Почему я в последнее время такой придурок? Не узнаю себя совершенно. Коллеги стали от меня шарахаться, как от прокаженного. Они ведь привыкли, что я, несмотря ни на какие гадости в жизни, свечусь как лампочка. Теперь выдавить из себя улыбку просто нереально.

Мартин обещал свернуть мне шею, если я с помощью коллег не найду Майю в течение суток. Да я сам был готов себя прибить. Но поиски прошли безрезультатно. Всем нашим агентам уже давно нужно было возвращаться домой и операцию в конце концов свернули, оставив мне в напарники молодого парнишу и указание не возвращаться без Майи.

— Ты думаешь, я могу спокойно уехать, если мы ее не нашли? Я и без твоего указания остался бы здесь!

— Хватит препираться, псих чертов, — огрызнулся Мартин. — Еще одно возмущение — и я тебя прямо отсюда отправлю в Апексориум прямым рейсом!

— Засунь в жопу свои пустые угрозы и вали уже нахрен домой. Морду твою перекошенную видеть не могу!

— С ума сойти, Лео! — пискнул рядом чей-то женский голос. — Ты никогда так не выражался!

Зверея от злости, метнул взгляд к лицу коллеги, которая скривилась так, будто проглотила червя. Я ее трахал или нет? Не помню… Черт бы подрал гребаную память! Я раньше никогда не забывал такое!

Майя нагло заполнила все пространство в голове, вытеснила собой всех девушек, что были до нее. Как мазохист, я вернулся в десятый номер, наорал на женщину, которая собралась менять постель, и упал в одежде на простыни, что еще хранили ее запах. Я собирался жить в этом номере, отчаянно надеясь, что она вернется сюда… По какой-то причине, неведомой мне.

Но не продержался и ночи в одиночестве. Снова не мог уснуть. Воспоминания резали изнутри, медленно убивали меня. Куда ни глянь — я видел ее невозможно красивые большие глаза, мягкие шелковистые волосы, изгиб тонкой шеи, сладкие губы, округлые упругие груди, к которым не позволял себе прикоснуться даже в фантазиях. Потому что каждый раз, когда за прикрытыми веками, к ней приближался, в ее глазах разгоралась ненависть. Я чувствовал, что больше не имею права к ней прикасаться.

На следующий день я со своим напарником переехал в другой отель, в десяти минутах езды от предыдущего. Дни потянулись одной сплошной черной полосой. Когда долго не можешь найти человека, начинаешь думать с каждым днем, проведенным в бесполезных поисках, только о худшем. Я старался хоть немного вернуть прежнего себя и надеяться на то, что с ней все хорошо. Что у нее достаточно сильная тяга к жизни, чтобы не покончить с собой или не вляпаться в смертельно опасную ситуацию. Как-то ведь она сбежала от Охотников, получив дар… А я даже не узнал как. В тот день думал лишь о себе и о том, как скорее доехать до гостиницы, завести ее в номер и наконец-то склонить к сексу.

Мне чертовски хотелось хоть раз напиться до беспамятства. Но я боялся, будучи в пьяном угаре, пропустить звонок от Мартина. Коллеги, вернувшись домой, продолжали удаленные поиски. Постоянно проверяли списки пассажиров аэропортов, посетителей гостиниц, больниц, да и вообще любых учреждений, где могло всплыть ее ФИО. Хотя я оставил ей достаточно денег, чтобы она могла даже купить себе липовые документы. На самом деле я просто ей оставил деньги для того, чтобы она купила себе хороший фотоаппарат, ноутбук и не отказывала себе ни в чем, пока не устроится в Лагере и не начнет работать.

Теперь же моя финансовая помощь сыграла со мной злую шутку. Именно благодаря этим деньгам у нее получалось хорошо прятаться. Или же из-за этих денег кто-то пришил ее и грамотно спрятал труп. Я не хотел об этом думать, но время шло… Фотографию Майи разослали по всем Лагерям, объявили официальный розыск, а мне пришлось возобновить общение с отцом и его невестой.

Они так и не разошлись после той ссоры. Светлана Иннокентьевна даже успела продать свою квартиру и переехать к нему, после чего долго сокрушалась, когда Майя исчезла. Мол, ее дочери теперь не будет куда вернуться, если она образумится. Это был, видимо, единственный человек, который верил в то, что с Майей все в порядке, она просто где-то прячется и в конце концов вернется. Еще она донимала меня тем, что я должен переехать в особняк отца, простить его за все и прекратить вражду, от которой всем только хуже.

Отец мне не верил, что Майя не его дочь, а тест ДНК теперь сделать было нереально. Я даже наведался к Глебу в надежде найти хотя бы ее волосок, но этот кретин выбросил все вещи Майи на мусорку. За что я его чуть не убил. Хорошо, рядом был напарник и успел вогнать мне в спину лошадиную дозу снотворного прежде, чем я превратил голову Глеба в сдувшийся покореженный мяч.

Кажется, тогда я впервые выспался. Глеб попал в больницу с сотрясением мозга и переломом носа, а я даже не чувствовал себя виноватым. Зато чувствовал бессильным: сколько раз ты ни разбей подонку нос — он не изменится. Без показаний Майи посадить его почти нереально, а после драки на квартире, которую я же и спровоцировал, копы ничего не сделали, ведь никто так и не написал ни на кого заявления, на что я надеялся, поссорив этих закадычных друзей.

В то же время с прокурором велась нешуточная борьба — его посадить, с одной стороны, могло быть проще. Я поднял старые связи и нашел шесть дел об избиении и изнасиловании девушек, закрытых из-за недостатка улик и доказательств. Во всех был один и тот же адрес и описание насильника, но у прокурора, ясное дело, были слишком хорошие связи, а у меня слишком мало тех же улик. Но я настолько сильно хотел его упечь за решетку, что просто так не собирался сдаваться.

А с другой стороны, не хотел тратить драгоценное время на самостоятельный допрос жертв. С утра до вечера я колесил по области, показывая фото Майи чуть ли не каждому встречному. Я до последнего надеялся, что найдется хоть одна живая душа, которая ее видела. Мартин уже подостыл и просил вернуться в Лагерь, оставив поиски местным агентам, тонко намекая на то, что Майя уже не найдется. На что я ответил, что лучше останусь в этом городе и перейду под защиту местного Лагеря, нежели брошу поиски.

Одним вечером где-то в середине июня (а я совершенно потерялся в числах, зато точно знал, что Майя пропала пятьдесят три дня назад) я понял, что смирился. Нет, не с тем, что, возможно, ее больше никогда не увижу. А с другим. Сидел в машине, глядя на ее фотографию, уже потрепанную от постоянного ношения в кармане, и признался себе, что, наверно, все-таки люблю ее. Даже без наверно. Просто люблю. От нее не осталось ничего, кроме воспоминаний, а мне до адской агонии в груди хотелось иметь рядом хоть какую-то ее вещичку, хранящую ее едва уловимый запах. Какую-то безделушку, помаду или хотя бы расческу — и я носил бы эту вещицу, оберегая сильнее, чем самую шикарную в мире драгоценность. Но… Мне ничего не осталось. Я даже несколько раз лично перерывал разрушенную базу Охотников, но ничего не нашел. Падлы выкинули ее вещи неизвестно где.

Теперь у меня было лишь это фото, которое я сам выбрал среди множества других снимков, оставшихся на ее заброшенной странице во «Вконтакте». Ее кто-то сфотографировал в тот момент, когда она, явно не позируя на камеру, искренне улыбалась, будто назло всем несчастиям, что свалились на нее за совсем короткую жизнь.

Если я не найду Майю, мою чудесную красавицу-малышку… то спустя год, или два попрошу рядом с могилой матери поставить еще один памятник. И, возможно, именно эта фотография будет на нем.

Не знаю, что меня потянуло поздним вечером на кладбище. Последний раз я был на могиле матери на похоронах. Раньше не считал я нужным приходить в это дико унылое место, чтобы почтить память усопших. Если носишь человека в сердце, если всегда помнишь о нем, то в этом нет нужды. Но сегодня я, кажется, опустился на самое дно — и кладбище было под стать моему настроению.

Долго бродил в поисках того места, где похоронили мать. Даже собрался звонить отцу, но наконец-то нашел. Как ни странно, могила, спрятанная под гранитными плитами, выглядела весьма ухоженной. И памятник с фотографией матери сверкал в закатных лучах, как новенький. Видимо, отец все-таки приходит сюда и в одиночестве, вдали от всех, скорбит по ней.