Он смущался и терялся при этом, не хотел показывать всем свой недостаток, но всегда должен был помнить о своей небольшой глухоте, и это делало его скованным в общении с придворными не только своего двора, но и малого, гатчинского, а особенно в обществе Зубова, любившего нашёптывать ему все сплетни именно в правое ухо.
Большую часть этих сплетен он не слышал, но держался так, словно разобрал всё, и оттого иной раз попадал впросак.
Но всё это не имело для него никакого значения: отец был отцом, он боялся его, избегал его угрюмого взгляда и не верил даже его ласковым словам.
«Нет, — мрачно подумал Александр, — я не люблю своего отца, я люблю свою бабушку всем сердцем». Слишком уж редко видел он отца, слишком уж донимал его суровый нрав.
— Ты знаешь, сколько сделала я для нашего отечества, — продолжала Екатерина, — я люблю свою Россию, я тревожусь за неё, я обеспокоена будущим великой державы...
И опять Александр недоумевающе поднял на неё свои прекрасные голубые глаза и встретил жёсткий колючий взгляд Екатерины.
Значит, дело действительно серьёзное, если бабушка так смотрит на него. В играх, догонялках, в затеях она всегда горела своим взглядом, она улыбалась им даже если на губах её не было улыбки, а теперь она глядела на него строго, требовательно и серьёзно.
— Я понимаю, моя великая бабушка, моя замечательная государыня, — пробормотал Александр в ответ на этот взгляд и слова.
Он всегда умел вовремя польстить Екатерине, введшей лесть в привычку.
— Значит, ты понимаешь, чем грозит державе власть твоего отца?
Александр испуганно поёжился. Боже, о чём это она, что она говорит, словно её уже нет!
— Великая и милостивая государыня, не говорите так, как будто вы уже умерли! Я этого не переживу!
— Я ещё не умерла, — смягчилась Екатерина, — но ведь когда-нибудь это всё равно произойдёт, а я хочу быть уверена, что и после моей смерти моя Россия останется великой державой, без слова которой не может быть сделан ни один выстрел в Европе...
Александр внутренне сжался: без бабушки он чувствовал себя таким одиноким и брошенным, что не мог и представить себе подобное время. Без неё весь ход вещей сразу остановился бы, всё в мире нарушилось. Нет-нет, только не это.
Екатерина поняла его состояние.
— Конечно, я буду жить ещё долго, — сказала она ему, улыбнувшись, — но уже теперь, когда ты женатый человек и скоро родишь наследника, я хочу верить, что мой трон не достанется человеку полубезумному, прусскому последышу — прости, что я так называю твоего отца, — человеку, плохо контролирующему свои поступки. Я хочу, чтоб трон мой достался разумному, доброму государю, счастьем которого стали бы счастье и благо моих подданных...
Александр уже понял, о чём будет говорить бабушка, и весь внутренне запротестовал. Зачем ему эта тяжкая ноша, он устал уже от ответственности за Елизавету, а тут ещё и трон...
— Ты уже понял, к чему я клоню, — продолжала Екатерина, — я хочу оставить свой трон тебе, как лучшему и умнейшему из людей, милостивому, разумному и честному.
— Я не смогу, я не сумею, — взмолился Александр, — бабушка, милая, не вешай на меня такой груз...
Слова эти вырвались у него помимо воли, но он всей душой признавал их, был уверен, что не сможет, не захочет, не сумеет. Вся его внутренняя робость, смущение перед громадностью задачи, весь его страх и неуверенность в себе сказались в этих словах.
— Ты научишься, — твёрдо произнесла Екатерина, — ты знаешь, как я веду свою политику, я научу тебя всему, что нужно, чтобы царствовать.
— Нет-нет, я не могу, прости меня, милая, добрая бабушка, ты так добра и милостива ко мне, но это выше моих сил. Я просто человек, у меня нет твоей твёрдости и твоего характера, я не приспособлен к такому делу.
— Ах, милый, милый мальчик, — нежно проговорила Екатерина, — как хорошо ты сказал, что ещё неопытен и робок, но ведь ты уже муж. Скоро станешь и отцом и поймёшь, что нужно для семьи, для государства, которое и есть одна большая семья.
Александр ещё продолжал протестовать, но уже увидел, как сдвинулись её седоватые брови, как ласковость в голосе перешла в жёсткость и непримиримость.
— Но как же отец? — наконец привёл он свой последний довод.
— Он не будет обижен, — твёрдо сказала Екатерина, — станет, как и прежде, заниматься своими гатчинскими солдатами. А ты будешь на троне — молодой, красивый, умный. Такой император и нужен России.
— Я не смогу, — снова умоляюще протянул он.
— Сможешь, — ласковым упрекающим тоном сказала она. — И даже не думай, не носи в себе, не кори себя, что ты поступишь дурно, дурно отдать трон твоему отцу — слишком уж деспотичным станет он, тебе же не будет житься легко от его несносного характера. А характер нужен императору совсем другой, такой, как у меня, — весёлый, ласковый, добрый, но и стойкий, непреклонный...
Александр всё ещё продолжал бормотать какие-то слова, когда Екатерина взмахом руки отпустила его, предупредив, чтобы он никому не говорил об этом их диалоге.
Печальный и задумчивый вышел Александр от бабушки. Как же так? Значит, он должен отнять трон у отца только потому, что характер Павла несовместим с императорским саном?
Что же делать, как ему поступить?
Отец есть отец, предать его — значит обречь себя на муку, как же царствовать после этого?
Но бабушка тверда и неуступчива, она не меняет своих решений, значит, будет манифест, значит, она утвердит его на троне.
Как же посмотрит он тогда в глаза своему отцу и своей матери?
Он пошёл на половину Елизаветы. Вот кто подскажет ему, как поступить, он посоветуется лишь со своей женой — больше никому он не должен говорить ни слова...
Елизавета сидела за своим маленьким письменным столом и делала карандашные наброски Царского Села. Она так любила эти места, что теперь по памяти старалась восстановить их на бумаге. Но линии выходили ломкие и кривые, и она сердито затушёвывала их и начинала всё заново.
Александр вошёл быстрыми и громкими шагами, и она, подняв на него глаза, изумилась необыкновенной серьёзности и даже угрюмости его всегда весёлого и приветливого лица.
— Что случилось, Сашенька? — встревожилась она, не обращая внимания на своих статс-дам, наблюдавших её старания за рисунком.
Он мановением руки выслал из кабинета всех её прислужниц, сам запер за ними дверь, потом старательно прошёл ко всем другим дверям и также старательно запер их на задвижки.
Она внимательно следила за ним, сама заражаясь его взволнованностью и неестественностью всех этих приготовлений.
Наконец он подошёл к её столику, неловко сел на его край, даже на её черновые рисунки.
— Лизон, — сказал он, — я самый несчастный человек на свете.
Она улыбнулась ему ласково, как понимающая мать, но ничего не ответила. Знала, он выложит всё, попросит её совета... наверное, пустяки, просто кто-то понравился ему, а взаимность не получена.
Но он смотрел на неё взглядом действительно несчастного человека, и она сразу догадалась, что тут дело посерьёзнее увлечений.
— Расскажи, Саша, — опять по-взрослому, по-русски попросила она, — тебе станет легче, если ты расскажешь. Тяжесть упадёт с твоей души.
Он ещё молчал, внимательно глядя на неё. Прелестна, как всегда, свежа и прозрачна её кожа. Готова ли она к тому, чтобы принять часть его тайны, которая может перевернуть весь его мир?..
— Я сейчас от бабушки, — перешёл Александр на французский: ему было легче объясняться на нём, не слишком-то силён был он в русском.
Елизавета встала, без слов обняла его за широкие плечи и увела на дальний конец кабинета, на мягкое канапе, где иногда они сидели рядышком и обсуждали свои нехитрые дела.
Александр послушно, как ребёнок, последовал за ней и только здесь, на канапе, упал лицом в её колени. Слёзы безотчётно посыпались из его глаз.
Она молча гладила его по светлым, уже начинающим темнеть волосам, по стройной высокой шее, по плечам, облачённым в раззолоченный камзол.
