Пока рос Павел, с грустью и недоумением наблюдала она за его лицом и телосложением, видела, как с каждым годом он становился всё более и более похожим на отца — Петра Третьего.

И не только внешне, но и внутренне. Его курносый смешной нос, длинная челюсть, лысый череп, тщедушное сложение к тридцати годам уже сделали его стариком, а постоянное брюзжание и недовольство, оглядка на мать, лишившую его и отца, и престола, превратили его в нервного, во всём несогласного с ней человека, противоречащего ей в каждом слове. Свой идеал он видел в отце, убитом матерью, ставил во главу угла прусского короля Фридриха, почитаемого отцом, по его же примеру завёл в Гатчине солдатню на прусский манер и только и делал, что проводил муштровки и парады, смотры и выволочки своих двух батальонов.

«Сделает из всей России одну лишь прусскую провинцию», — с неприязнью думала Екатерина.

Она хотела было приобщить его к государственным делам, ввела в совет при государыне, но он понёс там такую околесицу, что она больше никогда не приглашала его в этот совет, ограничивала в деньгах, сужала круг его небольшого молодого двора.

Ещё в самом начале их семейной с Марией Фёдоровной жизни Екатерина против своей воли согласилась с заграничным путешествием наследника. Но почести, проявленные в Берлине, великолепные празднества, которые задала Мария-Антуанетта в Париже графу и графине Северным, под именем которых они путешествовали, и вовсе вскружили Павлу голову.

Он так открыто и издевательски отзывался о политике своей матери, так резко и недоброжелательно критиковал её фаворитов, что она решила больше никогда не выпускать его из пределов России.

Встреча их была настолько холодной, что Павел ещё сильнее замкнулся в себе, проникся к матери такой слепой ненавистью, что Екатерина была вынуждена прибегнуть к целой системе шпионажа: не дай бог, свяжется Павел с гвардейскими полками, поднимет против неё бучу, и ещё неизвестно, что сделает с ней.

Правда, бунт, затеянный Натальей Алексеевной, первой женой Павла, она успела подавить в самом зародыше, сильно припугнула Павла его сомнительным происхождением, заставила сидеть тихо и не помышлять о заговорах и переворотах.

Знала всё, что происходит в тихой Гатчине, каждое слово доносили ей соглядатаи, начиная от слуг и кончая статс-дамами, маршалками и домоправителями, и всё равно беспокоилась, зорко глядела в сторону Гатчины.

И теперь пришла пора обрезать оборки, — так она это называла. В Париже Мария Фёдоровна в бытность свою там назаказывала себе модных платьев с огромными кружевными оборками, привезла целый воз таких украшений.

А Екатерина особым указом запретила такие оборки да ещё ввела налог на привозимые из Франции подобные украшения. Даже французский инспектор полиции Лонпре заметил это и писал своему правительству об ужасной несправедливости государыни по отношению к французам:

«...У портних и модисток французских дела шли довольно хорошо до возвращения из путешествия её высочества великой княгини. Они даже выписали много товару ко времени её приезда, заплатив до половины стоимости товара пошлину. Но как только её высочество великая княгиня приехала в Россию, императрица издала указ, запрещающий женщинам носить на платье отделку шире двух дюймов. Кроме того, все должны были теперь носить низкую причёску без перьев в волосах, отчего совершенно упала эта отрасль торговли...

Участь французов, бывших в то время в Петербурге, стала незавидной. Большинство из них ювелиры или владельцы модных магазинов. Первые продают довольно бойко русским вельможам свои изделия, но русские, чтоб избежать платежа, просят купца зайти к ним на следующий день, а товары оставляют у себя. Купец приходит, но слуги отвечают ему, что барина нет дома. И только после бесконечных хождений ему высылают часть денег, но если он француз и после этого возобновит свои посещения и надоест сановнику, то тот велит сказать, что ему дадут пятьдесят палочных ударов. И выходит так, что несчастный купец должен ждать доброй воли своего должника, чтобы получить от него хотя бы половину стоимости того, что он продал. Ему говорят, что приходить за остальными деньгами бесполезно, потому что купленные вещи и не стоили больше, и купец должен быть доволен тем, что получил.

Поэтому следует останавливать тех французов, которые едут в Россию, чтобы открывать там торговлю...»

Екатерина знала об этих донесениях и лишь усмехалась: для неё это был ещё один повод упрекнуть молодой двор в расточительстве.

Мария-Антуанетта принимала графа и графиню Северных так очаровательно, что Мария Фёдоровна до сих пор вспоминала почести, оказанные им во Франции. Их повезли на Севрскую фарфоровую фабрику, и там Мария Фёдоровна была потрясена замечательной отделкой туалетного прибора тёмно-синего цвета, да ещё украшенного золотом. Это было настоящее произведение искусства — играющие амуры служили рамой для громадного зеркала, которое поддерживали три грации. Ах, как она ходила вокруг этого туалета, высказывая мнение, что этот чудесный прибор изготовлен только для самой королевы! Она страдала близорукостью и, пока не подошла совсем близко, не могла разглядеть свой герб на каждой из прелестных вещиц прибора.

Оказалось, что такой царский подарок королева заготовила для вюртембургской принцессы, жены Павла. Мария Фёдоровна едва не упала в обморок, рассыпалась в благодарностях королеве и до самой своей смерти хранила этот подарок как самую великую драгоценность.

Екатерина только смеялась, когда получила сообщение и об этом: легко же было купить великую княгиню золотыми безделушками. Но здесь, в России, она постоянно держала малый двор Павла в безденежье, и свои вкусы Мария Фёдоровна должна была соотносить со скромной суммой в пятьсот тысяч золотых рублей, выделяемых императрицей малому двору.

Денег этих постоянно не хватало, Павел делал долги, и Екатерина поджимала губы, когда Павел сам приходил выпрашивать деньги, чтобы погасить долги, или когда поступали счета от поставщиков прямо на имя Екатерины.

— Они меня разорят, — жаловалась Екатерина своим придворным, а в душе понимала, что при бедности и нехватке денег не станет сил у молодого двора тягаться с нею. Она постоянно следила именно за этим.

Для своих фаворитов она денег не жалела и сама часто была вынуждена прибегать к займам, но малый двор, по её мнению, не должен был влезать в долги, и она нередко выговаривала сыну за непомерные расходы, которые разоряют государство.

А вот затея Зубова с индийским проектом так увлекла её, что она сразу же выдала Валериану Зубову три миллиона на первоначальные расходы, в которых он не обязан был ни перед кем отчитываться. Платону же пообещала чин фельдмаршала, если Валериан хоть как-то преуспеет в осуществлении индийского проекта.

Каждый день пылко уговаривал Платон императрицу дать Валериану всего лишь двадцать тысяч солдат, с ними его брат должен был пройти всю Персию, оставить гарнизон у границы с Тибетом, а затем, повернув обратно, пересечь Анатолию, взять Анапу и отрезать Константинополь от Азии.

К этому времени, перевалив через Балканы, под стенами Стамбула, с Валерианом должен был соединиться Суворов, а уж сама императрица, как лично командующая флотом, подъехала бы к Константинополю морем.

И что самое странное в этой сумасшедшей затее — младший Зубов действительно приблизился к Персии, занял часть её территории и одержал ряд побед над слабыми гарнизонами персидских крепостей.

Правда, он не взял Испагань, главный город Персии, но зато занял Дербент и овладел ещё несколькими городами на берегах Каспия.

Реляциями брата хвастал Платон. Едва только появлялся курьер с театра войны, как Платон на все расспросы придворных пренебрежительно говорил:

— Пустяки, ещё один город взят нами...

Но чем дальше, тем сложнее становилось положение этой экспедиции.

Туземцы начали защищаться, стойко отражать удары русских, и в конце концов эта безумная затея закончилась полным крахом.