Александр прибыл к войскам в Вильно, и время прошло в смотрах и учениях почти до конца апреля. А в конце этого срока в ставку Александра приехал с письмом от Наполеона граф Нарбонн. Угрожающий и враждебный тон письма разозлил Александра: он не переносил, когда ему грозили, ставили на колени...

— Граф Нарбонн, — сказал он посланнику, — я не ослепляюсь мечтами. Я знаю, в какой мере император Наполеон обладает способностями великого полководца, но на моей стороне пространство и время. Во всей этой враждебной для вас стране нет места, которое я оставил бы без сопротивления прежде, нежели соглашусь подписать постыдный мир. Я не начну войны, но не положу оружия, пока хоть один неприятель будет оставаться в России...

Нарбонн уехал ни с чем, на мирные переговоры Александр, убедившись, какие условия потребовал Наполеон, не пошёл...

Надо было срочно готовить войска к войне.

Прусского генерала Пфуля Александр очень почитал и всё, что предлагал он, считал гениальным. Пфуль предложил разделить всю армию на три части, оставив центральным лагерь на реке Дриссе. По его мысли, здесь должны были сосредоточиться до 120 тысяч солдат, а вторая армия должна была присоединиться к первой, едва Наполеон начнёт осаду Дриссы.

Увы, план был составлен в худших традициях австрийцев, всегда разделявших свои армии. Их всегда и бил поодиночке Наполеон.

План был ловушкой, и начальные же боевые действия это показали...

Не объявляя войны, Наполеон переправился со своими войсками через Неман в районе Ковно.

Александр был в это время на балу. Тихонько подошёл к нему министр юстиции Балашов и объявил, что война началась.

Император не ушёл с бала, запретил оглашать эту весть, танцевал ещё около часа и только тогда занялся делами.

К утру вышел Манифест к войскам, где говорилось, что Наполеон предательски нарушил мирный договор, вторгся в Россию, но ни один солдат не будет оставаться на нашей земле, война будет вестись до победного конца.

Увы, до победы было очень далеко. Наполеон шутя разбивал русские войска, они были вынуждены отходить всё дальше и дальше...

Главнокомандующий Барклай-де-Толли настоятельно советовал не принимать генерального сражения, ибо армия будет сразу разбита, и дальше Наполеон легко захватит всё пространство до Москвы и Петербурга.

В Полоцке Александр получил от своих министров — Балашова, Аракчеева и Шишкова — записку. Очень осмотрительно, тактично министры указали императору на неудобство его дальнейшего нахождения в войсках.

Впрочем, он и сам уже понял это. Барклай оглядывался на императора, его приказы составлялись с осторожностью.

Александр покинул армию и уехал в Москву. Пожимая руку Барклаю на прощание, Александр сказал:

— Доверяю вам свою армию. Не забывайте, что другой у меня нет...

Москва встретила государя с невиданным доселе энтузиазмом. Александр не чувствовал себя вправе воспользоваться этим и тихо ночью въехал в город, никем не замеченный.

Но наутро народ повалил на Красную площадь, и едва Александр вышел из дворца в девять утра, как тут же взошло солнце, ярко осветило всю площадь, раздались перезвоны тысяч московских колоколов, а крики «ура» заглушили пушечные выстрелы.

Собрание, назначенное в залах Слободского дворца, так же восторженно встретило Александра.

Император произнёс речь, закончив её словами:

— Настало время для России показать свету её могущество! Я твёрдо решил истощить все средства моей обширной империи прежде, нежели покоримся высокомерному неприятелю. В полной уверенности взываю к вам, вы, подобно предкам вашим, не позволите восторжествовать врагам — этого ожидают от вас отечество и государь!

Такого воодушевления не было со времён Минина и Пожарского.

— Готовы умереть за тебя, государь, — кричал народ, — не покоримся врагу, всё, что имеем, отдаём тебе, государь!

Только за два часа купечество подписалось на полтора миллиона рублей, дворяне стали сходиться в ополчения...

В Петербурге Александр назначил нового командующего войсками. И Екатерина, и Мария Фёдоровна, многие вельможи и сановники, собравшиеся в особом комитете, единодушно решили избрать на эту должность Кутузова. Не по сердцу было это предложение Александру: своё собственное поражение под Аустерлицем не мог он простить старому полководцу, лишь недавно разбившему Турцию и пожалованному за эту победу титулом графа, а потом и князя. Скрепя сердце согласился император с доводами комитета. Но своему адъютанту Комаровскому Александр сказал:

— Публика желала его назначения — я его назначил. Что же касается меня, то я умываю руки...

Публика оказалась права...

Однако и Кутузов велел отступать.

Русской армии было не совладать с полчищами французов, собравших со всей Европы самых лучших солдат...

«Вероятно, все обычные средства связи между Россией и Германией уже прерваны, и, возможно, Вы рискуете, если Вас уличат в переписке с Вашими детьми...

Уверена, в Германии плохо известно, что происходит у нас. Возможно, Вас уже убедили в том, будто мы бежали в Сибирь, тогда как из Петербурга мы и не уезжали. Мы готовы ко всему, кроме переговоров...

Чем успешнее Наполеон станет продвигаться вперёд, тем меньше ему придётся рассчитывать на примирение. Это единодушное мнение императора и всех слоёв населения страны, и, слава богу, в этом отношении существует полнейшая гармония. Наполеон не рассчитывал на это, как и на многие другие вещи. Каждый сделанный им шаг по безбрежной России приближает его к пропасти. Посмотрим, как ему удастся перенести здешнюю зиму...»

Так писала матери Елизавета, вовсе не надеясь, что письмо попадёт в руки адресата.

С начала войны она вновь прониклась к Александру горячим сочувствием и стремлением помочь ему.

Все свои бриллианты передала она в госпитали. Большего она не могла сделать и часто страдала, слыша, как организует Екатерина Павловна ополчение, одевает и вооружает батальоны своих крестьян. У Елизаветы не было на это средств, иначе она тоже отдала бы всё, что имела...

Сражение под Бородином дало ей наконец возможность выразить всё восхищение русскими людьми.

«Берусь за перо под звуки пушки — мы получили известие о победе, одержанной великой армией под командованием Кутузова. Французской армией предводительствовал Мюрат, но она оказалась полностью разбитой. Захвачены тридцать восемь пушек и почётное знамя, выданное первому полку кирасиров, которое в настоящее время находится в кабинете императора, а также багаж Мюрата, военная касса с четырнадцатью миллионами и пленники, численность которых значительно увеличится, поскольку продолжится их ежедневное преследование...

Наконец-то Бог с нами, и я надеюсь, так будет и дальше, поскольку принесённые нами жертвы должны послужить лишь во благо.

В то время как французская армия, занявшая Москву, грабила, разоряла город, совершая такие мерзости, которые едва ли позволили бы себе даже самые варварские народы, наши казаки заняли все дороги, захватывая французских курьеров, направлявшихся в Париж или едущих из него.

Я видела некоторые из перехваченных писем, милых и трогательных по содержанию, в них есть описания нищеты и лишений, которые вынуждены претерпевать несчастные жертвы кровожадной ярости одного лишь человека...

Льщу себя надеждой, что с Божьей помощью настал момент освобождения Европы, если она того захочет! Неисчислимые жертвы, понесённые русской нацией, её непоколебимая верность, мужество и отвага, охватившие даже крестьян, сформировавших свои отряды и действующих по своему усмотрению, её невыносимые страдания — всё это достойно того, чтобы приобрести славу избавительницы рода человеческого от постигшего его бедствия....

Немного введу Вас в курс происходящих у нас событий. Со времени освобождения Москвы дела приняли благоприятный для нас оборот, критический момент прошёл, на нашей стороне большие преимущества.