Начиналась Пасха, самый большой праздник в христианстве, но скорбная церемония прощания с телом императора заставила весь народ облечься в траур. Сразу же по выходе из церкви столичные жители останавливались на улицах, где уже гремел похоронный пушечный салют. Тысячи людей толпились возле Петропавловской крепости, где должно было состояться захоронение Павла, плач и вой слышались везде...
Елизавета не была на похоронах убитого императора. Как на грех, слишком подействовала на неё сырая, тяжёлая, холодная атмосфера Михайловского замка. Горло заболело, жар и краснота разлились по всему телу. Оттуда, из Михайловского замка, вынесла Елизавета чахотку, сжигавшую её в течение всей жизни...
И снова мать и сын были рядом, и снова вместе плакали, обнявшись, и снова сын клялся следовать всем советам и наказам матери.
По указу императора Александра эскадрон Саблукова за верность императору Павлу получил особое отличие — андреевскую звезду с надписью: «За веру и верность». Именно эти войска потребовала Мария Фёдоровна, когда в глубоком трауре удалилась в Павловск, своё любимое место препровождения. Только тут могла она спокойно оплакивать своего мужа. К этой печали добавилось и скорбное известие о смерти Александрины, старшей дочери, умершей в родовой горячке.
И вновь Елизавета пишет матери:
«Мы узнали о кончине бедняжки великой, княгини Александрины. Не могу выразить Вам ту боль, которую я ощутила, скорбь была всеобщей, не говоря уж о её родственниках. Такая молодая, такая красивая, столь чудный ребёнок, и умереть в самом расцвете сил! Всё ещё не верится! Она была так жизнерадостна, так свежа, полна жизни, так любила жизнь...
Бедная, дорогая Александра, не могу представить себе её мёртвой! Болезнь убила её на девятый или десятый день после родов.
Бедной императрице не хватает ещё этого горя! Однако это ужасное событие оказало на неё меньшее воздействие, чем ожидалось...
После смерти императора с её уст постоянно слетало: «Александра тоже умрёт». Оба эти несчастья переплелись, одно переключило её на другое. Во всяком случае, состояние её не ухудшилось. Бог мой, почему Александра, почему именно она, любившая жизнь, должна была умереть? Иногда мне кажется, что она счастлива, последовав за своим ребёнком. В этом я ей завидую, но только в те моменты, когда позволяю себе забыть о том, что я Вам тоже дорога...
Простите мне эти мрачные мысли, сейчас я всё вижу в чёрном свете и сама большую часть дня одета в чёрное. Говорю и слышу, как все вокруг разговаривают только о смерти...
В прошлую пятницу мы ездили на два дня в Павловск. Было приятно вновь увидеть Павловск, к которому я навсегда сохраню привязанность, поскольку здесь родилась Машхен. Но с ним связаны и самые ужасные воспоминания — не могу видеть его без неё, а каждый уголок моих спален, нашего садика — всё напоминает о ней...
Вы спрашиваете, матушка, кто те люди, что бывают у меня. Их множество. В настоящее время часть из них в деревне. Впрочем, все посещающие меня дамы, которых я знаю, а их достаточно много, приезжают с визитами, избегая церемониального представления, поскольку петербургский бомонд в последние дни царствования почившего императора был яростно разогнан.
Конечно, графиня Головина не входит в число тех, кто наносит мне визиты, она достаточно умна, дабы не настаивать на этом. Но если бы ей удалось это сделать, мне хватило бы твёрдости не принять её...»
До самых последних дней не могла Елизавета простить графине Головиной сплетню, пущенную той по поводу дочери Елизаветы, якобы рождённой от Чарторыйского.
«Дорогая моя мама! Вы пишете, что мало верите в возможность быть счастливой. В этом отношении я являюсь достойной Вашей дочерью. Я и не знала, что мы так схожи в этом...»
Странно читать такое в письме, написанном, едва принцесса Баденская стала императрицей.
Казалось, она достигла всего, чего только можно пожелать. Она стала императрицей великого государства, властительницей.
Но не чувствует она этого счастья, потому что знает — непрочно и несладко это бремя, видит, как отдаляется от неё Александр, как всё более сближается с матерью, у которой одно имя Елизаветы вызывает приступ бешеной ненависти.
Теперь Александр уже не приходит ежечасно в опочивальню Елизаветы, он уже окреп, стоит на своих ногах прочно, и зачем ему теперь Елизавета, умная, тонкая, чувствующая всё остро и искреннее.
И потому нет радости в её письмах, и потому она чувствует себя несчастливой...
Впрочем, уже одно то, что её мать собирается в гости к ней, Елизавете, вызывает у новоиспечённой императрицы восторг.
Она наконец-то увидит свою мать, которой постоянно пишет тёплые и искренние письма. Ей она может рассказать всё, что хочет, и, пожалуй, это единственный человек, которого она по-настоящему любит...
Но вот опять закавыка! Мать, собираясь в гости к дочери, с которой не виделась столько лет, набрала такой штат свиты, что эта несметная орда сильно смущает Елизавету.
Баденские бюргеры не знают, что такое петербургский свет, не понимают, какое смешное впечатление могут произвести они на столицу...
Александр нехотя согласился на приезд матери своей жены. Предстоит коронация, громадный праздник, главное событие царствования, отказать жене он не может, хотя и не в восторге от этого.
Не в восторге, потому что озлоблена Мария Фёдоровна: как, какие-то баденские далёкие родственники могут быть на таком торжестве!
И с грустью пишет Елизавета матери, чтобы та сократила число своей свиты...
Не писала о том, что восстала Мария Фёдоровна против присутствия матери Елизаветы на торжестве, что много сил и ловкости пришлось проявить ей, чтобы убедить Александра хотя бы в приезде её матери.
Пусть не на коронацию, пусть прямо из Петербурга следует в Швецию, к другой своей дочери, Фридерике, шведской королеве, но пусть хоть несколько дней будет она видеть мать. Ей столько нужно сказать, столько выплакать на груди у родного человека!
В конце концов так и было решено. Мать Елизаветы приедет, но лишь проездом в Швецию, на коронацию в Москве она не сумеет попасть.
Елизавета была и этому рада. Пусть на немного, пусть не на коронацию, да и торжества, зрелища отняли бы у них драгоценные дни, предназначенные для близкого общения. Пусть так, но всё-таки мать, несмотря на все протесты Марии Фёдоровны, приедет.
Елизавете не хотелось напоминать Александру, скольких братьев Марии Фёдоровны приютил он, сколько поместий и деревень, должностей, чинов и орденов раздал им. Нет, она ничего не просила для своих родственников, ей важно было только одно — увидеться с дорогим человеком...
«Наконец-то вчера с обратной почтой я узнала о Вашем окончательном решении приехать, моя милая мамочка! Не стану терять время на уверения в том, как взволновала и осчастливила меня та новость...
После обеда господин Жезо (представитель Баденского дома в Петербурге. — Прим. авт.) побывал у меня и передал мне список сопровождающих Вас лиц, который Вы ему послали.
Сожалею, дорогая мама, но по этому поводу, не умаляя моей к Вам привязанности, должна Вас уведомить, что наличие столь огромной свиты может вызвать нежелательные последствия. Было бы больно и неприятно для Вас стать предметом критики или насмешек. Публика везде одинакова. Здесь, как и всюду, радуются, если находится что-то, над чем можно посудачить или заострить внимание, а мама и мои близкие не предмет для их обсуждения. Несмотря на это, к Вам отнеслись бы не лучше, чем к другим...
Поймите, моя дорогая мама, количество сопровождающих Вас лиц потрясёт всех, я не поручусь, что не найдутся люди, которые увидят во всём этом нечто показное, от чего Вы на самом деле далеки.
Мне следовало бы раньше сказать об этом, матушка, знай я заранее количество сопровождающих Вас лиц, хотя сама я не считаю, что их много. Но, как Вам уже говорила, список этот увидела только вчера. Господин Жезо, видя, как я озабочена, посоветовал переслать письмо таким образом, чтобы оно попало к Вам прежде, чем Вы пересечёте границу, — он также собирается написать Вам, матушка, мы с ним оба чувствуем, насколько неприятно будет Вам отказать сейчас кому-то из Вашего сопровождения, и уверяю Вас, что мысль о впечатлении, которое на Вас всё это произведёт, мучает меня жестоко, но считаю — лучше сделать это теперь, чем столкнуться здесь с вещами более неприятными и, считаю, неизбежными.
