© Гавриил Хрущов-Сокольников, 2021

ISBN 978-5-0055-6997-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Хроникер многих столичных газет и главный поставщик новостей газетки «Листок», Абрам Абрамовичи Шпрехер сходил, слегка покачиваясь, с широкой чугунной лестницы, ведущей из комнаты швейцара в общую залу «Эльдорадо», одного из увеселительных заведений Петербурга. Время было горячее, между новым годом и масленицей 1880 года; не мудрено, что Абрам Абрамович, встретив в этом злачном месте нескольких приятелей, возвращался домой в легком подпитии и в самом шаловливом настроении духа.

Он был весьма не дурен собой, а сложением напоминал Геркулеса, что большая редкость в наш тщедушный век. Не мудрено, что многие из «этих дам» удостаивали его своей симпатией, хотя финансы Абрама Абрамовича всегда были в плачевном состоянии – «от скупости издателя», как он всегда жаловался, вернее, от безалаберности самого Абрама Абрамовича.

Теперь, спускаясь с лестницы, Шпрехер фальшиво напевал какую-то гривуазную1 шансонетку, мысленно соображая, какую бы из «плутовочек-канашечек»2 осчастливить своим визитом. Хотя час были уже очень поздний, но Абрам Абрамович, зная, что он всегда будет желанным гостем, не стеснялся с «канашечками». Этим именем он звал своих добрых фей.

– Разумеется, к Фимочке! – произнес он довольно внятно, так что швейцар, подававший ему шубу, слегка усмехнулся. – К ней, к ней, к ней, прямо к Любушке моей! – продекламировал Шпрехер и, миновав благополучно Сциллу и Харибду входных дверей, через минуту очутился в санях и крикнул кучеру:

– На Лиговку, дом №512-й.

Они покатили.

В воображении Абрама Абрамовича тотчас же предстал образ прелестной Фимочки, с которой он познакомился на одном из маскарадов немецкого клуба. Это было существо по виду крайне наивное, милое, доброе, но в глубине души хитрое и в конец испорченное столичным омутом. Этого последнего качества не замечал, да и не мог заметить Шпрехер, который гораздо больше интересовался красотой и формами своих «канашечек», чем их нравственными качествами. Фимочка до того сумела увлечь довольно таки пожившего Шпрехера, что он после первого серьезного рандеву ходил в каком-то экстазе несколько дней, но не скоро добился второго. Фимочка отговаривалась ревнивым характером своего мужа, боязнью попасться, словом, мучила бедного влюбленного, как настоящая кокетка, и только тогда дала свой адрес и разрешила бывать у нее, когда получила от Шпрехера клятвенное обещание не «ревновать» и исчезать при первой тревоге.

Он уже два раза воспользовался позволением, и сегодня спешил с радостной надеждой застать «канашечку» дома.

Остановившись около ворот указанного дома и расплатившись с извозчиком, Шпрехер юркнул в ворота, и, повернув направо, стал подниматься по довольно крутой и грязной лестнице на второй этаж. У дверей, обитых черной клеенкой с медными гвоздиками, он остановился и привычным жестом ощупал впадинку под звонком. Условленного камешка там не было, что означало, что «муж» отсутствует и Фимочка свободна.

Легонько стукнув в дверь и не получив никакого ответа Абрам Абрамович тихо взялся за ручку – дверь оказалась не запертой.

Войдя в переднюю, он из предосторожности запер дверь на крюк, зажег спичку, запас которых постоянно имел в кармане, и осмотрелся. Кроме ротонды Фимочки и ее кофточки, отороченной мехом, на вешалке ничего не было.

– Одна, канашечка, должно быть спит! – скорее подумал, чем сказал он и тихонько пошел знакомой дорогой через зал в спальню красавицы. Воздух и езда освежили его затуманенную голову, и теперь он совершенно твердо стоял на ногах. Спичка давно погасла, в приемной было довольно темно. Он остановился у двери в спальню и стал прислушиваться. Все было тихо, только его собственное дыханье, да учащенное сердцебиение явственно слышалось ему…

– Она никогда не спит без огня, что же значит эта темнота, – подумал он, и найдя, при слабом свете уличного фонаря, немного освещавшего часть окна, свечу на подзеркальнике, зажег ее и осторожно пошел в спальню.

Картина, которая предстала его взору, до того ошеломила его, что он нервно вскрикнул и уронил свечу, она погасла, погрузив комнату в абсолютный мрак…

Остатки алкоголя мигом вылетели из головы Абрама Абрамовича; он ощупал свою голову, чтобы окончательно прийти в сознание, и дрожа всем телом, цепляясь и спотыкаясь на каждом шагу, как сумасшедший выбежал в прихожую, сорвал шубу с вешалки и бросился бежать по лестнице, рискуя сломать себе шею.

Выскочив во двор, он кинулся в дворницкую, помещавшуюся в подвальном этаже, и стал стучать сапогом в замерзшее окно, в котором виднелся слабый свет.

Через минуту, с ворчанием, из входной двери показалась фигура сонного дворника и окликнула непрошенного посетителя.

– Эй, дворник, дворник, живей, скорей за полицией, у вас в пятнадцатом номере совершено убийство… Скорей, скорей, – кричал Шпрехер.

– Убийство? А ты почем знаешь? – грубо спросил дворник, не узнав Шпрехера, от которого несколько раз уже получал «на чай».

– Или не узнаешь меня… Беги, беги скорее за околоточным3… сейчас захожу к барыне, в пятнадцатый номер, а она убита!.. Понимаешь, убита, кровь… ужас… преступление… – зубы Шпрехера стучали, как в лихорадке.

– Что за притча! – проворчал дворник. – Кажись девица была как следует, никакого дебоширства ни-ни… и вдруг!.. Эй, Васька! – крикнул он подручному: – бегом к Климу Михайловичу, пусть идет скорей, несчастье мол случилось, да захвати Голубцова на углу, а я фонарь зажгу.

Парень убежал за полицией, а старший дворник зажег фонарь, вышел к Абраму Абрамовичу и, наконец, признав его, начал расспрашивать о том, как он нашел убитую. Но Абрам Абрамович был до того взволнован увиденным, что решительно не мог ничего объяснить, чем и возбудил некоторое подозрение у дворника.

Вскоре появился околоточный, городовой4 и еще два младших дворника, и вся компания, под предводительством старшего дворника, державшего фонарь, направилась по лестнице к номеру пятнадцать.

Дойдя до дверей, околоточный в свою очередь обратился с вопросом к Шпрехеру, как он наткнулся на убийство?

Но одно воспоминание об увиденном окончательно замкнуло рот господина Шпрехера. Он в ответ сказал, что-то несуразное.