Прямо на красное пятно, которое стало еще больше.

В кармане платья вибрирует мобильный. Пришло еще одно сообщение. На этот раз от Сэма. Всего два слова:

Спокойной ночи

Когда они поженились, то дали друг другу слово, что никогда не лягут спать, не помирившись и не пожелав друг другу спокойной ночи. За годы их совместной жизни она много раз нарушала это обещание. Он же – ни разу. Он никогда ее не подводил, она же – постоянно. Работа съедала все ее время.

И даже теперь она нарушает это обещание. Так просто ответить: «Баю-бай». Но она не делает даже этого.

Элин стирает сообщение от Сэма и, думая совсем о другом, заходит на страницу браузера. Вбивает в строку поиска фамилию Фредрика, почти с нетерпением ожидая увидеть его веснушчатое лицо и его улыбку. Но на экране появляются лишь какие-то одетые в костюмы мужчины со схожей фамилией.

Она улыбается своей глупости, но все же не отваживается набрать его полное имя. Вместо этого вбивает в строку поиска совсем другое слово, и на экране смартфона появляются фотографии того места, которое она когда-то покинула. Там у нее был друг, который мог стать ее другом навсегда. Фредрик, где же ты был все эти годы? Элин прижимает конверт с картой к груди.

У столика вновь возникает официант. Приподнимает бутылку и вопросительно смотрит на нее. После чего протягивает бутылку ей.

– Вообще-то это не разрешается, – говорит он, – но вы можете взять с собой, если хотите. Слишком дорогое вино, чтобы выбрасывать. Вам пора идти.