Её братья отличались грубостью и развратом, но благодаря сестрице получали вспомоществование от русского двора и сразу усердно пропивали его и прокучивали...

Нельзя было быть в глазах Марии Фёдоровны образованнее и лучше вкусом, чем она сама и её вюртембургская семья.

Даже там, среди этих маленьких княжеств и герцогств Германии, царила невероятная склочка и раздор. Эту склочность внесла Мария Фёдоровна и в русский двор, который лишь свысока поглядывал на немецких родственников великих княгинь...

Но самой Елизавете было не до этих взглядов свысока — Мария Фёдоровна допекала её, как всякая свекровь, упрёками и колкими словами.

Хорошо ещё, что Елизавета с мужем редко бывали в Гатчине, только по необходимым праздникам да семейным торжествам, что была за её спиной сама Екатерина, отлично понявшая суть отношений между своими старшей и младшей невестками и потому резко обрывавшая недалёкую вюртембургскую принцессу и откровенно благоволившая к Елизавете.

Не её, Марию Фёдоровну, видела она на троне после своей смерти, а Елизавету вместе со своим внуком Александром. Достойна была короны эта кроткая и вместе с тем стойкая по характеру молодая женщина, и Екатерина постоянно сравнивала себя с ней.

Такой же была она сама в расцвете своей молодости и если и уступала Елизавете в красоте, то не уступала в твёрдости характера.

Единственное, что смущало Екатерину, — не была честолюбива жена Александра, не добивалась короны с тем исступлением, как сама Екатерина, не смогла переступить через отречение свёкра, да и мужу внушила, что этот путь нечестен и не будет счастлив.

Только это неприятие коварного пути к трону омрачало мысли Екатерины: не могла она понять, как можно не желать всей душой короны, как можно хотеть лишь уйти в покой жизни частного человека.

А эти мысли не раз высказывал Александр после женитьбы на Елизавете, не раз и не два слышала Екатерина отзвуки этих разговоров.

И морщилась от них, как от зубной боли, — не могла понять. Давно решила, что возведёт на трон Александра, хотя бы и против его воли, да всё откладывала, ждала, что и он свыкнется с этой мыслью, и Елизавета поможет ему в этом. Потому и беседовала частенько со своей младшей невесткой, посвящая её в тайны большой политики...

Однако уже заготовила манифест, в котором лишала Павла престола, решив обнародовать его в новый, 1797 год. Советовалась с членами Государственного совета, услышала робкие протесты, вроде того, что уж слишком привык народ почитать Павла как наследника престола.

Но провидела Екатерина, что нрав Павла, неровный, быстро и постоянно меняющийся, его капризность и затаённая ненависть ко всему, что ею заведено, не приведут к добру государство, расширенное ею и такое обширное, что подобный правитель не сможет дать ему благоденствие и мир.

Впрочем, что понималось под этими словами, она и сама, пожалуй, не смогла бы верно объяснить.

Указ Петра Первого от 1722 года развязывал ей руки, государь мог назначать сам себе наследников, и она знала, что всегда сумеет посадить на русский трон того, кого пожелает...

А вот Елизавета не желала переступить через какие-то нравственные глупые законы, словно не понимала, что для государя они вовсе не обязательны, что монарх пользуется совсем другими правами, нежели все смертные.

«Ничего, — успокаивала себя императрица, — вот только внук появится, да не внук уже, а правнук, так и сама Елизавета пожелает ему короны».

И ждала, когда же произойдёт это событие. И всё не могла дождаться.

Знала со слов бабок, что правнук — это значит, что прабабушка — праведница, и всё ждала, когда же и Анна, жена Константина, разрешится от бремени.

Но и у того детей не было.

«Неужели же я не праведница?» — закрадывалась в голову старой императрицы страшная и коварная мысль, но успокаивала себя, советовалась с красавчиком Зубовым, а тот льстиво доказывал ей, какая она великая праведница, как осчастливила Россию, и она наполовину верила ему.

Ей так нужны были убеждения и эти льстивые слова...

Подготовила все документы и всё не решалась их обнародовать — ждала известия о беременности Елизаветы.

Его всё не было...

«Ах, мамочка! Как сообщить мне Вам о печальном событии, которое, я знаю, вызовет у Вас такие же переживания, как и мои. Императрицы больше нет! Она скончалась вчера около десяти часов вечера...

В среду утром у неё случился апоплексический удар, она тут же потеряла сознание и была лишена его вплоть до своей смерти.

Не могу описать Вам, дорогая мама, всех подробностей, поскольку мне трудно собраться с мыслями, я постоянно где-то витаю, не спала две ночи.

Первую провела на ногах, а вчера в церкви присягали императору.

Церемония длилась до часа ночи, а в 7 утра я уже встала...»

Вот и всё, что сообщила матери о перемене в своей судьбе Елизавета. А перемена была такая разительная, что она едва могла справиться с нею...

Подробности всех событий, предшествовавших кончине Екатерины, Елизавета узнала уже много позже и потом сумела восстановить в своём живом и горячем воображении существенные детали...

Екатерина, уже толстая, неповоротливая и плохо ходящая женщина, проснулась, как всегда, в шесть утра, сама сварила себе на спиртовке чашку крепчайшего кофе и выпила её в одиночестве, сидя за одним из письменных столов, за которым работала.

Заглянул Захар Зотов, её всегдашний камердинер, и успокоенно отошёл в ближайшие комнаты.

Екатерина писала.

Немного погодя, не закончив фразы в начатом письме, она почувствовала некоторую дурноту и с трудом, опираясь на толстую трость с бронзовым набалдашником, проковыляла к двери своей гардеробной, где был устроен её «интимный уголок» с польским троном, превращённым в подобие «интимного» кресла.

Зотов прождал звонка от императрицы больше положенного времени — его не было. Он забеспокоился и заскочил в кабинет Екатерины. Её за столом тоже не было.

Кинулся к другому камердинеру — тот высказал соображение, что, возможно, императрица вышла подышать воздухом. Зотов заглянул в гардероб — все шубы висели на своих местах, значит, Екатерина была во дворце...

И тогда Захар Зотов решил проверить и «интимное место» императрицы. Он с трудом отодвинул дверь — императрица сидела, привалившись к двери, и страшно хрипела...

Захар сразу же кликнул слуг — вшестером они с трудом вытащили из тесного узкого туалета громоздкое тело императрицы, бьющейся у них на руках, едва донесли его до опочивальни и уложили на подготовленный сафьяновый матрац, разложенный на полу: поднять тело Екатерины на высокую кровать даже у шестерых взрослых мужчин не хватило сил. С большим трудом удерживали они его на матраце. Императрица билась в корчах, сжимавших её тело, словно пружина, и резко распрямлявших его...

Послали за придворным лекарем Рожерсоном, с давних лет пользовавшим Екатерину, и только тогда сообщили Зубову: он один мог явиться в её опочивальню — другим было запрещено.

Зубов ворвался в опочивальню тогда, когда Рожерсон приехал и стоял на коленях перед императрицей, простёршейся на полу. Лакеи всё ещё удерживали тело — корчи били его.

Рожерсон отворил кровь — густым потоком сбегала она по ноге Екатерины, тёмная и вязкая. Но это не прекратило судорог.

Шпанские мушки, приложенные к рукам и ногам, тоже не помогали.

— Что, что? — кричал Зубов, с искажённым лицом мечась по опочивальне.

Рожерсон поднялся с колен и спокойно сказал Зубову:

— Апоплексический удар. В голову. Смертелен...

Зубов едва не упал рядом с императрицей в глубоком обмороке. Ему дали понюхать солей, и его мутные глаза прояснились.

Он выскочил в переднюю, по его приказанию живо нашли его брата, высоченного красавца и здоровяка Николая Зубова.

— Скачи в Гатчину, — велел Зубов брату, — сообщи Павлу. Да не забудь, кто тебя послал, так и скажи великому князю...

Он уже понимал, что время его власти кончилось, и спешил подольститься к Павлу: кто знает, что будет с ним, Зубовым, когда наследник взойдёт на престол, — о завещании Екатерины он знал, помнил, где оно лежит, но ему было известно и то, что Александр может отказаться от престола, завещанного ему Екатериной...